Император Михаил - Павел Безобразов

Совершенно бессознательно, являлась ему красавица. Ему стыдно было сознаться в этом. Он просыпался с криком: «Прогоните ее!» Сны бывали так ярки, что он иногда сомневался, не было ли это действительностью. Но, что всего хуже, видение это преследовало его и днем.

Однажды пришел к нему брат Иоанн с докладом. Заметили какого-то странного нищего, неизвестно зачем бродившего вокруг дворца. Его схватили, допросили, даже пытали, но он ни в каких злых умыслах не сознается. Что с ним делать? Только царь может решать подобные дела.

Евнух ждал ответа, но царь, слушавший его очень рассеянно, вдруг спросил: «Кто эта красавица?»

Иоанн ничего не мог понять и молчал, — этикет не позволял ему сказать, что у царя, должно быть, галлюцинация. Михаил понял это сам и сказал брату:

— Иди, прикажи отпустить этого нищего, ведь, он мне ничего не сделал.

В иные минуты царь очень хорошо сознавал, что все это дьявольское наваждение, искушение, посылаемое ему свыше, что говорит в нем плоть, которую надо умерщвлять. Но по временам искушение становилось так сильно, что противостоять ему стоило нечеловеческих усилий.

В конце июля царь чувствовал себя особенно дурно. Как раз в это время ушел из Константинополя монах Авксентий и не было человека, который действовал бы на Михаила так успокоительно. Авксентий давно сгорал желанием поклониться Гробу Господню и несколько раз отпрашивался у царя, но тот привык видеть его ежедневно и упрашивал побыть еще с ним и не лишать его душеспасительных бесед, пока он не окреп духом. Монах уступал некоторое время просьбам самодержца, но в один прекрасный день объявил ему решительно, что уходит в Иерусалим, что царь не захочет лишить его высшего наслаждения, какое можно иметь на земле, помолиться в той Святой земле, по которой ступали божественные ноги Спасителя мира. Он стар, может умереть не сегодня-завтра, и если не осуществится его заветная мечта, ему нельзя будет спокойно умереть, и это будет на совести царя. После таких слов Михаил, конечно, не мог удерживать его долее. Авксентий ушел и царь почувствовал вокруг себя страшную пустоту. Он пробовал читать жития святых, но многие из них были написаны мудреным языком, так что он понимал не больше половины. Потом эти книги приобретали особенный интерес от толкования Авксентия, а без него они представлялись скучными.

Зачастую царь не знал, что ему делать. Никаких особенно важных дел не случилось с конца июня. Печенеги на Дунае и турки-сельджуки в Азии сидели смирно, никаких набегов не предпринимали; не было войны и, следовательно, нечем было интересоваться. В приказах тоже велось только обычное делопроизводство, обходившееся, без вмешательства монарха. Летом от жары нападала на всех апатия, почти никто из сановников не испрашивал аудиенций и, как нарочно, ни одна из соседних держав не присылала послов, — это, все-таки доставило бы некоторое развлечение.

Никогда прежде царь не ощущал такой скуки; он по целым часам слонялся по своим покоям, не зная, что делать. Он призывал в таких случаях брата Иоанна, но беседы с евнухом скоро надоели ему. Иоанн толковал постоянно о делах, рассказывал о запутанных процессах, приводил статьи из свода законов, в которых ничего нельзя было понять.

Почти каждую ночь являлась ему во сне женщина, все та же, красавица с черными волосами и большими черными глазами. Он не знал, видел ли он ее в действительности, но он так сроднился с этим видением, что чувствовал непреодолимое желание, чтобы оно обратилось в плоть и кровь. В одну ночь, когда она опять стояла у его изголовья и гладила его по щеке, его внезапно осенила мысль. Конечно, он знал ее, он видел ее, да, конечно, это она, это Анастасо. Как он мог забыть ее? Ведь, это самая прелестная девушка, которую он когда-либо видел, ведь, она любила его. Грешно любить женщину, но он любил ее. Хотелось бы посмотреть на нее, что с ней стало.

Несколько дней царь боролся сам с собою. С одной стороны, он страстно желал увидеть ее, услышать звук ее чарующего голоса; с другой стороны, он отказался раз навсегда от каких бы то ни было сношений с женщинами, к чему подвергать себя искушению? Но прежняя страсть взяла верх и мало-помалу он успел убедить себя, что если он разыщет Анастасо, это будет доброе дело; она, может быть, в бедности, нуждается в куске хлеба, надо помочь ей.

Но как разыскать ее? Поручить это дело брату Иоанну неудобно, придется сознаться ему в связи с дочерью трактирщика; если же и не сознаться прямо, он догадается. Если бы можно было, обратиться к какому-нибудь простому человеку, это было бы хорошо. Тот, пожалуй, не догадается, а если и догадается, во всяком случае, не расскажет придворным, не посмеет рассказать. Отправиться самому в трактир, совершенно немыслимо.

