Андрей Старицкий. Поздний бунт - Геннадий Ананьев

- А что ты скажешь, Станислав Кишка?

- То же, что и ясновельможные.

Ответ же главы Жимайтиского воеводства Станислава Яновича прозвучал не только вызывающе, но и предерзко:

- Схизматичку - в тюрьму! Сбор Посполитова рушения против Москвы! И самому тебе надо подумать, не королевствуешь ли ты во вред Речи Посполитой?!

Александр Казимирович задохнулся от гнева, с уст его готово было сорваться грозное: «В оковы!» Язык, однако, не повиновался. Страшная боль пронзила все тело, и король потерял сознание. Очнулся он в постели. Кроме пары лекарей в опочивальне находился князь Михаил Глинский. Он давно уже готов был сообщить королю что-то важное и нетерпеливо ждал, когда тот придет в сознание. Глинский нервно ходил из угла в угол, что было ему не свойственно: он умел ждать спокойно, не взирая на любую срочность и важность доклада.

« Что-то еще случилось? »

Со двора доносился тревожный шум и даже, как показалось Александру Казимировичу, скрип поднимаемого моста, перекинутого через ров за крепостной стеной.

Король вспомнил все, хотел подняться, но тело не повиновалось. - .

«Удар! Допекли паны!»

Михаил Глинский подошел к изголовью, увидел открывшиеся глаза Александра, но первым не заговорил. Он ждал слова короля, которого так неожиданно и совсем некстати хватил удар. Глинский опасался, как бы король не лишился дара речи.

Александр вздохнул трудно, затем с расстановкой, явно до предела напрягаясь, спросил:

- Ты имеешь что-то важное?

- Да. Крымцы подошли к Слуцку.

- Велика ли сила?

- По тумену у царевича Бармаша и Бату-Гирея.

- Срочно собери ратную раду.

- Будет исполнено, - с готовностью заверил князь, поклонившись, направился к двери, чтобы сразу же объявить членам воинской рады волю короля, но Александр вдруг сказал:

- Не уходи. Послушай.

Князю пришлось довольно долго ждать: король как будто снова провалился в забытье. «Может, вовсе не вернется память?!» Лекарь, понявший состояние князя Глинского, решился наконец поднести к носу Александра Казимировича тряпицу, смоченную винным уксусом, - король чихнул и размежил очи, постепенно его взгляд обретал смысленность.

- Ты не ушел. Хорошо.

- Я жду ваше слово. Князь, я своей волей передаю тебе все дела земские государственные. Не нужен сбор воинской рады, стань сам против крымцев. Ты бивал их прежде, побей сейчас. Меня отправь в Краков. Как можно скорей.

Тепло стало на душе у Михаила Глинского. Он - правитель, первое лицо Речи Посполитой. Теперь он заткнет глотки Зеберезинскому и Радзивиллам, соберет рать, и кто посмеет ему перечить?! А если счастье не отвернется от него и дарует победу, в которой не сомневался, не изберет ли его тогда сейм королем Польши и великим князем Литовским?! Александр-то - не жилец.

Стараясь не показать своего торжества, Глинский почтительно поклонился королю, произнес торжественно:

- Клянусь честно и с достоинством выполнить вашу волю, мой король. Доверие ваше оправдаю. В Кракове вы получите весть о разгроме крымских туменов и продолжите свое правление в победившей врагов стране.

- С Богом! - благословил Глинского король. - Я верю тебе. Как всегда.

Выйдя из королевской спальни, Глинский велел созвать в тронный зал воевод. Искушение подталкивало князя сесть на трон, но он отмахнулся от наваждения, расположился на своем обычном месте, где сиживал, когда король собирал приближенных на совет. Воеводы входили с недоумением: неужели король поднялся и появится на троне? Рассаживались по своим местам. Князь Глинский ждал, пока соберутся все. Тогда поднялся и объявил:

- Король Александр Казимирович на время борьбы с разбойными туменами царевичей передал мне и земскую власть, и государственную. Свое решение он объяснил тем, что нет времени собирать не только сенат, но даже воинскую думу. Он назначил меня главным воеводой объединенной рати, которую поручил мне же собрать. Поэтому слушайте мой приказ: каждое воеводство должно в три-четыре дня прислать в Лиду по пять тысяч ратников: по тысяче шляхтичей, остальные - жолнеры[77].

