Троянская тайна - Андрей Воронин

– Надо ломать, – сказал Спиридонов. – Давай, мужики.

– А дверь-то хлипкая, – заметил один из автоматчиков, здоровенный сержант, специализировавшийся, как правило, на укрощении наиболее буйных алкашей и выбивании дверей.

Дверь действительно была самая обыкновенная, стандартная – не дверь, а подарок для домушников. Она находилась в странном несоответствии с дорогой иномаркой, на которой разъезжал Колесников.

– На нормальную дверь у его бабушки капусты не хватило, – предположил Востриков.

– Посторонитесь-ка, господа офицеры, – сказал сержант, повернулся к двери плечом и ударил в нее, как таран.

Одного удара оказалось достаточно. Петли крякнули, но устояли, замок тоже выдержал, однако проход открылся, поскольку дверь рухнула вместе с коробкой, подняв в воздух облако известковой пыли.

– Тебя, Лаптев, только на вражеские оборонные объекты сбрасывать, – сказал сержанту Спиридонов и, вынув пистолет, первым нырнул в пыль.

Юный Мамедов тоже схватился за пистолет. Он не зря потратил время, разрабатывая тугую петлю застежки, – кобура расстегнулась легко, без усилий. Зато пистолет застрял, зацепившись за что-то, и замешкавшийся Мамедов вбежал в квартиру последним, отчаянно дергая чертов пистолет, почти уверенный, что в полумраке прихожей сейчас засверкают вспышки выстрелов.

Вместо выстрелов, однако, в полумраке прихожей вспыхнул свет. Его включил вышедший из спальни Спиридонов. Вид у капитана был скучающий, он на ходу засовывал в кобуру пистолет и, кажется, боролся с очередным приступом зевоты. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут Мамедов предостерегающе вскинул вверх руку, и капитан проглотил готовое сорваться с губ слово – не потому, что так уж доверял мальчишке, а просто в силу многолетней привычки мгновенно реагировать на любое изменение обстановки. Он вопросительно вскинул подбородок, но Мамедов не успел показать ему свою находку – капитан увидел ее сам.

На вешалке, на самом видном месте, поверх остальной одежды, висела модная пару лет назад ярко-оранжевая спортивная куртка, так густо забрызганная кровью, словно в ней разделывали свиную тушу. Оставалось только удивляться, как это охранник в доме Макарова, заметивший и даже записавший номер машины, ухитрился не увидеть, что ее водитель похож на Джека-Потрошителя сразу же после очередного дела.

Но охранник охранником, а дело можно было считать раскрытым. Вернувшийся из кухни Серегин и высунувшийся из двери гостиной Востриков тоже смотрели на куртку. Затем все одновременно перевели взгляды на Серегина; капитан кивнул и снова вынул пистолет.

Держа оружие наготове и стараясь не шуметь, они рассредоточились по прихожей. Серегин двинулся к кладовке, Востриков взял на себя туалет; капитану досталась ванная, а Мамедов, как самый молодой и неопытный, двинулся к стенному шкафу. Лейтенанту было обидно: в конце концов, куртку, служившую главной уликой, обнаружил не кто-нибудь, а он, лично (правда, только после того, как капитан включил свет, но это уже были детали).

В шкафу, как и следовало ожидать, Колесникова не оказалось. Мамедов разочарованно пошевелил стволом пистолета висевшие там тряпки, опустил глаза и увидел стоявшую на нижней полке спортивную сумку. Сумка была расстегнута и пуста, зато на ее клапане лейтенанту удалось обнаружить еще немного подсохшей крови. Это показалось ему несколько странным: зачем было тащить сумку на кухню, где произошло убийство? Потом он вспомнил слова охранника, утверждавшего, что, когда Колесников вошел в подъезд, в сумке что-то звякало. Звякала там, понятное дело, водка, принесенная Колесниковым с собой, – та самая, что явилась главной виновницей вчерашнего убийства, да и не только его, но и великого множества подобных происшествий. Сумку внесли на кухню, торжественно, с шутками и прибаутками, потирая руки от приятных предвкушений, извлекли из нее бутылки и закуску, а потом сунули под стол или отставили к стене за ненадобностью...

– Опаньки, – сказал капитан Спиридонов, прервав глубокомысленные рассуждения лейтенанта.

Мамедов обернулся. Капитан стоял на пороге ванной, все еще держа руку на выключателе, и смотрел внутрь. Правая рука, в которой капитан держал пистолет, была опущена. Возглас капитана прозвучал громко, вслух, а это означало, что осторожничать более незачем.

– Я же говорю, баба с воза – кобыле легче, – сказал Серегин, через плечо капитана заглядывая в ванную.

