Интенсивная терапия - Юлия Вертела

Мария Александровна едва вошла, сразу притянула к себе взгляды. Лицо ясное. Волосы березового цвета. На руки и ноги смотреть страшно – изуродованы ревматоидным артритом – узловатые, искореженные, как корни деревьев на каменистой почве.

По установившейся в палате традиции рассказывает о себе:

– Приехала в гости к детям и сразу в больницу угодила. В городе зараза всякая, бронхит подцепила. То ли дело в деревне – от одного воздуха оживаешь. Двадцать лет назад врачи меня приговорили к инвалидной коляске: обещали полную неподвижность суставов. Я решила: раз так – поеду умирать на родину, в Вологодскую область. Мне тогда пятьдесят пять было. – Мария улыбнулась и поправила платок на седой голове. – И уж сколько лет я от родимой земли питаюсь. Не отпускает она меня. Огород потихоньку копаю, чего вырастет – большую часть людям отдаю, себе немного оставляю. Я вам так скажу: на земле лечиться проще. В городе два года по больницам таскали, гормонами пичкали. Хорошо, один знакомый врач просто-таки приказал: бросай таблетки, иначе выгоришь изнутри. А в деревне столько лекарства природного: на суставы – глину положу, на спину пшенную кашу горячую, обертывания со скипидаром, баня с травами. Но главное – вера... Раньше я о Боге не думала, жила себе – модница-сковородница, ветер в голове. Может, Господь и приговорил меня к болезни, чтоб одумалась, душой перевернулась. Утром проснешься, суставы болят невыносимо, ни единой покойной точки в теле. Но я молитву прочту и со словом Божьим потихоньку расхаживаюсь. В деревне не засидишься. Список дел длинный – до ночи едва успеваю. Три года назад часовню начала строить. Собираю пожертвования, сама работаю на стройке, деревенские помогают. Стены поставили, этим летом купол возведем. Пьяницы и те приходят, спрашивают: «Чем помочь?» Я за всех молюсь. Главное – желать всем добра, и тогда оно вернется большой силой.

Вечерами, уложив всех по кроватям, Мария подолгу читает молитвы, и мы, слушая ее, засыпаем. Такого удивительного покоя не добиться ни сказками, ни таблетками.

За окнами желтеет замороженный ананасный ломтик луны, и тихое бормотание благочестивой старушки уносит нас в райские сны.

После гриппа Нина Павловна беспрестанно кашляет в своем углу, ворчит и поправляться не хочет.

Вера Сергеевна разводит руками, не зная, что делать с трудной больной: и инфаркт, и характер, а тут еще и простуда.

От сильного кашля у Нины Павловны моча не держится, намокают простыни и нижнее белье. В больнице ее никто не навещает. Только представитель собеса иногда приносит по списку продукты. Но и ест она неохотно.

Иногда, чтобы саму себя подбодрить, напевает смешную частушку:

При царе, при Николашке, Ели белые барашки...А теперя Исполком —Всю мякину изотрем.

Неожиданно Аленкина мама, каждый день навещавшая дочь, подарила Нине Павловне солидную пачку трусов – новых.

– Это еще из советских запасов – фельдиперсовые. И панталоны с начесом. Носите на здоровье.

Нина Павловна живо примерила фильдиперсовые, затем натянула синие панталоны до колен и просияла.

– Да-а, делали же раньше вещи! Господи, какие были времена! Как к людям относились по-доброму, помогали друг другу.

– Может, оттого, что еще войну помнили, – предположила Аленкина мама. – И жизнь была всем в радость.

Две пожилые женщины быстро нашли общий язык.

– А помните колбасу по рубль двадцать?

– А кости по шестьдесят четыре копейки за килограмм? Какие были кости! Да что там кости, молодость была!

На следующий день мама Аленки принесла из дома и надарила Нине Павловне разных кофточек и юбок.

Старушка приподнялась с кровати, расчесалась, откопала зеркало.

– Ты бы мне помыться помогла, родная... – попросила она благодетельницу.

– И я тоже помогу! – вызвалась Аленка.

Вдвоем с матерью они приготовили для восьмидесятилетней Нины Павловны ванную и устроили ей банный день. После чего нарядили старуху как куклу, повязали платок, налили ей чаю с малиновым вареньем.

– Ну, теперь и помирать можно, – пошутила Нина Павловна.

– Смерть не зовут, сама придет. – Перед сном Мария Александровна как всегда достала молитвенник и с упоением читала акафист Св. Николаю Чудотворцу над притихшими больными. И отчего они скорее поправлялись – от уколов или от тепла ее голоса, – неизвестно.

Но атмосфера царила живительная.

2

Во вторник наш лечащий врач привела в палату новую больную.

У Веры Сергеевны отношение к ней почтительное, как к равной...

