Необычайные приключения Тартарена из Тараскона (пер. Митрофан Ремезов) - Альфонс Доде

— Во всемъ этомъ для меня важно одно, — сказалъ онъ въ заключеніе, — это то, что, — не во гнѣвъ почтеннѣйшему Бонбоннелю, — въ Алжирѣ, все-таки, есть львы!…

— Еще бы не быть львамъ! — воскликнулъ князь. — Съ завтрашняго дня мы пустимся на поиски въ долину Шелиффа, и вы сами увидите…

— Какъ, князь?… Вы располагаете тоже охотиться?

— А вы что же воображали? Что я васъ покину одного въ глубивѣ Африки, среди дикихъ племенъ, языка и обычаевъ которыхъ вы совсѣмъ не знаете? Нѣтъ, мой знаменитый другъ, я васъ не покину, мы уже болѣе не разстанемся… Куда вы, туда и я съ вами!

— О, князь!… О, ваша свѣтлость!…

И сіяющій отъ счастья Тартаренъ прижалъ въ своей груди благороднаго албанскаго принца. гордо мечтая о томъ, что, подобно Жюлю Жерару, Бонбоннелю и всѣмъ другимъ славнымъ охотникамъ, и ему, Тартарену изъ Тараскона, будетъ сопутствовать иностранный принцъ въ его охотничьихъ подвигахъ.

IV

На походѣ

Раннею зарей слѣдующаго дня неустрашимый Тартаренъ и не менѣе неустрашимый князь Григорій, въ сопровожденіи полдюжины негровъ-носильщивовъ, вышли изъ Миліонаха и направились къ долинѣ Шелиффа по чудесному спуску, отѣненному жасминами, туйями, рожковыми деревьями, дикими маслинами и пересѣкаемому множествомъ звонко и весело журчащихъ ключей.

Князь Григорій также обвѣшался всякимъ оружіемъ, какъ славный охотникъ Тартаренъ, да, кромѣ того, изукрасился великолѣпнымъ и необыкновеннымъ кепи, расшитымъ золотыми галунами и серебряными дубовыми листьями. Такой удивительный головной уборъ придавалъ его высочеству видъ не то мексиканскаго генерала, не то начальника станціи съ береговъ Дуная. Это кепи сильно интриговало тарасконца; онъ рѣшился, наконецъ, осторожно попросить разъясненія у своего спутника.

— Необходимая вещь для путешествій по Африкѣ,- важно отвѣтилъ князь, протирая рукавомъ блестящій козырекъ, и потомъ сообщилъ своему наивному товарищу всю важность роли, какую играетъ кепи въ сношеніяхъ съ арабами, пояснилъ ему, что только военная фуражка способна внушать имъ надлежащій страхъ, такъ что гражданское управленіе нашлось вынужденнымъ нарядить въ кепи всѣхъ своихъ служащихъ, начиная съ сторожей и кончая сборщиками податей. Въ сущности, для управленія Алжиромъ, — поучалъ князь своего друга, — не требуется дѣльныхъ головъ, да и никакихъ головъ, пожалуй, не требуется; нужно только кепи, блестящее кепи, расшитое какъ можно ярче и надѣтое хоть на палку.

Друзья разсуждали и философствовали, а караванъ все подвигался и подвигался впередъ. Босоногіе носильщики прыгали съ камня на камень, покрикивая, какъ обезьяны. Оружіе въ ящикахъ громыхало; ружья блестѣли на солнцѣ. Встрѣчные туземцы чуть не до земли преклонялись передъ чудодѣйственнымъ кепи. А тамъ, наверху, на укрѣпленіяхъ Миліонаха, вышелъ было подышать утреннею прохладой начальникъ арабскаго бюро съ своею супругой, да услыхалъ подозрительный звонъ оружія, увидалъ блескъ стволовъ между деревьями и вообразилъ, что это подкрадываются немирные арабы напасть на городъ, приказалъ скорѣе опустить подъемный мостъ, ударить тревогу и привести городъ въ осадное положеніе.

