Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов - Вячеслав Харченко

– Знаешь, почему женщины такие жадные?

– Не-а… – говорит буфетчица.

– Потому что у них два рта, – отвечает Мустафа.

– А знаешь, почему мужчины такие умные? – дальше мучает буфетчицу Мустафа.

– He-а… – говорит буфетчица.

– Потому что у них две головы, – отвечает Мустафа.

Обычно после этого буфетчица обижалась, нахмуривалась и изрекала: «Зато обе без мозгов».

Смерть Брежнева

Зоотехник редко без чувств мог пройти мимо коровы. Даже если она стояла посреди грязи и собственных отходов в центре круга при входе в коровник, то зоотехник все равно, чертыхаясь и матерясь, пролазил к ней и бил с размаху по коровьей морде. Иногда промахивался, будучи под хмельком, или корова успевала увернуться. Поэтому все коровы от зоотехника шарахались. Его только бык не боялся.

Шарахались коровы на всякий случай и от нас – ученых, мобилизованных на помощь подшефному колхозу. Не шарахались они только от доярок, а если и шарахались, то уже под вечер, когда доярки выпивали самогонки. Закусывали доярки редькой, посыпанной кусковой солью, рубленной топором, а запивали теплым парным молоком.

В это утро мы лежали в ватниках при входе, на солнышке, ожидая сварщика. Сварщик должен был заварить кормопровод с нашей помощью и успеть это сделать до вечера.

Промазав (на этот раз ногой) мимо коровьей морды, зоотехник, вспомнив и о нас, заявил: «Сварщик не придет, он повесился, так что займитесь чем-нибудь, а то председатель здесь тоже ходит, может и по голове настучать или оттопырит так, что хуже не предвидится. Понятно?»

Мы послали лаборанта в сельпо и ретировались на задний двор, где открыли «Три семерки» и нарезали сало кусочками, оставив на кусочках шкурку (здесь ее очень мягонько солят, так что даже только ее и хочется есть).

Проснулись мы от звона пустой посуды, будто кто-то ее встряхивал, рассматривал остатки в горлышко на солнце и с горем бросал в целлофановый пакет.

Старый кандидат Матвеич (его все так в нашем НИИ звали) стал креститься, да и мы немного струхнули – что-то ходило и бормотало голосом сварщика: «Что за баба, что за корова. В следующий раз, перед тем как вешаться буду, ее удавлю сперва. А то, стерва, как из петли вытаскивать – нате, а как рубль дать – фиг. Что за баба, что за сволочь, что за баба, что за корова».

После голоса сварщика возник и сам сварщик. Осмотрев меня, лаборанта и Матвеича, он потребовал три рубля, а на наш совет – заняться кормопроводом, а не то, неровен час, придет председатель – парировал: «Брежнев умер, надо помянуть».

Мы помолчали, а Матвеичу, ко всему прочему, взгрустнулось.

Под вечер нас растолкали зоотехник и хмурый человек, оказавшийся из органов, и отвезли в первый отдел. В первом отделе уже сидел сварщик. Мы долго на него топали ногами, а лаборант даже пару раз двинул по почкам. Сварщик пыхтел, кряхтел, отмахивался руками, отнекивался: «Ну мог же, вполне мог, он же старенький, он же такой старенький, он же старенький такой!»

Примечание 1. Брежнев Леонид Ильич. Лидер нашего государства с 1965 по 1982 год (в датах могу ошибаться). Неплохой дядька и очень добрый. В лагерь никого не сажал, а наказывал, высылая в Америку, Европу и Израиль на постоянное место жительства. Примечание 2. Первый отдел. Место, где чекисты в годы Брежнева мучили людей.

Кырдылкык

Заросший бурятский геолог Кырдылкык привез енота из Якутии. И он бы погиб у меня после отъезда бурята, если бы Иван Степанович не научил его полоскать белье в ванной, за что енот на восьмые сутки голодания получил сосиску и унаследовал имя Кырдылкык.

Искусство Кырдылкыка оказалось кстати, ибо предпоследняя жена сбежала от меня с байдарочником, а последняя еще не завелась, и грязного белья накопилось вволю, но, даже несмотря на это, участь енота была под вопросом, так как кушала зверюга много, а ходила в туалет по углам.

Решающую роль в судьбе животного сыграл участковый Василий Петрович, вызванный соседкой на наше с Иван Степановичем питейное буйство. В квартиру он вошел сам, так как мы устали и подойти к двери не могли. Капитан нас долго звал и искал по комнатам, но нашел из вменяемых лишь полощущего в ванной белье Кырдылкыка. После он и нас обнаружил, но уже долго смеялся до этого, а поэтому все простил. Соседке приказал больше не звонить и уехал.

Наутро мы с Иваном Степановичем выписали Кырдылкыку символический кожаный паспорт с постоянной московской регистрацией и назначили жалованье в размере трех таганских сосисок в день. Енот жил у меня еще долго и счастливо.

