Троянская тайна - Андрей Воронин

– Алексей так Алексей, – проворчал он в трубку. – Жду. Будь здоров.

И слил в стакан все, что еще оставалось в бутылке. "Конспиратор хренов", – подумал он об Игорьке, выплескивая водку в рот.

Взяло его капитально, в голове раздавался приятный шум, и под этот шум двадцать минут пролетели как одна. Дядя Федя подошел к окну, дымя бог знает которой по счету сигаретой (перейдя пару месяцев назад с дешевых отечественных сигарет на дорогие импортные, он никак не мог накуриться всласть), и выглянул наружу аккурат в тот момент, когда у подъезда затормозила машина Алексея. Машина была роскошная, страшно дорогая – не по чину дорогая, слишком приметная, купленная по глупости, из мальчишеского бахвальства.

Дождь хлестал вовсю, в небе громыхало и вспыхивало, по асфальту стремительно бежали мутные пузырящиеся ручьи, с шумом низвергаясь в решетки ливневой канализации. Алексей в своей клоунской ярко-оранжевой куртке вылез из машины и опрометью кинулся в подъезд. На голове у него вместо капюшона виднелся черный полиэтиленовый пакет, в руке зачем-то была спортивная сумка, а сам он с высоты седьмого этажа, да еще под острым углом, выглядел каким-то незнакомым.

Дядя Федя услышал, как на лестничной площадке загудел, залязгал оживший лифт, и, шаркая по полу домашними шлепанцами, пошел в прихожую. Лифт остановился, послышался характерный звук открывающихся дверей, затем неторопливые, уверенные шаги, и дверной звонок над головой у дяди Феди коротко звякнул.

Федор Кузьмич повернул барашек замка и отступил на шаг, впуская гостя в прихожую. Гость шагнул через порог. Свет потолочной лампы упал на его лицо, и Федор Кузьмич опешил. Ему показалось, что выпитая в неурочный час водка все-таки сморила его и ему снится какой-то бредовый, навеянный сегодняшними событиями сон. Как-то иначе объяснить увиденное дядя Федя просто не мог.

На человеке, который стоял перед ним, пачкая пол в прихожей мокрыми ботинками, была оранжевая куртка Алексея, на груди и плечах потемневшая от дождя. Человек этот приехал на Лешиной машине и держал в руке Лешину спортивную сумку, в которой что-то глухо звякало, когда он входил.

Машина, куртка и даже сумка были Федору Кузьмичу очень хорошо знакомы, а вот человека, которому он только что открыл дверь, художник-реставратор Макаров видел впервые в жизни.

Глава 4

Федор Филиппович, не удержавшись, фыркнул в чашку и тут же аккуратно поставил ее на блюдце – надо полагать, во избежание дальнейших инцидентов.

– Уморил, – сказал он, промокая салфеткой уголки рта. – Знали бы в министерстве культуры, при каких обстоятельствах ты козыряешь их удостоверением!

– Да бросьте, Федор Филиппович, – с легким раздражением ответил Глеб. – Знавал я этих культуртрегеров, доводилось встречаться. Такие же люди, как все мы, грешные. А встречаются и похуже...

– В свободное от работы время! – назидательно изрек генерал Потапчук, подняв кверху указательный палец. – Насколько мне известно, на службе они мебель не ломают и оппонентов по черепу картинами не бьют. Культурный спецназ, надо же... Между прочим, – добавил он с улыбкой, – такая идея обсуждалась.

– Насчет спецназа при министерстве культуры? – удивился Глеб. Это действительно было что-то новенькое; идея отдавала таким безумием, что вполне могла оказаться правдой.

– Да нет же, – отмахнулся генерал. – О том, чтобы переподчинить нас с тобой министерству культуры.

Глеб был моложе Федора Филипповича и лучше владел собой, поэтому он сначала поставил чашку, а уже потом фыркнул – без особого веселья, впрочем.

– Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно, – процитировал он и закурил. – Этот Самокат – пустой номер. Помните билеты лотереи "Спринт"? Платишь деньги, долго выбираешь, надрываешь, разворачиваешь обертку, а внутри надпись: "Без выигрыша". Если бы умел, я бы вытатуировал эту надпись у него на лбу.

– Значит, снова мимо, – вздохнул Федор Филиппович. – Картина-то хоть настоящая или опять репродукция из журнала "Работница"?

Глеб изобразил кислую улыбку, отдавая должное генеральской остроте.

– Эта тетка... виноват, Вера Григорьевна. Так вот, ее чуть Кондратий не хватил от восторга. Ах, ох, культурное наследие, да сколько я вам должна...

– Даже так?

– Представляете? Вообще у нее, по-моему, сложилось впечатление, что мы с Самокатом с самого начала были заодно и что я просто пытался впарить ей копию, чтобы потом спокойно толкнуть оригинал какому-нибудь частнику.

