Йеллоуфейс - Куанг Ребекка

Ко мне как гром среди ясного неба падает имэйл от Даниэлы: «Привет, Джун. Надеюсь, у тебя все норм. Можешь ли ты поверить, что от публикации нас отделяет каких-то шесть месяцев? Хотела узнать твое мнение вот о чем. Тут Кэндис предлагает взять сенситивного ридера или читателя от китайской диаспоры. Понимаю, этап уже поздний, но хочешь, мы этим для тебя займемся?»

Сенситивные ридеры — это читатели, которые за мзду выдают консультации по культуре и критические замечания по рукописям. Например, белый автор пишет книгу, в которой задействован чернокожий персонаж. Издатель может нанять читателя, чувствительного к данной теме, чтобы проверить, являются ли текстовые репрезентации сознательно или бессознательно расистскими. За последние несколько лет это дело набирает все бóльшую популярность и все больше и больше белых авторов подвергаются критике за использование расистских идиом и стереотипов. В принципе, неплохой способ избежать порки в Twitter, причем иногда это приводит к неприятным последствиям — я слышала истории как минимум о двух писателях, которых вынудили снять свои тиражи из-за единственной субъективной ремарки.

«Не вижу смысла, — отписываюсь я. — В своих проделанных исследованиях я абсолютно уверена».

Мне на почтовый ящик тут же поступает ответка: «Это Кэндис. Отвечаю на ваш имэйл. Я твердо убеждена, что нам следует нанять читателя, знакомого с историей и языком. Джун не принадлежит к китайской диаспоре, и мы реально рискуем, если досконально не проверим все китайские фразы, понятия и/или текстовые выкладки на предмет расизма через читателя, который лучше приспособлен для выявления подобных ошибок».

Я издаю тяжелый стон.

Кэндис Ли, помощница Даниэлы по редакционной работе, — единственный человек в Eden, кому я не по душе. Внешне она этого никогда не выдает, чтобы не было оснований жаловаться, — ее имэйлы безупречно вежливы, она добросовестно ретвитит все, что я публикую о книге в соцсетях, а на видеоконференцих неизменно здоровается с улыбкой. Но с уверенностью можно сказать, что все это натянуто, и это чувствуется в напряженности ее лица, резкости слов и интонаций.

Может быть, она знала Афину. Может, она одна из тех начинающих писательниц, что подрабатывают в издательстве мелкими, перегруженными работой сошками, держа тайком собственную рукопись в китайском стиле, и вот она завидует, что я добилась успеха, а она нет. Я это понимаю — в издательском деле такое на каждом шагу. Но это ведь не моя проблема.

«Повторяю: исследование, проведенное мной при подготовке к этой книге, меня вполне устраивает. Так что откладывать подготовку к пруфридингу на данном этапе производства считаю неуместным, тем более что нас уже поджимают сроки с сигнальными экземплярами для первых читателей». Отправляю.

Казалось бы, на этом и конец. Но час спустя мой почтовый ящик сигналит снова. Снова Кэндис, и удваивает ставку. Электронное письмо адресуется мне, Даниэле и всей команде раскрутки:

«Привет всем.

Хотела бы еще раз подчеркнуть, насколько, по моему мнению, важно, чтобы к данному проекту был привлечен сенситивный ридер. В нынешних условиях читатели неизбежно с подозрением отнесутся к тому, кто что-либо пишет за пределами своего культурного пласта — и на то есть веские причины. Я понимаю, что это может замедлить продакшн, зато СР защитил бы Джун от обвинений в присвоении чужой культуры или, что еще хуже, в культурном вампиризме. Это также показало бы добросовестность намерений Джун представлять китайскую диаспору».

Бог ты мой. Присвоение культуры? Культурный вампиризм? У нее с головой все в порядке?

Я пересылаю ее имэйл Бретту. «Ты можешь ей сказать, чтобы она отвалила?» — спрашиваю я. Агенты — замечательные посредники во время подобных перепалок; вам они позволяют сохранять руки чистыми, пока сами всаживают нож. «Я свою позицию, кажется, изложила вполне ясно, так чего она все еще с этим мне навязывается?»