Безухов

В моей деревне Пичкова Дача под Егорьевском живут только родственники: в шести домах из девяти все связаны по крови, еще в двух живут свояки по женам, и лишь в девятом доме обитает Безухов, который никому никем не приходится, но его принимают как родного.

Доброе расположение к нему обусловлено не только его отзывчивым нравом, но и уродством (нету правого уха), которое послужило причиной его литературного прозвища, хотя и до случившегося с ним ранения он тоже имел кликон Хорек, за ловкое обращение с курами.

Повышение в статусе произошло после происшествия на рыбалке, которое, впрочем, должно было приключиться хоть с каким-нибудь из обитателей нашего захолустья, так как способ, применяемый здесь для ловли хищника, необычен, но объясним бедностью жителей.

Денег на спиннинговые удилища не хватает, а лодки есть у всех еще от дедов, поэтому ловцы гребут по реке, разматывая по течению снасть с блеснами, сделанными из охотничьих гильз. А так как руки заняты веслами, то держат леску в зубах, перекинув через правое ухо, чтобы не запутывалась.

Никаких неприятностей никогда у людей не возникало, так как щука здесь невелика, но почему-то именно на Хорька напал титан рыбьего рода, который с одного рывка лишил его уха и двух зубов во рту.

Изувеченный Хорек даже при таком развитии событий леску руками удержал, упустив в мутной воде отрезанное ухо и зубы, и, умирая от боли, после двух часов борьбы вытащил редкого щучьего остолопа, которого гордо показывал всем в Дичковой Даче. Особенно Хорек выпячивал хвост рыбины, волочившийся по земле и после взваливания трофея на плечо.

Остолопа мы метко прозвали Наполеоном и ели его вместе три дня, а Хорек после этого получил прозвище Безухов.

Жуткая тайна

Поплохело мне с вечера, сразу после прочтения Лужкина, где он назвал меня выкормышем бродской поэзии, ослом, ничего не понимающим в постконцептуализме, и поэтом, обладающим своим, но слабым голосом.

В том, что я обладаю собственным голосом, никто из моих читателей не сомневался, но было обидно обзывание «слабый». К тому же Лужкин меня допек еще по общаге филфака, где занимался в ДНД поискам задержавшихся на ночь дам, выдворяя их потом на мороз с гиканьем и свистом, причем почему-то чаще всего выкидывал именно моих девчонок.

Позже он стал известным неофутуристом, забыв про юность, а я как-то занимался делом переводческим – и даже не заметил, как Лужкин получил право делать суждения, не спрашивая, хотят ли его слушать.

От всех этих переживаний и воспоминаний на меня накатило такое расстройство психологическое, что разболелся желудок, и я, всю ночь просидев в отхожем месте, до того истратил бумагу, что в последний заход очень растерялся, ничего не обнаружив под рукой.

Пометавшись, я увидел лишь газету «Огни Юго-Восточного административного округа» с изображением в передовице нашего участкового, капитана милиции Василия Петровича Лужкина, и, сообразив, что это однофамилец моего обидчика, с нескрываемым удовольствием совершил естественный акт первой полосой.

Позже я устыдился содеянного мной, так как Василия Петровича очень уважаю, и даже порывался с ним объясниться, но, понимая, что все равно ничего не докажу, удержался, хотя неприятный осадок и раскаяние остались: все-таки из-за злодея пострадал безвинный человек.

Теперь же чувство вины меня почти не гложет, скорее всего из-за того, что, встречаясь с критиком Лужкиным, я посмеиваюсь и подмигиваю ему, как будто только мы с ним вдвоем и обладаем какой-то неведомой тайной, причем очень важной и очень жуткой.

Духовный рост

Почему-то все уверены, что я духовно расту, и доказательствами для народа является то, что я почти не пью и бросил курить. Ко мне теперь стали подходить и говорить, что лицо мое приобрело оттенок херувимский, а слог и письмо очистились от сора. Отчасти я сам этому содействовал, распространяя слухи самостоятельно, но когда к тебе все подходят по очереди и смотрят в глаза проникновенно – надоедает.

Поэтому я стал говорить правду: что пью мало из-за терзающих после алкоголя болей в желудке, а не курю из-за отхаркивающего кашля в легких, – но знакомые смеются в ответ. Типа, ври, ври, да не завирайся: если в рай метишь, подлец, так хоть не скрывай от товарищей, нам от этого почетнее, мы тоже маемся, но ничего, спасаемся но-шпой и не жужжим, а ты уклонист. Если честно, то нимб меня давит, и я тушуюсь перед молоденькими девочками и мальчиками: а вдруг уверуют в слова мои, которые я вещать стал громче и трепетней, и начнут совершать какие-нибудь поступки, за которые мне воздастся?