Царь решил сообщить брату только половину своей затеи. Он призвал евнуха и спросил, есть ли во дворце верный служитель, на случай, если б он захотел дать ему секретное поручение. Иоанн ответил, что такой человек есть и не раз уже оказывал ему разные услуги!

Он подумал, что царь желает отделаться тайно от кого-нибудь, кого не может и не хочет казнить явно, а потому просил его лучше довериться ему, если он замышляет важное дело.

Но Михаил отказался; ничего важного нет в том, что он задумал, это совершенный пустяк, о котором даже не стоит говорить.

— Не пугайся только наружности человека, о котором идет речь, — сказал Иоанн царю, — он уродлив, но ловок и очень аккуратно исполняет самые трудные поручения.

— Так пришли его завтра, — ответил Михаил, — перед обедом я буду, по обыкновению, сидеть в саду. Только смотри, чтобы никто не подсматривал и не подслушивал.

На следующий день царь сидел под кипарисом на золоченом кресле, которое выносили ему, когда он желал подышать свежим воздухом.

В назначенный час Михаил увидел, что со стороны дворца к нему подходит какой-то как будто знакомый человек. Царь сделал ему знак приблизиться, но когда тот пал на колени за несколько шагов до кресла, Михаил сразу узнал это зверское лицо с вырванными ноздрями.

То был Петр Иканат, высланный когда-то из столицы и им же возвращенный из ссылки в день коронации. Он не знал, конечно, что милует в числе других и этого мерзавца. Первым движением его было выгнать негодяя, оскорблявшего Анастасо, но он одумался. Не все ли равно, кто отыщет ее, он или другой; он тут, а где же взять другого? Может быть, он и не такой мерзавец, как кажется, ведь он действовал по поручению Руфини.

— Встань, — сказал царь, — и скажи, кто ты и зачем пришел?

— Великий царь, — ответил Иканат, — зовут меня Петром Иканатом, прислал меня брат твоей царственности Иоанн.

— Чем занимаешься ты?

— Служу во дворце твоей царственности. По большей части, мою полы, но иногда светлейший препозит посылает меня с разными поручениями.

— Умеешь ли ты хранить тайну?

— Испытай, державный царь, и ты убедишься, что я твой верный слуга.

— Я желал бы послать тебя к одной девушке, ты знаешь ее, к Анастасо…

Михаил потупился; он понял что сделал неловкость, давая понять, что помнит негодяя.

— Анастасо? Гетеру Анастасо я знаю, царь.

— Как смеешь ты? — закричал Михаил и сжал кулак, как будто собираясь ударить Иканата. — Гетеру! Неужели ты думаешь, собака, что твой царь может вступить в какие бы то ни было сношения с позорною женщиной? Я говорю о девушке стыдливой и невинной, о дочери трактирщика. Ты понял?

— Понял, великий царь. Прости, — проговорил Иканат едва слышно, бросившись на колени. Он страшно перепугался, ему показалось, что вот сейчас снимут с плеч его голову.

— Ну, так и быть, прощаю, но смотри, не употребляй неосторожных слов. Так вот найди Анастасо. Я никогда ее не видал, — сказал Михаил и покраснел при этом, — но мне много говорили о ней и я хочу что-нибудь сделать для нее. Ты знаешь, где она живет?

— Знаю, царь.

— Скажи ей, чтобы завтра, в среду, она пришла ко мне.

— Слушаю, державный царь.

— Смотри, никому не рассказывай об этом; если ты исполнишь исправно это поручение, получишь пять золотых. А теперь иди.

Петр Иканат еще раз поклонился до земли и, уходя, проворчал про себя: «Ты забыл, Михаил, как мы встретились с тобою в трактире! Я еще сказал, что, может быть, пригожусь тебе; и вот ты царь, а я ничтожный червь и, все-таки, ты нуждаешься во мне!».

Таким образом, хлопоты Пселла оказались лишними. Он ходил к царскому спальнику, семидесятилетнему Пафнутию, служившему еще при блаженной памяти царя Василия и затем при Романе, а потому хорошо знавшему все тонкости придворного этикета. Пафнутий рассказал, что всякое творилось во дворце, бывали и любовные интриги и женщины приходили; но что касается ныне царствующего Михаила, он подобными грязными делами, слава Богу, не занимается и примера не было. Затем, Пселл имел продолжительный разговор с евнухом Иоанном. Он намекал, что это, должно быть что-то политическое, может быть, какой-нибудь заговор. Евнух Иоанн поручил Пселлу подробнее разузнать, в чем дело, и привести эту женщину к нему; он не видел надобности устраивать ей свидание с царем, не выслушав ее предварительно. Таким образом, Пселл не добился ничего и помял, что ему всего лучше попросить аудиенцию у царя и навести его самого на мысль о свидании с Анастасо.