Недурное начало для каравана!

Къ вечеру, однако же, дѣла пошли худо. Одинъ изъ негровъ, несшихъ багажъ, наѣлся липкаго пластыря изъ аптечки и катался по землѣ отъ жестокихъ спазмъ; другой валялся мертво пьяный отъ выпитаго канфарнаго спирта. Третій, несшій альбомъ для записки путевыхъ и охотничьихъ впечатлѣній, соблазнился золочеными застежками и бѣжалъ, воображая, что захватилъ неоцѣнимое сокровище.

Пришлось остановиться и держать совѣтъ.

— Я полагаю, — заговорилъ князь, тщетно стараясь распустить плитку пемикана въ усовершенствованной кострюлѣ съ тройнымъ дномъ, — я полагаю, что намъ слѣдуетъ совсѣмъ прогнать носильщиковъ-негровъ… Тутъ какъ разъ невдалекѣ есть арабскій рынокъ. Всего лучше будетъ завернуть туда и купить нѣсколькихъ ишаковъ…

— Ахъ, нѣтъ… нѣтъ… ишаковъ не надо! — перебилъ его Тартаренъ, краснѣя до ушей при воспоминаніи о бѣднягѣ Чернышѣ. Потомъ онъ спохватился и лицемѣрно прибавилъ: — Гдѣ же такимъ малявцамъ тащить всѣ наши пожитки!

Князь улыбнулся.

— На этотъ счетъ вы ошибаетесь, мой дорогой другъ. Какъ ни слабы вамъ кажутся алжирскіе ишачки, а на нихъ можно положиться… Надо только знать, что они способны выносить… Спросите-ка лучше у арабовъ. Они такъ разъясняютъ нашу колоніальную организацію: во главѣ всего стоитъ мусю губернаторъ съ толстымъ дрючкомъ, которымъ онъ лупитъ свой штабъ; штабъ срываетъ зло на солдатахъ и колотитъ солдатъ, солдатъ дуетъ кололониста, колонистъ — араба, арабъ — негра, негръ — жида, а жидъ, въ свою очередь, колотитъ ишака. Бѣднягѣ ишаку бить уже некого; ну, вотъ онъ и подставляетъ спину и таскаетъ все, что на него ни навьючатъ. Послѣ этого, кажется, ясно, что онъ потащитъ и ваши ящики.

— Все-таки, — возразилъ Тартаренъ, — я нахожу, что видъ нашего каравана на ослахъ будетъ не особенно красивъ. Мнѣ бы хотѣлось чего-нибудь болѣе характернаго, настоящаго восточнаго. Вотъ если бы, напримѣръ, добыть верблюда.

— За этимъ дѣло не станетъ, — отвѣтилъ принцъ, и они направились въ арабскому рынку.

Торгъ былъ расположенъ въ нѣсколькихъ километрахъ отъ ихъ стоянки, на берегу Шелиффа. Тамъ пять или шесть тысячъ оборванныхъ арабовъ пеклось на солнцѣ и шумно торговалось среди кувшиновъ черныхъ маслинъ, горшковъ съ медомъ, мѣшковъ съ пряностями и сигаръ, сваленныхъ кучами; на большихъ кострахъ жарились цѣлые бараны, залитые саломъ; тутъ же босоногіе негры устроили бойни подъ открытымъ небомъ и, облитые кровью, разнимали на части козлятъ, подвѣшенныхъ къ жердямъ. Въ одномъ углу, подъ тѣнью палатки въ разноцвѣтныхъ заплатахъ, сидѣлъ писецъ-мавръ въ очкахъ и съ большою книгой. Далѣе толпа неистовствовала вокругъ рулетки, устроенной въ днѣ желѣзной хлѣбной мѣры; кабилы пустили въ ходъ ножи. Издали несутся радостные крики, веселый хохотъ, — всѣ въ восторгѣ отъ того, что жидъ съ своимъ муломъ попалъ въ Шелиффъ и тонетъ. Всюду скорпіоны, собаки, вороны и мухи, мухи безъ числа.