Бретт отвечает, что, быть может, вместо привлечения посторонних пруфридинг можно поручить самой Кэндис? Та отрезает, что она американская кореянка, а не китаянка, так что предположение Бретта является по сути расистской микроагрессией. (Именно тут я прихожу к выводу, что Кэндис существует исключительно своими жалобами на микроагрессии.) Для улаживания свары вмешивается Даниэла. Конечно, за основу берется мое авторское суждение. Нанимать специалиста для пруфридинга — сугубо мой личный выбор, а я ясно дала понять, что никакой СР нам не нужен. Так будем придерживаться изначального графика. Вот и все дела.

На следующей неделе Кэндис присылает мне имэйл с извинениями за свой тон. Хотя звучит он фальшиво; я бы сказала, чертовски пассивно-агрессивно: «Извините, если вас задели мои редакторские предложения. Вы же понимаете, Джун, я лишь хочу помочь публикации „Последнего фронта“ насколько это возможно».

Я закатываю глаза, но чувствую себя на правильном треке. Как-никак битва выиграна, и незачем угнетать и без того обделенного помреда. Мой ответ короток:

«Спасибо, Кэндис. Я это ценю».

Даниэла продолжает через наш с ней прямой канал, что Кэндис от проекта отстранена. Общаться с ней мне больше не придется. Вся дальнейшая инфа по «Последнему фронту» может пересылаться непосредственно через Даниэлу, Эмили или Джессику.

«Мне так жаль, что тебе пришлось с этим столкнуться, — пишет Даниэла. — Кэндис явно испытывала по поводу этого проекта сильные чувства, и это повлияло на ее суждения. Я хочу, чтобы ты знала: у меня с ней был серьезный разговор о соблюдении границ в отношениях с авторами, и я позабочусь о том, чтобы это никогда больше не повторилось».

Во всем этом столько извинительных интонаций, что меня пронизывает неловкость из-за того, что ситуация оказалась так раздута. Но это ничто по сравнению с облегчением от того, что наконец-то, в кои-то веки, мой издатель прочно стоит на моей стороне.

Вы когда-нибудь наблюдали, как кто-то из ваших знакомых внезапно превращается из обычного в полузнаменитость — глянцевый искусственный образ, знакомый сотням тысяч людей? Какой-нибудь музыкант-старшеклассник, который добился успеха, или кинозвезда, в которой вы вдруг узнаете худосочную блондинку с первого курса? Вы когда-нибудь задумывались о механизме популяризации? Как кто-то из обычного, приземленного человека, кого вы реально знали, вдруг превращается в набор маркетинговых и рекламных штучек, которые старательно перенимают и восхваляют фанаты, думающие, что знают его, но на самом деле это не так, а все равно боготворят его и превозносят, несмотря ни на что?

Лично я наблюдала, как все это происходило с Афиной через год после нашего окончания колледжа, в преддверии выхода ее первого романа. Афина носила статус «известной персоны» в Йельском университете и была знаменитостью кампуса, регулярно получая любовные признания и валентинки в созданной тогда группе на Facebook, но еще не была раскрученной настолько, чтобы о ней появилась страница в Википедии или чтобы глаза рядового читателя загорались узнаванием при звуке ее имени.

Все изменилось с выходом в New York Times статьи под названием «Выпускница Йеля заключает шестизначную сделку с Random House», где по центру фото Афины в блузке с таким вырезом, что видны соски, и вся эта красота на фоне Мемориальной библиотеки Стерлинга. Там же цитата одной известной поэтессы, в то время преподавательницы Йельского университета, о «достойной преемнице таких мастеров, как Эми Тан и Максин Хонг Кингстон»[13]. С того момента все двинулось по нарастающей. В Twitter число подписчиков Афины вспрыгнуло до пятизначных цифр; в Instagram и вовсе до шестизначных. Начали появляться эпизодичные интервью в Wall Street Journal и Huff Post. А однажды по дороге к врачу я остолбенела, заслышав на радио в такси ее кристальный голос со слегка небрежным, квазибританским акцентом.