– Сочувствую, – сказал Федор Филиппович. – Кстати, а как она повезла картину в музей?

– Как-как, – проворчал Глеб и отвернулся, разглядывая шумевшую за оградой уличного кафе оживленную улицу.

– Ага, – глубокомысленно произнес генерал после продолжительной паузы. – А я-то голову ломаю: куда мой Глеб Петрович пропал на целых полдня? Альтруизмом щеголяешь?

– Щеголяю, – мрачно согласился Глеб. – Она мне говорит: "Будьте так любезны, подвезите до метро". Тут мне, сами понимаете, стало интересно. Спрашиваю: "А зачем вам метро?" Как же, говорит, а до вокзала я на чем доберусь? А с вокзала, спрашиваю, чем? Как обычно, говорит, электричкой...

– Двести километров, – подытожил Федор Филиппович. – С Куинджи под мышкой.

– Вот-вот, – сердито поддакнул Глеб. – Хранительница культурного наследия! Одного бензина спалил больше, чем этот несчастный Куинджи стоит...

– Ты только этого какому-нибудь искусствоведу ненароком не скажи, – посоветовал Потапчук.

– Искусствоведу... – мрачно передразнил Сиверов. – Где он, ваш искусствовед? Мы без него как без рук. Сколько можно? Мы дело намерены делать или в бирюльки играть? Если так пойдет дальше, через полгода я буду разыскивать уже не Куинджи или Рериха, а бессмертное полотно художника Таракащенкова "Взятие пивного ларька люберецкими пацанами"...

– Реальными, – уточнил Федор Филиппович, разглядывая его с юмористическим выражением лица, показавшимся Глебу в высшей степени неуместным.

– Ну а то какими же! Разве в Люберцах другие водятся? Нет, правда, Федор Филиппович! Разве вам самому наша деятельность не напоминает какой-то водевиль? И даже не водевиль, а мультфильм. Американский. Что-нибудь из Диснея... Например, "Чип и Дейл спешат на помощь". А?

Собственное язвительное замечание вдруг заставило его закусить губу. Название старого диснеевского мультика оказалось чем-то вроде пусковой кнопки грохочущей машины воспоминаний, и Сиверов, будто наяву, увидел свою приемную дочь Анечку – живую, веселую, сидящую в обнимку с плюшевым мишкой перед телевизором, на экране которого скачут храбрые бурундучки-спасатели.

Потапчук осторожно пригубил кофе, поставил чашку и побарабанил пальцами по краешку стола, с завистью наблюдая, как Глеб курит.

– Искусствовед нам необходим, – согласился он. – Только найти его непросто.

– Ха! – сказал Глеб. – Тоже мне, музейная редкость – искусствовед!

– Нам не всякий подойдет, – мягко заметил генерал. – Сам подумай. Ну, дай волю воображению! Опиши искусствоведа, который нам нужен.

– Пожалуйста, – с готовностью откликнулся Глеб. – Во-первых, это должен быть хороший специалист, настоящий мастер своего дела, потому что мы работаем не с экспонатами выставки детского рисунка, а с... с тем, с чем мы работаем.

– Согласен, – кивнул Потапчук. – Продолжай.

– Во-вторых, он должен быть относительно молод и здоров, потому что таскать на спине парализованного близорукого старца с чемоданом лекарств я отказываюсь... – Он вдруг замолчал, задумчиво потеребил кончик носа и сказал уже не таким уверенным тоном: – Да... По-моему, получилось что-то вроде парадокса.

– Это не парадокс, – с улыбкой поправил Потапчук, – а катахреза, совмещение несовместимых понятий. Но это только на первый взгляд. Если не возражаешь, я продолжу перечень необходимых качеств. Итак, это должен быть специалист экстра-класса, здоровый и энергичный, знающий все входы и выходы в мире искусства, материально независимый и, следовательно, неподкупный... Сообразительный, смелый, рисковый, с хорошо развитой интуицией, а главное, как бы это выразиться... словом, идейный. Ставящий дело, которому мы с тобой отныне служим, превыше собственных интересов, в первую очередь шкурных. Я ничего не забыл?

– Забыли, – язвительно произнес Глеб. – Нимб и крылышки.

Он сердито раздавил в пепельнице сигарету и сейчас же закурил новую.

– Ты хочешь сказать, что таких людей на свете не бывает, – посмеиваясь, заметил Федор Филиппович. – Так я тебе скажу, что ты ошибаешься. Такие люди есть, и я знаю, по крайней мере, одного. Более того, я намерен вас познакомить.

– И когда же произойдет это радостное событие? – все так же язвительно осведомился пребывающий в плохом настроении Сиверов. – Предупредите заранее, чтобы я успел нацепить белые одежды и исповедаться.

– Не выйдет, – мстительно ответил генерал. – Переодеться ты не успеешь, а уж исповедаться... Воображаю себе эту исповедь!