Я подарю тебе свое разбитое сердце - Полин Мур

kitten», и как у него не может быть моего номера? Ты только вчера от меня ему звонила».

Валери: «Ой, я совсем забыла сказать… Стивен тоже не смог приехать, поэтому тебя заберет Стефан».

Кажется, я выпала из времени, потому что подруга начала мне названивать.

— Что значит Стефан? — начала я, прокричав это так громко, то на меня обернулась сидящая рядом пожила пара.

— Мили, прости, я просто забегалась и забыла сказать! Да и в чем проблема? Вы же знакомы. Он просто поможет тебе перевезти тяжелые коробки, после которых, между прочим, у меня спина до сих пор болит!

— Вечером нас ждет серьезный разговор, Валери Холл, — закончила я и сбросила трубку.

В силу моей болезни подруга не стала закидывать меня многочисленными вопросами по поводу того, как все прошло, когда мы с парнем остались в баре вдвоем. Но я точно знала, что как только я поправлюсь, мне не избежать этого разговора. И, разумеется, я предполагала, что она снова попытается организовать нам встречу. Я даже более чем уверена, что никакой декан ни о чем ее не просил!

Я запустила последний кусочек торта себе в рот, и в этот момент колокольчик над входной дверью прозвенел, оповещая о новом посетителе. Высокий парень, облаченный во все черное, снял капюшон, а затем поймал мой взгляд. Я оплатила счет, взяла пальто и подошла к нему.

— Привет, — уголки его рта растянулись. — Мили.

— Для тебя я Милисента, если ты не хочешь, чтобы я называла тебя Стеффи, — буркнула я, выходя на улицу.

Как назло пошел дождь. Если в обычный период моей жизни он мне нравился, то сейчас он лишь напоминал мне о том, какой неудачницей я стала.

— Ты всегда такая злая, Мили? — снова это сокращение.

— А ты всегда лезешь с расспросами, когда тебя не просят, Стеффи?

Парень тихо усмехнулся, а затем мы направились к его машине. Я совсем не разбиралась в иномарках, поэтому просто скажу, что это очень большой черный внедорожник. Обычно такие большие машины покупают семьи, в которых больше трех детей.

Стефан открыл мне дверь, а затем, закрыв ее, обошел машину и сел на водительское сиденье. Завел двигатель, и мы тронулись с места, слушая Лану Дель Рей. Сегодня я снова позволила себе вырваться из рамок, в которые так усердно запирала свои эмоции. Это чувство — непередаваемое, но в нем, кажется, больше стыда, чем освобождения. Я не должна была срываться на него.

В последнее время мне все сложнее контролировать свои эмоции. Я всегда думала, что умею держать их под контролем, словно кукловод, который направляет свои марионетки. Но иногда тянущиеся к звездам нити вдруг обрываются, и тогда я теряю управление. Сквозь призму своего плохого настроения я не видела благих намерений помочь с его стороны, хотя в глубине души знала, что они есть, иначе он бы не приехал. Я лишь слышала раздражающий шепот негативных мыслей, которые разрывали мою спокойную оболочку. И вот он, человек, который пришел выручить меня — жертва моего гнева.

Теперь, когда эмоции улеглись, и я обдумываю то, как встретила его, мне стыдно. Я, которая всегда старалась быть той, что поддерживает других, снизошла к уровню тех, кто привносит в мир негатив.

Внутри меня разгорается конфликт: сохранять лицо или показать свою уязвимость. И вот на весах — желание открыться и стремление не показаться слабой. Но когда я теряю контроль, все, что у меня остается — это сожаление. И сейчас, глядя на его лицо, полное растерянности, я понимаю, как жестока была с ним.

— Плохой день? — спросил он, поглядывая на меня краем глаза.

— Плохой — не совсем подходящее слово. Вот отвратительный — самое то.

— Расскажешь?

Рассказать совершенно незнакомому человеку, что я чувствую? Не придумать шутки смешнее. Я всегда была той, кто улыбается, даже когда внутри бушуют ураганы. С детства мне внушали, что эмоции — это слабость, а слезы — признак неумения справляться с трудностями. Мама часто говорила: «Соберись, не показывай слабости». Эти слова стали для меня мантрой, и я научилась прятать свои чувства глубоко внутри, как будто в этом заключалась моя сила.

Каждый раз, когда на сердце становилось тяжело, я закрывала глаза и говорила себе: «Не плачь. Ты сильная». Но в такие моменты, когда одиночество накрывало меня с головой, я мечтала о том, чтобы кто-то просто взял меня за руку и сказал: «Я рядом. Ты не одна». Однако, я не могла позволить себе открыться, словно у меня был невидимый барьер, который я сама создала.

Только с появлением Валери в моей жизни, я могла позволить себе быть уязвимой. В эти моменты я чувствую себя свободной, как будто сбрасываю тяжелый груз. Но даже тогда страх быть непонятой или осужденной заставляет меня замыкаться. Я боюсь, что если раскрою свои страдания, то стану еще более уязвимой, и это может привести к боли.

Сквозь призму строгого воспитания я научилась воспринимать мир как место, где нужно быть сильной и независимой. Но внутри меня росло чувство, что эта сила — лишь иллюзия.

— Как оказалось, мои родители не самые любящие и хорошие люди на планете, — произнесла я, чувствуя, как ком обиды застревает в горле. — Сегодня меня отчислили из университета, потому что я не оправдала их ожиданий.

— Как это? — Стефан мельком взглянул на меня, и я заметила в его глазах искреннее непонимание.

— Раньше у них был бизнес по продаже сырья, но когда мне было десять, им пришлось закрыть дело из-за кризиса. Тогда они открыли новое дело — свою юридическую кампанию. Отправляя меня в университет они надеялись, что я тоже стану юристом, но я выбрала другой пусть, и через полгода перевелась на другой факультет. Несколько недель назад я решила во всем признаться, потому что уже не было смысла все это скрывать — мне остался последний год, но… если бы я знала, чем все закончится, не стала бы приходить к ним со своей правдой. Они обвинили меня во вранье и дали две недели на то, чтобы я перевелась обратно. Разумеется, никто бы меня не взял, потому что я учусь на последнем курсе, однако их это не волнует. Затем отец добавил, что, если я не сделаю так, как он скажет, я могу считать, что у меня больше нет родителей, — я стихла, рассматривая капли дождя, которые с каждой секундой капали все сильнее. — Я выходила из их дома с мыслью, что не хочу их больше знать. Две недели прошло, и они решили,