И, какъ на грѣхъ, верблюдовъ не было. Послѣ долгихъ поисковъ нашелся, все-таки, одинъ, котораго старались сбыть съ рукъ мзабиты. Это былъ настоящій верблюдъ пустыни, классическій верблюдъ, весь облѣзлый, унылаго вида и до того изголодавшійся, что его горбъ совсѣмъ опалъ отъ худобы и висѣлъ жалкимъ мѣшкомъ на боку. Тартаренъ нашелъ его восхитительнымъ и потребовалъ, чтобы его тотчасъ же нагрузили. Верблюдъ покорно опустился на колѣна: ящики и чемоданы были повѣшены. Князь усѣлся на шею животнаго, а Тартаренъ, ради пущей важности, забрался на самый верхъ горба, между двумя ящиками, и оттуда гордымъ и величественншсъ жестомъ привѣтствовалъ толпы сбѣжавшихся со всѣхъ сторонъ оборванцевъ. Вотъ бы когда показаться тарасконцамъ!

Верблюдъ поднялся на ноги и зашагалъ… Что за притча. Не успѣлъ верблюдъ сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ Тартаренъ почувствовалъ, что блѣднѣетъ; его гордая феска принимаетъ послѣдовательно одно за другимъ тѣ же положенія, которыя такъ помяли ее на пакетботѣ Зуавъ. Проклятый верблюдъ раскачивается, какъ фрегатъ.

— Князь… принцъ! — едва выговариваетъ совсѣмъ позеленѣвшій Тартаренъ, хватаясь за складки верблюжьяго горба, — Бога ради… Сойти, сойти… Я чувствую, я чувствую, что посрамлю Францію.

Чорта съ два! Верблюдъ разошелся и остановить его не было никакой возможности. За нимъ бѣжало четыре тысячи арабовъ, жестикулируя, хохоча, какъ полуумные, и сверкая на солнцѣ шестью стами тысячъ бѣлыхъ зубовъ. Великій тарасконецъ вынужденъ былъ склониться передъ неизбѣжностью своей судьбы, и онъ дѣйствительно склонился на горбъ верблюда. Склонилась гордая феска, и Франція была посрамлена.

V

Вечеръ на-сторожѣ

Какъ ни живописно было путешествіе на верблюдѣ, а наши истребители львовъ принуждены были отъ него отказаться во вниманіе къ красной фескѣ съ синею кистью. Они направились далѣе на югъ по образу пѣшаго хожденія, тарасконецъ передомъ, за нимъ верблюдъ съ багажомъ и албанецъ въ арріергардѣ. Экспедиція продолжилась около мѣсяца.

Въ поискахъ за несуществующини львами грозный Тартаренъ бродилъ изъ дуара въ дуаръ [3] по обширной долинѣ Шелиффа, по страшному и безобразно потѣшному французскому Алжиру, гдѣ ароматы древняго Востока мѣшаются съ запахомъ скверной водки и казармы, гдѣ наивныя черты патріархальнаго быта перепутываются съ нелѣпою солдатчиной. Любопытное и поучительное зрѣлище для глазъ, которые умѣютъ видѣть: первобытный и въ конецъ прогнившій народъ, который мы цивилизуемъ, прививая ему наши пороки; дикая и безконтрольная власть туземныхъ начальниковъ, нашихъ ставленниковъ, которые важно сморкаются въ жалуемыя имъ ленты «Почетнаго Легіона» первой степени и которые изъ-за самодурства приказываютъ бить людей палками по пятамъ; безсовѣстные суды кадіевъ, этихъ тартюфовъ Корана, мечтающихъ о наградахъ и орденахъ и продающихъ свои приговоры, подобно тому какъ Исавъ продалъ право первородства за горшокъ чечевичной похлебки.