Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

лет, как я раз в неделю приезжаю повидать его, где бы он ни находился, и никогда не замечал ни малейшего улучшения. Хуже, конечно, иногда становилось, а вот лучше ни разу.

Минна задумчиво затянулась сигаретой. Розовые завитки дыма, казалось, вбирали в себя ее размышления.

— Это проклятие нашей профессии, — заметила она смирившимся и в то же время беспечным тоном. — Мы не вылечиваем наших пациентов. Мы лишь облегчаем их состояние. И то…

— По крайней мере, вы не морочите голову.

В уголке ее губ мелькнула легкая улыбка, похожая на запятую.

— Идемте, сменим обстановку.

Они направились к воротам. По саду бродили пациенты, словно выбравшиеся из собственных могил. Некоторые так и не сняли смирительных рубашек, и длинные рукава волочились по земле; другие, жертвы Большой войны, несли на себе нескрываемые увечья.

Франц никогда не видел столь мрачного места, а уж он навидался кошмарных закоулков. И все же, выйдя за ворота, он почувствовал себя счастливым.

Он исподтишка глянул на Минну, которая курила, как девочка-подросток, зажав сигарету прямыми пальцами. Ее куртка кое-что ему напомнила — костюмы из вестернов, с бахромой, к которой она питала явную слабость. Эта необычная одежка воскресила в памяти романы Карла Мая, которыми он зачитывался в детстве.

У Минны фон Хассель была специфическая манера одеваться. Так, сегодня на ней были брюки из денима — странной американской ткани — и кукольные башмачки с ремешком в форме буквы Т на подъеме.

Бивен не интересовался женщинами. Зря время терять. Но Минна фон Хассель — особый случай. Посреди этих развалин, именуемых «институтом психиатрии», на фоне пустыря, называющегося «огородом», она представала единственной надежной личностью, достойной доверия.

Физически она была совершенно не в его вкусе. В своих фантазмах Франц видел фрау из родных краев, пышную блондинку с аппетитной грудью и — раз уж на то пошло — с кружкой пива в руке. Его мысли — и желания — блуждали по проторенным путям, таким же унылым и скучным, как пресловутые автострады Третьего рейха.

А у баронессы фон Хассель была хрупкая фигурка и рост не более метра шестидесяти. А еще короткие, очень темные волосы, и от вида этой компактной головки у него всегда сжималось сердце. Ее лицо действовало на него гипнотически. Вытянутый овал, мучнисто-бледный, с плавными очертаниями, на котором черные глаза казались двумя чернильными кляксами, расплывающимися во все стороны на промокашке, а промокашкой был он сам.

— Для вашего отца мы делаем все, что можем, — продолжила она. — Но в наших силах только облегчить его страдания. Высвободить из тисков, сжимающих его психику.

Он терпеть не мог ее манеру говорить. Речь интеллектуалки, которая словно берет каждую вещь пинцетом, не желая пачкать руки. Его отец сошел с ума, и его безумие — это болезнь. Тут не о чем книги писать.

— Сегодня он рассказывал о газе…

— Да, это у него новая навязчивая идея. Мы отравляем пациентов, пуская ночью газ по трубам.

— Что вы об этом думаете?

— Вы хотите сказать, об этом техническом приеме?

Франц не знал, что ответить.

— Простите, я пошутила. И неуместно. Если учесть историю вашего отца, вполне нормально, что одержимость газом постоянно всплывает в той или иной форме.

Они шагали по пыльной тропинке через сухие поля. Франц незаметно насыщал легкие этим рыжеватым воздухом, пропитанным глиной и удобрениями. Поля расстилались насколько хватало глаз, уводя к горизонту, который где-то там, далеко-далеко, опрокидывался в золотое свечение неба. Бивен оглядывал эту красоту с пренебрежением: в нем был жив снобизм крестьян.

Баронесса остановилась, чтобы прикурить новую сигарету от предыдущей, потом подняла глаза к небу. Там кружились перелетные птицы — Бивен был слишком далеко, чтобы различить, какие именно, но склонялся к тому, что это аисты. Их парящий концентрическими кругами полет трудно с чем-то спутать.

— Вы знаете, когда они посыплются нам на головы? — спросила Минна, проследив за его взглядом.

— О чем вы говорите?

— О бомбах.

— Я в самом низу служебной лестницы. И новости узнаю вместе со всеми.

— Но должны же ходить слухи. Никто в точности не знает, какое решение принял фюрер.

Последовало молчание. Золото. Птицы. Восточный профиль…

— Вы знаете психоаналитика по имени Симон Краус?

— Очень хорошо. Мы вместе учились в университете.

— Что вы о нем думаете?

— Он гений.

Ответ подействовал ему на нервы.

— А что еще?

— И настоящая сволочь.

— Он вас обидел?

Минна улыбнулась — в ее улыбке сквозили долгие века аристократического превосходства. Бивену захотелось влепить ей пощечину.

— Вовсе нет. Но когда человек так одарен, как он, у него нет права растрачивать свой талант, став психоаналитиком всяких дамочек. Однако себя не переделаешь: он жиголо и к тому же прохвост. В свое время он изготавливал амфетамины, которые продавал другим студентам.

Выпустив большой клуб дыма, она мечтательно продолжила:

— Симон Краус… Я, когда прочла его диссертацию, испытала настоящий шок. Никогда не читала столь блестящего и так хорошо написанного текста…

В Бивене нарастало раздражение: ему была невыносима мысль, что этот прилизанный коротышка на самом деле великий ум.

— А его диссертация, — выдавил он, — о чем она?

— О сне и сновидениях. В своем психоаналитическом подходе Краус использует онейрический анализ.

Опять непонятные слова…

— А вы? — повинуясь внезапному порыву, спросил он. — О чем была ваша диссертация?

— Об убийцах-рецидивистах.

— Простите?

— Я работала над связью между экспертами-психиатрами и компульсивными убийцами.

— Вы хотите сказать… убийцами-немцами?

— Ну да. Теми, кто действовал в последние десятилетия. Петер Кюртен. Фриц Хаарман. Карл Денке. Эрнст Вагнер[49]. И еще несколько других, менее известных. — Она по-девчоночьи хихикнула. — В то время я чуть ли не жила в тюрьмах.

Бивен отложил эту информацию в закрома мозга. Кто знает? Минна фон Хассель может однажды оказаться ему полезна. В любом случае она куда лучше его разбирается в возможных мотивах потрошителя…

— А как давно была написана ваша диссертация?

— Боюсь, больше десяти лет назад.

— Когда вы проводили свои исследования, вам не встречался тип, который коллекционировал бы обувь своих жертв?

— Нет. Даже не слышала о таком. А что?

Бивен не ответил. Хоть он и был в штатском, но чувствовал себя одеревенелым, как столб.

— Это тайна гестапо? — продолжала настаивать она.

Он глянул на нее, попытавшись улыбнуться, но губы, чуть вздрогнув, застыли. В глубине души ей было плевать и на выражение его физиономии, и на него самого, тупую скотину и нацистскую сволочь.

— Хватит задираться, — примирительно сказал он. — Мы здесь на нейтральной полосе.

— Вы правы. Прошу меня простить.

Минна уже привела их по тропинке обратно. Время, которое она могла ему