Стихотворения - Владимир Солоухин

Но не грива стиснута — воля.

Земля струится.

Земля стремится.

Про землю теперь забудь,

Только грива коня, только ветер в грудь,

Только скорость — чего же боле?!

Человек — за рулем, между ним и землей — бетон.

В моторе — сто двадцать дьяволов, шины круглы и крепки.

Шуршанье встречного воздуха переходит в протяжный стон.

Воля — в комке. Прямизна — в руке.

В точку смотрят глаза из-под кожаной кепки.

Видят глаза — стрелка дальше ста.

Видят глаза — поворота знак.

И летящий бетон, без конца и без края летящий.

Он летит сквозь глаза и сквозь мозг, который устал.

Хорошо, если б мир мелькать перестал.

Но мелькают деревни,

Леса мельтешат,

Виадуки,

Мосты,

Человек,

Забор,

Корова,

Барак

Все чаще мелькают, все чаще, все чаще, все чаще.

Человек — пилот. Человек, так сказать, — крылат.

Десять тысяч теперь над землей

(Над рекой, над сосной, над поляной лесной) — высота.

Ничего не мелькает. Земля почти неподвижна.

Земля округла, земля туманна, земля пуста.

Нет земли — пустота!

Десять тысяч теперь над землей высота:

Ни тебе петуха,

Ни тебе на работу гудка,

Ни пенья,

Ни смеха,

Ни птичьего свиста не слышно.

А человек между тем идет пешком по земле.

Вот сейчас еще на полметра вперед

Переставит он правую ногу.

Он глядит, как травинка дождинку пьет.

Он глядит, как пчела цветоножку гнет.

Он глядит, как домой муравей ползет.

Он глядит, как кузнец подкову кует.

Он глядит, как машина пшеницу жнет.

Как ручей течет.

Как бревно над ручьем лежит.

Жавороночья песня над ним дрожит.

Человеку тепло. Он снимает кепку.

Он куда-то идет по зеленой и доброй земле.

Вот сейчас еще на полметра вперед

Переставит он левую ногу…

Метр — расстояние,

Километр — расстояние,

Шар земной — расстояние!

Человек пешком по земле идет,

Палкой стучит о дорогу.

1964

СЛОВО

Сегодня утром я заканчивал стихотворение

И долго мучился над словом, которое не хотело приходить.

Я брал слова и пробовал их:

На вес,

На вкус,

На запах,

На цвет,

На прочность,

На оттенки вкуса, цвета и запаха

(Почти неуловимые оттенки, но в том-то и состоит

Вся прелесть и вся соль

Необыкновенного нашего ремесла),

На остроту.

Как лезвие ножа или топора,

Я пробовал слова на пальце.

И что же?

Сегодня мне не годилось ни одно из слов.

Все в мире для меня исчезло: все цели, все задачи,

Стремления, интересы, радости, заботы, планы, люди,

Осталась одна задача, одно-единственное дело:

Найти слово и поставить его на место,

Ибо без него стихотворение не хотело жить.

Мало того, мне стало казаться, что и всем другим

Живущим на свете людям — до зарезу нужно это слово,

Что им не хватает именно

Только его,

Хоть они, возможно, и не догадываются об этом.

А иначе какой же смысл

В ужасных поисках слова,

В так называемых муках творчества

И во всем поэтическом ремесле?

Вдруг за стеной, у соседей

(Ветх и зыбок наш деревенский деревянный дом),

Я услышал разговор между восьмидесятилетним кузнецом Никитой

И его дочерью Марьей, пришедшей Никиту будить.

— Вставай! — сказала она. — Самовар стоит на столе.

Мне надо бежать на работу. Девятый уж час, вставай!

— Погоди, — ответил Никита-кузнец. — Не трогай меня.

Помираю. —

Тогда я вспомнил, что третий день, как кузнец хворает,

И понял, что это серьезно. И она поняла.

— Подожди, я тебе молочка… Погоди, я сейчас разогрею

(Что — погоди? Погоди помирать?)…

Я тебе горячего молочка… —

Итак, кузнец Никита произнес то слово,

Которое было для него самым важным и нужным в эту минуту.

«Помираю»!

Не пойти ли спросить,

Сколько времени он это слово искал?

Сколько слов перебрал он прежде,

Чем нашел единственное, заставляющее содрогнуться,

Великолепное по своей простоте.