– Гравюра "Марат в ванне", – добавил Востриков, который тоже стоял за спиной Спиридонова и смотрел в ванную через другое его плечо. – Да-а, не повезло бабуле. Был у нее один внучок, да и тот кретин...

Чувствуя себя обделенным, Мамедов подошел к ванной и попытался протиснуться вперед. Сдвинуть с места огромного Серегина не представлялось возможным; тогда он зашел с другой стороны и осторожно оттер плечом не столь массивного Вострикова. Востриков не возражал: он уже увидел все, что нужно, да и зрелище это было ему не в новинку.

Отвоевав место во втором ряду – первый ряд по-прежнему занимал капитан Спиридонов, – Мамедов заглянул в ванную.

Он смотрел туда довольно долго, подмечая и помимо собственной воли навечно фиксируя в памяти все, что видел: и стоящую на крышке стиральной машины полупустую бутылку водки (это был шведский "Абсолют", которого лейтенант ни разу в жизни не пробовал), и валяющуюся на полу скомканную рубашку в пятнах засохшей крови, и жидкость в ванне, цветом напоминавшую густой вишневый компот...

Потом лейтенант Мамедов издал странный сдавленный звук и резко отвернулся. Опытный Серегин, не впервые прибывший на место происшествия в компании зеленого новичка, успел отскочить, спасая брюки, и вовремя: содержимое лейтенантского желудка с плеском вывернулось наружу.

Глава 5

Прежде чем выйти из машины, Глеб докурил сигарету. До назначенного времени оставалось еще шесть минут, и он мог позволить себе эту маленькую слабость. К тому же Федор Филиппович любил точность, и появление на конспиративной квартире раньше назначенного срока расценивалось им наравне с опозданием. Однажды Глебу довелось поговорить с водителем троллейбуса, который рассказал, что диспетчеры в контрольных пунктах очень строго следят за точным соблюдением расписания: отклонение от графика всего в одну минуту – неважно, опоздал ты или приехал раньше, – означало, что круг тебе не зачтется. При том, что платят водителям троллейбуса сдельно, можно было лишиться четверти, трети, а то и половины дневного заработка – в зависимости от длины маршрута.

Примерно то же самое рассказывал ему один бандит. На разборку надо являться минута в минуту, говорил он. Опоздаешь – у твоих оппонентов будет время подготовить тебе какую-нибудь поганку; приедешь раньше времени – все те же оппоненты решат, что поганку им приготовил ты, и с ходу, без разговоров, начнут стрелять.

Глеб усмехнулся. Бандиты – это еще куда ни шло, но вот диспетчер троллейбусного управления... Он представил себе Федора Филипповича сидящим в застекленной будочке на конечной станции троллейбуса, придирчиво глядящим в окно поверх сдвинутых на кончик носа очков и скрупулезно засекающим по массивному хронометру время прибытия каждой машины. Это было уморительное зрелище, и Сиверов подумал, не поделиться ли с генералом своей фантазией. Впрочем, он тут же напомнил себе, что отныне имеет официальный статус, а значит, обязан соблюдать хотя бы видимость субординации.

Простояв без движения всего пару минут, машина превратилась в настоящую духовку. Глеб поспешил потушить сигарету и выбрался наружу. Снаружи было ненамного прохладнее. Солнце нещадно жгло плечи сквозь ткань рубашки, горячий асфальт мягко подавался под ногами; в жидкой тени зеленых насаждений тщетно пытались укрыться от зноя собаки и пенсионеры. Глеб запер машину, от которой тянуло жаром, как от доменной печи, торопливо пересек дорожку и нырнул в прохладный полумрак подъезда.

Поднявшись на четвертый этаж по стершимся за долгие годы бетонным ступенькам, он остановился перед черной железной дверью, изготовленной кустарным способом в незапамятные времена, и позвонил, став так, чтобы его было хорошо видно через дверной глазок.

Федор Филиппович впустил его в пустую пыльную прихожую.

– По тебе часы сверять можно, – одобрительно проворчал он.

– Точность – вежливость снайпера, – привычно отшутился Сиверов.

Федор Филиппович слегка поморщился.

– Ты уже не снайпер, – напомнил он.

– Снайпер – это не профессия, а призвание, – возразил Слепой.

Он запер за собой дверь, лязгнувшую, как крышка угольного бункера, и, скрипя рассохшимися половицами, прошел в большую комнату, где из мебели имелись только застеленный пожелтевшей газетой журнальный столик, два продавленных кресла да голая лампочка, свисавшая с высокого потолка на обросшем липкой мохнатой грязью проводе. В пыли, толстым слоем покрывавшей остро нуждавшийся в покраске пол, виднелся затейливый узор из перекрещивающихся и сплетающихся цепочек следов, оставленных, по всей видимости, расхаживавшим из угла в угол генералом.