Станислав Кишка, глава Смоленского воеводства, не вставая, резко возразил:

- Я не смогу привести так много ратников. Смоленск ослаблять настолько нельзя…

Глинский едва сдержал себя, сказал все же со строгостью:

- Сейчас же шли гонцов к воеводе Сабурову, чтобы высылал требуемое число ратников. С лучшими тысячниками во главе. Первым воеводой над ними пусть идет сам или поставит кого-либо по своему усмотрению. - Сделав малую паузу, продолжил: - Здесь, Станислав Петрович, не сейм, где можно рядиться. Сегодня - война! Любое неповиновение посчитаю изменой Речи Посполитой! А это вам, воеводы паны, известно к чему приводит. - Смягчив тон, добавил: - Обещаю впредь советоваться с вами*, если в чем-либо стану сомневаться. Будет так. И только так.

Однако больше он не собирал воевод на общий совет. Распоряжения его были четки и разумны, никто не мог ничего ему подсказать, а пререкаться побаивались: вдруг и в самом деле обвинит в измене и велит оковать и бросить в темницу.

Войско собиралось дружно, и вот уже Михаил Глинский объявил день выхода королевской гвардии, следом за которой пойдут остальные полки. Многие считали, что не следует выходить в поле на встречный бой, а надо, собрав все силы в Лиде, отбить штурм, обескровить крымцев основательно и лишь затем нанести контрудар, однако своего мнения самому Глинскому не высказывали. Князь знал о разговорах воевод, но не собирался менять намеченный план, не имел и желания объясняться со сторонниками обороны города.

«Мне вручена власть. Мне вручено войско. Мне видней, как поступать, чтобы разгромить врага в пух и прах».

Что не устраивало князя Глинского, так это поведение ясновельможных панов. Они не осмеливались ему перечить, каждый вызвал в Лиду требуемое количество ратников, но ни один из ясновельможных даже не подумал выступить в поход вместе со своими дружинами, каждый нашел какую-либо уважительную причину, чтобы покинуть Лиду вслед за королем.

Живо откликнулись только южные и юго-восточные воеводства. Чувствуя приближающуюся грозу, опытнейшие воеводы встали во главе посылаемой в Лиду рати. А вот Литовское великое княжество, где господствовал Сигизмунд[78], брат Александра, отсиживалось, будто Литве не грозила никакая беда. Ну, а братья-поляки? Они сами с усами.

Князь Глинский продиктовал уже грозное послание Сигизмунду, но отсылать передумал: вполне хватало ратников и без литовского полка.

Королевскую гвардию и остальные полки, какие выступили через день, провожали горожане с грустью и малой надеждой на решительный успех: много горя видел уже этот город, не единожды осаждаемый крымцами. Такое отношение не очень-то расстраивало Глинского, ибо он не только уже знал полную численность (не два, а четыре тумена) крымского войска, намерения царевичей, но и то, какие меры противопоставит им, чтобы победить.

Судя по первым разбойным шагам, крымцы не собирались брать штурмом Слуцк. Они лишь оставили у его стен несколько тысяч нукеров даже не во главе с темником, а с одним из тысяцких. Тумены же разделились на два крыла: Бармаш-Гирей, взяв два тумена, пошел вниз по реке Случе на Припять, грабя и хватая полон. Из докладов лазутчиков явствовало, что крымцы не отправляют награбленное и полон к своим караванам верблюдов и вьючных лошадей, которые обычно ожидают добычу на границе Степи, а эти сведения позволили князю сделать вывод о том, что, раз крымцы не позаботились о караванах для переправки добычи, они, стало быть, не имеют цели идти глубоко в польско-литовские земли.

Кроме того, раз награбленное и полон они держат при себе, то, значит, с каждым днем тумены становятся менее подвижными, и его полки легко могут опережать их, перехватывая по пути на Лиду, если все же крымцы направятся туда. Сделав такой вывод, князь Михаил не посчитал нужным делиться своими соображениями с воеводами: пусть считают налет крымцев большим походом на Вильно или даже на Краков.

Второе крыло (тоже два тумена) поползло по берегам Шуры на Неман. Награбленное и полон крымцы также оставляли при себе. Выходило, что и это крыло не собирается идти на Вильно. Да и Лиду не заденут. Глинский посчитал, что скорее всего их путь таков: Клецк, Барановичи, может быть, даже Мосты, а оттуда - на юг, на соединение с царевичем Бармашем для совместного возвращения в Степь и за Перекоп, в случае погони так легче отбивать захваченное в походе.

«По частям стану их бить. Если крымцы даже узнают о выходе моего войска, они не успеют соединиться. Одно нужно для успеха - быстрый марш…»

Собрав воевод, Глинский решил слукавить:

- Два тумена идут на Лиду и Вильно, а если захватят их, то и на Краков. Такой вывод мой по наблюдениям лазутчиков. Два других тумена двигаются на Припять. Идем спешным маршем на Клецк. Нам предстоит во что бы то ни стало успеть дать бой до соединения крымцев в один кулак. Сорок тысяч трудненько будет нам одолеть, а двадцать - вполне посильны.