Не пойти ли спросить,

Какие муки творчества пришлось ему испытать?

Как он их проверял, слова, отбирая:

На вкус?

На цвет?

На запах?

На вес?

На прочность или остроту?

Какими сложными путями,

В результате

Каких отчаянных попыток

Пришел он к самому важному для себя слову?

Надо ли говорить, что в это утро

Я так и не закончил своего стихотворения.

1960

БУКЕТ

Я их как собирал?

Колокольчик чтоб был к колокольчику,

Василек к васильку

И ромашка к ромашке была.

Мне казалось, что будет красивей букет,

Если только одни васильки,

Или только одни колокольчики,

Или только ромашки одни

Соберутся головка к головке.

Можно стебли подрезать и в воду поставить в стакан.

Постепенно я понял,

Что разных цветов сочетанье

(Ярко-желтого с белым,

Василькового с белым и желтым,

Голубого с лиловым,

Лилового с чуть розоватым)

Может сделаться праздником летних полуденных красок,

Может сделаться радостью. Надо немного условий:

Просто капельку вкуса

Или, может быть, капельку зренья —

И букет обеспечен. Хватает в июне цветов!

Так я их собирал. Но

(Во всем виновата незрелость)

Я наивно считал,

Что простые, невзрачные травы

(Это кажется нам, будто травы бывают невзрачны)

Недостойны приблизиться

К чистым, отборным и ясным,

Собираемым мною в букет, удостоенным чести цветам.

Обходил я пырей,

Обходил я глухую крапиву,

«Лисий хвост» обходил, и овсюг, и осот полевой,

И пушицу,

И колючий,

Полыхающий пламенем ярым,

Безобразный, бездарный татарник.

Им, конечно, хотелось. А я говорил с укоризной:

«Ну, куда вы?

Вот ты, щавеля лопоухого стебель,

Полюбуйсь на себя, ну куда ты годишься?

Разве сор подметать?

Ну, допустим, тебя я сорву…»

И затем,

Чтоб совсем уж растение это унизить,

Я сорвал

И приставил метельчатый стебель к букету,

Чтобы вместе со мной все цветы на лугу посмеялись

Сочетанью ужасному розовой «раковой шейки»

И нелепой метелки.

Но…

Не смеялся никто.

Даже больше того (что цветы!), я и сам не смеялся.

Я увидел, как ожил, как вдруг засветился букет,

Как ему не хватало

Некрасивого, в сущности, длинного, грубого стебля.

Я крапиву сорвал,

Я приставил к букету крапиву!

И — о чудо! — зеленая, мощная сочность крапивы

Озарила цветы.

А ее грубоватая сила

Оттенила всю нежность соседки ее незабудки,

Показала всю слабость малиновой тихой гвоздички,

Подчеркнула всю тонкость, всю розовость «раковой шейки».

Стебли ржи я срывал, чтоб торчали они из букета!

И татарник срывал, чтоб симметрию к черту разрушить!

И былинник срывал, чтобы мощи косматой добавить!

И поставил в кувшин,

И водой окатил из колодца,

Чтобы влага дрожала, как после дождя проливного,

Так впервые я создал

Настоящий,

Правдивый букет.

1963

ЖИТЬ НА ЗЕМЛЕ…

Жить на земле, душой стремиться в небо —

Вот человека редкостный удел.

Лежу в траве среди лесной поляны,

Березы поднимаются высоко,

И кажется, что все они немножко

Там, наверху, друг к дружке наклонились

И надо мной смыкаются шатром.

Но чист и синь просвет

Между берез зеленых,

Едва-едва листами шелестящих.

Я вижу там то медленную птицу,

То белые, как сахар, облака.

Сверкает белизна под летним солнцем,

И рядом с белизной — еще синее,

Заманчивее, слаще глубина.

Жить на земле, тянуться в беспредельность —

Вот человека радостный удел.

Лежу в траве

(Иль на песке в пустыне,

Иль на скале, на каменном утесе,

Или на гальке, там, где берег моря),

Раскинув руки, вверх гляжу, на звезды.

Мгновенья в жизни выше не бывает,

Мгновенья в жизни чище не бывает.

Ни труд, ни бой, ни женская любовь

Не принесут такого же восторга.

О глубина вселенского покоя,

Когда ты весь растаял в звездном небе,

И сам, как небо, потерял границы,

И все плывет и кружится тихонько.

Не то ты вверх летишь, раскинув руки,