Антонина сразу показалась странной пациенткой: вроде не больна, спокойна, почти без вещей. На вид лет пятьдесят, грузная. Глаза застывшие в печали. Руки с красной шелушащейся экземой.

– У меня дома тяжелая ситуация. У мужа болезнь Альцгеймера.

– Можете не продолжать, – прервала Вера Сергеевна.

Но Антонина продолжила:

– Стресс, постоянный стресс. Высокое давление.

– Курите?

– Сейчас штук восемь–десять в день.

– А раньше?

– Пачку... – Больной явно хотелось выговориться. – У мужа почти всю ночь были судороги, его аж до потолка подкидывало. Я на него сверху навалилась, а самой аж дурно. Потом затих. Прошу свекровь: «Ты глянь, дышит или умер. Я боюсь момента, когда душа отлетает. Могу подойти или к живому, или к мертвому...» А вчера он съел свой палец – медленно – откусывая по кусочкам...

Вера Сергеевна покачнулась:

– Лежите, отдыхайте, набирайтесь сил.

Вечером Антонина достала из сумки красную форель:

– Угощайтесь, девчонки. Ставьте чайник.

Девчонки набежали. Тем более что и повод был. Мой день рождения. Торт припасен. Бутылочка...

За выпивкой языки у всех развязались...

Оказалось, Антонина Ивановна сама медик, тридцать лет работает в детской больнице. Для нее сейчас самое страшное – сломаться... Когда Тоня рассказала, что вытворяет муж, у нас волосы дыбом встали.

– Чего ж вы его не сдаете? Есть специальные клиники. – Аленка обалдела от услышанного.

– На работе тоже все удивляются. Говорят: «Дура ты! Чего дома такого держишь?» Я сначала хотела сдать его в интернат, документы собрала, съездила, посмотрела. Такие, как он, там больше двух недель не живут. Знаешь, как в этих клиниках лечат – гноят... Кто за ними захочет ухаживать? Он же хуже ребенка пятимесячного. Ложку не держит, ничего не помнит, никого не узнает. А ведь двадцать пять лет семью содержал, работал на всех нас, дети выросли – двое. Даже не верится...

– А с чего началось-то? – Аленка вживается в триллер.

– Лет шесть назад заметила странности в поведении. Ходит по прихожей: идет в одну сторону – застегнет молнию на куртке, в другую сторону – расстегнет. Спрашиваю: «Ты чего делаешь?» «Порядок навожу». Дальше хуже. Гадить стал в квартире. Сначала писал по углам, потом и какать стал. Наложит кучу и спрячет. Мы с бабулей ходим, ищем, где воняет. А потом уже и не прятал, насрет посреди комнаты и размазывает ногами. Стала покупать ему памперсы, три тысячи рублей в месяц уходит, одеваю только на ночь, днем – в штаны. Замываем его с бабкой в ванной. А он такой непослушный, выскакивает. Не может ни минуты побыть в спокойствии. Ему надо бежать. Он по квартире сколько километров наматывает, ходит стремительно, как одержимый. В кресло усадим: ногу об ногу трет беспрерывно. На ночь ремнями привязываем к кровати, а он спит всего шесть часов, и то после уколов. И все равно ногами сучит об эти ремни, аж до крови... Такое напряжение во всем теле: руки скрючены, ни одного пальца не разжать. Чтобы не прело под ними – тряпочку подкладываем. А сам худющий, дистрофик. Хотя аппетит зверский. Слюни текут, если еду увидит.

– Он не говорит? – спросила я.

– Раньше говорил. Я его спрашиваю: «Вкусно, Ваня?» «Вкусно». – «Скажи спасибо». – «Спасибо». Потом речь пропала. Он только смотрит. Вдруг ни с того ни с сего слезы, как у младенца, польются. Жалко мне его. Помню, как он мечтал: вот будем старенькие, домик в деревне купим, сядем на лавочке, он ведь такой мужик завидный был...

– Знаешь поговорку: «Если Бог хочет наказать человека, он лишает его разума». Вот его за что-то лишил... – говорит Мария.

– Да, может, и есть за что. Он церковь не любил, не затащить внутрь. А может, заболел из-за того, что током его дернуло – прошло через левую руку, потом в голову и через правую вышло... Иногда я думаю, не проклятие ли на нем? Мать его еще во время беременности вытравливала, а когда родила – хотела задушить. Зато вон теперь за ним ходит, пятидесятилетним, понос застирывает да штаны одевает. Говорит: «Пока я жива, ты не сдавай Ваню». Ей тоже тяжко смотреть на сына, но терпит. Я хоть отдыхаю от этого кошмара на работе – сутки через трое. Руки от бесконечной уборки и стирки страшно болят.

– И сколько такие живут? – Аленка как наэлектризованная.

– Врачи говорят, что Ваня скоро умрет. Хочу, чтоб он по-человечески умер дома. Пусть все будет как будет...