Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов - Вячеслав Харченко

Утром мне показалось, что я чувствую себя немного нехорошо и как-то даже скованно, но я прогнал эти чувства.

Когда настал Новый год, жена рассказала эту историю приехавшим к нам Р.

Р. прерывал ее рассказ возбужденными выкриками: «К., посмотри, как люди интересно живут! Ну К., посмотри же, как люди живут интересно! Я тоже так хочу! Как же интересно живут люди!»

Иногда он вскакивал, бегал по кухне и начинал заново.

Примечание 1. Великий Мачо – собственно термин взят у Р. и означает мужчину, как в визуально-эстетическом плане, так и в плане внутреннем, философско-психологическом. Я даю честное слово читателю, что позвоню завтра Р. и скажу, что украл у него понятие. Примечание 2. К. – жена Р. Очень хороший человек.

А вы тоже пишете стихи?

– А вы тоже пишете стихи?

– Нет.

– А-а-а-а… Музыку сочиняете?

– И музыки я никакой не сочиняю.

– Неужели так поете? Как это интересно.

– С чего вы взяли? У меня и слуха-то нет. Я вообще молчу лучше.

– О, вы скульптор, скульптор, я сразу поняла, скульптор! Божественно!

– Да, бл*дь.

– Неужели дизайнер?

– Картошку продаю, просто продаю картошку, картошку, кар-тош-ку.

* * *

Прошка закончил Суриковку и работает художником-авангардистом. Его постройка стоит в Третьяковке, что в ЦДХ, под лестницей, ведущей на второй этаж в зал авангарда. Когда я провожу мимо Павлика, он вздрагивает, а мне приходится его успокаивать: «Не бойся, Павлик, не бойся. Дядя Прохор и хорошие картины рисовать умеет».

* * *

После того как я женился, со мной перестала здороваться половина женщин. Зато стала здороваться другая половина женщин.

Итальянские туфли

Вчера позвонил бывший муж моей жены и, немного помявшись, даже как-то конфузливо, попросил заплатить за проживание моей жены (своей бывшей супруги) в квартире его бабушки.

Звучит, наверное, запутанно.

Просто после их женитьбы к свекрови (где они с мужем бывшим жили) прописать ее не могли – слишком маленькая площадь.

Тогда прописали ее (мою будущую жену и прошлую жену ее бывшего супруга) к бабушке бывшего супруга.

Бабка была старая, блокадница, и долго возмущалась, что надо теперь больше платить за квартиру, пока жена не сделала ей справку, за которую ее (жену) лишили стипендии в институте. У нас в стране нельзя учиться очно в аспирантуре и работать, хотя жена работала там же на кафедре.

Из этой справки выходило, что доплачивать надо рублей десять в сберкассу, и бабка согласилась не без угрюмого ворчания, а моя жена (будущая) была в ярости, потому что из-за того, что в институте вскрылось такое совмещение, ее бывшую зарплату пересчитали, и ей полгода пришлось работать забесплатно.

Моя жена прямо так и говорила бабке: «Сука вы, бабушка, лучше бы я тебе все налом отдавала».

Теперь бывший муж позвонил и сказал моей жене, что бабушка серьезно требует доплатить по 10 (десять) рублей 7 (семь) копеек за каждый внеплановый месяц проживания. Общая сумма составила 256 (двести пятьдесят шесть) рублей 17 (семнадцать) копеек.

«Гад, – подумал я о муже. – Мог бы, поганец, и сам заплатить».

«Гад», – кивнула мне жена.

Я сначала полез в конверт, где лежали деньги мне на баню и боулинг, но потом передумал и достал 300 (триста) рублей из конверта, где лежали деньги, отложенные жене на летние итальянские туфли.

Жена обиделась и со мной до сна не разговаривала, но потом назвала бабку сукой, и как-то ее отпустило.

Светочка и Наташечка

– Але, Славочка?

– Да, Катюш, здравствуй.

– Слушай, Славик, тут у меня что-то с машиной, втулка заднего генератора барахлит и давит чем-то на распредвал. А ты же знаешь, что мой мальчик в этом совсем ничего не смыслит, просто беда, а я – ну куда я? Баба и есть баба, и не понимаю ничего, залезла, вся грязная, а мужики ржут, хоть бы одна сволочь толком помогла, все за ляжки трогают и жопу щиплют.

– Катюш, я ж «опель» уже лет шесть как продал, а у тебя «шестерка», да и ненавижу я эту всю механику, просто беда, и боюсь даже. Хочешь, я тебе свою жену дам? Вот все она тебе и расскажет, все и расскажет. Она все-все знает и посоветует, что и как. Лады, солнышко?

…

– Але, Светочка?

– Я не Светочка, я Наташечка.

…

Вечером я лежал на китайской циновке за одежным шкафом в комнате без света, свернувшись и поджав ноги. Мне казалось, что весь мир – это маленькая точечка, а я самая последняя собака, которая даже не в этой точечке, а где-то сбоку или сверху, чтобы не было видно. Очень болели почки, даже больше чем от водки, и саднило поцарапанное запястье, было грустно, как распоследней собаке.

