Ветки кизила - Решад Нури Гюнтекин

меня вместо нее… Я годами заступался за женщин и детей! — начал плакать он.

Офицер со злостью оттолкнул его:

— Отойди, нянька… Не лезь не в свое дело!

Однако старик больше не мог сдерживаться — то ли от волнения, то ли от холода, который усилил боль в почках. Вдруг он стал словно готовая растянуться пружина: старик раздвинул ноги и начал мочиться прямо на диван. Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Феридун-бей отскочил на пару шагов назад. Женщины, визжа и подбирая юбки, бросились врассыпную кто куда, хозяйка дома смеялась: «Да ослепнут твои глаза, негодяй!», а дети толпились и кричали: «Смотрите все, нянька писает!» В конечном итоге урок морали и нравственности завершился комедией.

Глава десятая

Воровство Гюльсум и случай с нянькой стал известен всему району. Каждый в доме, от ханым-эфенди до повара, рассказывал гостям эту историю. Дети тоже забавлялись. Когда они вспоминали об этом дома, на улице или в школе, они кричали: «Гюльсум, а когда ты украла и получила за это нагоняй той ночью, помнишь, что сделал нянька?» — и изображали Таир-ага. Потерявший было надежду научить чему-либо Гюльсум учитель со временем снова принялся заниматься с ней, сказав при этом: «Если у девочки хватило ума воровать, почему же его не хватит на обучение?»

Поначалу Гюльсум очень стеснялась. Когда она подавала гостям кофе, то видела, как они вдруг замолкали при ее появлении и, переглядываясь, смеялись. Она краснела и старалась побыстрее уйти. Однако вскоре чувство стыда исчезло, и она даже усмехалась, словно речь шла о ком-то другом.

Впрочем, ходить к няньке по ночам у Гюльсум совершенно не оставалось времени. Теперь у нее появилась новая обязанность: помогать кормилице.

Старая кормилица Бюлента внезапно заболела и уехала домой. Недавно нанятая кормилица оказалась из числа беженцев из Флорины, звали ее Нефисэ.

Это была крупная, крепкая, как сосновый ствол, женщина. Семейный врач, который пришел ее осмотреть, сказал: «Слава Аллаху, у нее молока, как у коровы!» Между тем кормилица не только этим напоминала корову. Она оказалась на редкость ленивой, глупой и непонятливой женщиной.

Хозяйка дома, знавшая людей, с первого взгляда поняла, что та из себя представляет. Но найти другую не было возможности.

— Что поделать, хлопоты снова свалились на нашу голову, — сказала она. — По ночам я тоже буду следить за малышом. И Гюльсум немного поможет. Потому что для этой женщины дети не являются ценностью… Она где сидит, там же и спит… Вдруг забудет отнять грудь у ребенка, и он задохнется, или навалится на него во сне и раздавит.

Это было правдой. Нефисэ спала при каждом удобном случае. Да еще как! Стоило ей только задремать, как она тотчас начинала храпеть или издавать другие странные звуки, а ее рот постоянно был открыт.

Для нервных барышень, которые даже в самые тихие и спокойные ночи не могли уснуть и ворочались в своих постелях с боку на бок по меньшей мере полчаса, это казалось страшной и непостижимой загадкой. Даже Надидэ-ханым прислушивалась прямо-таки с суеверным страхом к храпу Нефисэ, а потом, смеясь, спрашивала у окружающих, как такое может быть.

Ханым-эфенди была права в том, что за кормилицей надо следить.

Даже когда та бодрствовала, на нее с трудом можно было положиться, что уж говорить о ночных часах!

Надидэ-ханым, не видя иного выхода, дежурила ночами вместе с Гюльсум и говорила девочке, чтобы поощрить ее: «Смотри, Гюльсум… Ты дитя дома… Бюлент твой брат. Ты же знаешь, как только его отнимут от груди, ухаживать за ним будешь ты. Ох, дочь моя, прошу тебя, только не усни…»

Гюльсум отвечала ей, радуясь, что ей доверили такое важное дело: «Хорошо, моя любимая ханым-эфенди. Вы ни капельки не беспокойтесь», — и устраивалась в большом кресле возле колыбели, поджав под себя ноги, придерживала пальцами слипавшиеся ото сна глаза и, как только возникал какой-нибудь шум, тихонько напевала колыбельную, чтобы показать, что не спит.

Какое-то время Гюльсум и хозяйка дома жили душа в душу.

Гюльсум, получившая от ханым-эфенди власть над кормилицей, начала приказывать ей, что и как ей делать. Однако это чрезмерное усердие обернулось против самой же девочки.

Кормилица догадывалась, что хозяйка дома относится к ребенку ростом с мизинец гораздо лучше, чем к ней. Но когда она по-настоящему осознала это, очень разозлилась. После этого она начала ненавидеть Гюльсум.

Ханым-эфенди полагала так: «Если кормилица не съест то, что захочет, ее молоко превратится в яд!»

Кормилица была настолько глупа, что даже не знала, какой сейчас день недели и который час, но в том, что касалось еды, она проявляла звериную хитрость и поэтому усердно поддерживала мнение ханым-эфенди: «Вчера ночью мне так хотелось халвы с орехами!», «Детские пяточки так похожи на яблоки!», «У нас кормящим женщинам дают мед, чтобы их молоко становилось таким же на вкус!» — говорила она и, придумывая разные предлоги, забивала едой свой шкаф.

Чтобы отомстить Гюльсум, кормилица начинала ныть: «Ханым-эфенди! Эта девочка крадет у меня еду. Конечно, ничего страшного. Однако у меня не будет молока!»

Проблема возникала из ничего. Надидэ-ханым смотрела то на кормилицу, то на Гюльсум и не знала, чью сторону принять. А Насифэ находила любой повод, чтобы ударить Гюльсум или вышвырнуть из своей комнаты. Но с другой стороны, Гюльсум была не тем созданием, которому можно верить.

Кормилица на этом не остановилась. «Хозяйка, эта девочка делает все мне назло, она раздражает меня. А если я рассержусь и побью ее, от нее мокрого места не останется…» — как-то высказала она.

Временами хозяйка дома, дабы лишний раз не злить громадную женщину, снова не видя иного выхода, начала обижать Гюльсум. Однажды, когда кормилица сушила детские пеленки, она пожаловалась, что Гюльсум толкнула ее в печь. «Я чуть не сгорела… Моя нежная душенька чуть не вылетела…» — причитала она. Ханым-эфенди не выдержала: «Ну уж, кормилица, ври, но не завирай. Разве Гюльсум сможет сдвинуть тебя с места?» — и засмеялась.

В ту минуту у Гюльсум словно выросли крылья. В первый раз в этом доме по отношению к ней поступили справедливо. Растерянными от радости глазами она долго смотрела на Надидэ-ханым. Девочке очень хотелось расцеловать ей руки. Но у нее не хватило смелости, и она сдержалась.

Глава одиннадцатая