А потом пришла жена, поцеловала меня в лоб, и я понял, что я не распоследняя собака и даже не самая последняя.

Зачем по заграницам шмонать

Я, Прохор Иванович, все могу понять: ну перестреляли всех, кого надо посадили, часть по лагерям распихали, но зачем этих-то по заграницам шмонать? Вот Краснов, например, – просто старикашка никчемный, ну что его трогать? Или этот Бронштейн – Троцкий? Ведь, блин, и не в падлу было тащиться в Аргентину, чтобы его замочить?

– Понимаете, Владлен Евграфович, это ведь система. Бумажка вышла – и поехало и пошло по полочкам, по делам. Что-то сразу, что-то чуть позже, одного ускорили по звонку высочайшему, а другого – не торопясь. Таков быт большого механизма. Зато в большом механизме и казусы происходят. Я вот, например, восемнадцать лет от звонка до звонка – и ни одной судимости.

– Подчистили, что ли?

– Да нет. Взяли за батюшку, а дело где-то потерялось. 21 июня. Все на Запад – я на Восток. Батюшка был инспектором церковно-приходских школ. Не спасло даже то, что мы вместе с Владимиром Владимировичем «Окна РОСТА» разукрашивали. Всю войну в Воркутинской губернии и пребывал. Раз пять ходил к начальнику лагеря. Нельзя…. Если бы была статья – пожалуйста, в штрафные, а дела нет – нет статьи, нет статьи – нет армии. Судимому в армию нельзя.

– Не понял. Так ведь нету статьи-то.

– Во-во. Статьи нет, но судим, без статьи. Статью не присвоили, дело потерялось. Так я прожил все восемнадцать лет, даже свыкся. Плакаты рисовал, стенгазеты сочинял. При Никите Сергеевиче всех стали отпускать и реабилитировать – меня ни в какую. Вас говорят, заключенный Прохоров, ребилитировать нельзя – статьи на вас нет. Отменять нечего. Нечего отменять – нет реабилитации. Только в пятьдесят девятом, когда лагерь закрывали по распоряжению, меня вызвали и говорят: «Иди ты, заключенный Прохоров, к чертовой матери, охранников все равно увольняют, держать вас больше негде».

Лагерь, кстати, закрывал Иван Петрович, взявший меня по сорок первому году. Только тогда он был лейтенантом, а война сделала его полковником.

Володя

– Кому массаж, кому массаж, массаж, массаж недорого…

– Парилка готова, мятка нижегородская, поспеши, мужики, поспеши…

– Осторожно, подними ноги, сейчас воды плескану, грязь смою…

Володю в бане все любили. Он ходил большой, с седой грудью, делал парилку, иногда выливал на грязный пол в предбаннике воду, зазывал на массаж так громко, что перекрывал шум улицы.

Все его хорошо знали и обращались очень уважительно, по имени-отчеству, даже кассирша, которая пускала его всегда без денег. Приходил Володя каждый день в два часа, что подкупало еще более и выдавало в нем армейскую выправку – пусть и стройбат, но все-таки подполковник.

В буфете те, кто знал Володю, наливали ему бесплатно и делились закуской, а кто стеснялся, тот просто оставлял остатки пищи на столе, зная, что Володя их доест.

Так же обычно поступали и с вениками. Я, например, не могу одним веником париться два раза, поэтому, тщательно вымыв его, клал в угол, смущаясь.

Если Володе давали веник прямо в руки, то воспринимал он это как должное, словно чином помладше была отдана честь высокому начальнику.

О прошлом Володя почти не вспоминал, но, выпив, говорил о четырнадцатилетней дочке, изнасилованной и умершей, и жене, ушедшей от него после этого.

Если же его начинали расспрашивать, то разговор прерывал, прося не копаться в душе.

Брусиловский прорыв

После дачи

После дачи мне снятся поплавки, блесны, улиточная слизь и рыбья чешуя. Я вскакиваю во сне и кричу: «Подсекай, подсекай, подсекай!»

А моей жене после дачи снятся ежики. Они вылазят ночью на тропинки, топочут, шуршат и красными губами гоняют полевок. Жена вздрагивает и сонно шепчет: «И ежики кровавые в глазах, и ежики кровавые в глазах».

Артистическая юдоль

Василий служил в милиции, работал в НИИ, а сейчас блистает на сцене театра «Юго-Запад». Когда зал полон, Василий светится от счастья и, сидя в гримерке перед зеркалом, говорит, что наконец-то нашел свое призвание, и хотя зарплата артиста невелика, он все равно доволен.

Недавно ему стал кто-то звонить по телефону и дышать в трубку. Иногда дышит медленно, а чаще – учащенно и бестолково, а бывает, Василий возьмет аппарат, а оттуда холодным голосом раздается Иосиф Александрович или пластиковой бомбой тикает будильник.