Мода и фашизм - Андрей Васильченко

Глава 3. «Арийская мода» или «Немецкая мода»?

Нет необходимости лишний раз повторять, что германская мода периода Веймарской республики воспринимала общемировые и общеевропейские тенденции. Собственно, это относилось не только к моде, но к танцам и к музыке (джаз, ревю, варьете). То есть можно говорить о том, что мода развивалась не только как сфера потребления, но и как выразительное средство собственного жизнеощущения, которое уже не было ограничено немецко-прусскими культурными традициями. Но именно по этой причине мода очень быстро стала целью национал-социалистических пропагандистов. Мода 1920-х годов с ее новыми веяниями (жизнерадостность, индивидуализм, беззаботный тип женщины и т. д.) не могла быть принята нацистами, так как воспринималась ими как законченное выражение либеральных принципов. Агитационные материалы НСДАП постоянно обрушивались на иностранное влияние, которое якобы испытывала германская мода. Именно благодаря этому влиянию мода оказалась пронизана «безнравственностью, бесстыдной эротикой и животными инстинктами». Позволю себе привести один из подобных пассажей. «Благородная немецкая женщина должна понимать, что она должна одеваться возвышенно, аристократично, солидно, то есть так, как ей и подобает. Ей должно быть стыдно привлекать к себе внимание посредством броской одежды… Это удел проституток, что предполагает сама их профессия. Настоящая женщина не должна привлекать к себе внимание, даже если она рискует остаться незамеченной. Она должна следить за собой, но не за шикарной одеждой, а за своими духовными качествами… Сегодня мы знаем, что стиль моды для немецких женщин задают парижские проститутки, которые сотрудничают с еврейскими торговцами готовой одеждой. Именно из этого позорного сотрудничества рождается “великая” мода. Это стыд и позор для истинно немецкого вкуса, для немецкой самобытности! Могут ли так обстоять дела в нашем немецком Отечестве? Не пора ли этому положить конец? Парижская мода для немецкой женщины?! Лондонская мода для немецкого мужчины?! Под знаком свастики, катящегося солнечного колеса, Парижу и Лондону не останется места в немецкой моде!» Вполне логично, что поиск «немецкой моды» предполагал «сильную руку». «Тотальное государство должно насильственно вмешаться в эту вторичную область культуры, важность которой, тем не менее, нельзя отрицать».

Для рекламной фотографии должны были подбираться только идеальные «арийские типажи»

Пропагандистские выпады нацистов против европейской моды не прекратились даже после их прихода к власти. В некоторой степени разоблачение «еврейской изнанки» моды превратилось в некую манию. В 1935 году вышла даже отдельная книга, автор которой, Харальд Рикен, изобличал «еврейское проникновение в мир моды». Нет никакой необходимости полностью ее пересказывать. Остановлюсь лишь на небольшом отрывке: «Евреи владеют рынком одежды. Во всем мире большинство предприятий легкой промышленности принадлежат евреям… Большинство журналов мод с их безвкусной, противной и пустой ненемецкой болтовней проникнуто еврейским духом и контролируется евреями… Этот народ благодаря контролю над предприятиями по пошиву одежды в своих изделиях все активнее и активнее демонстрирует волю к изжитию народного духа в моде… Однако забота о здоровье народа как одного из средств расового подъема превыше всяких экономических интересов». Как видим, мода была увязана с расовыми теориями.

Тот же самый Рикен утверждал, что «правильно сложенные люди, высшие с расовой точки зрения народы всегда посредством одежды хотели подчеркнуть красоту своего тела, которым гордились». Так что нет ничего удивительного в том, что почти сразу же после прихода к власти национал-социалисты стали ориентироваться на создание особой «немецкой моды». Это полностью соответствовало планам Гитлера сделать Германию полностью независимой от всех прочих стран. Достижение автаркии стало одним из пунктов принятого в 1936 году «четырехлетнего плана». Мода не была чем-то исключительным для национал-социалистов. Раз они создавали тоталитарное государство, то мода, как и многие другие сферы культурной и личной жизни, должна была насаждаться сверху, то есть быть управляемой.

Официальные структуры Третьего рейха подключились к структурированию и культурно-политическому оформлению «немецкой моды» только в годы войны. Важнейшим толчком для этого стала капитуляция Франции (июнь 1940 года), а стало быть, «исключение» парижской моды из европейского пространства. Именно с этого момента европейскую моду (а в перспективе и мировую) должен был определять не Париж, а «Великая Германия». Один из идеологов «немецкой моды» Эрнст Герберт Леман в своей работе «Мода и язык» пытался сформулировать важнейшие компоненты национал-социалистической моды. «В своем прошлом Германия не в полной мере уяснила, насколько велико политическое значение моды… В этом отношении мы недооценили губительность иностранного влияния на мир моды… Мы предоставили им [иностранцам. – Авт.] возможность действовать, а сейчас не без проблем пытаемся вернуть упущенное. Франция и Англия при помощи моды как фактора культурной пропаганды навязали свою власть всему миру… Поэтому вновь и вновь раздаются голоса, которые указывают на то, что подобное положение вещей неприемлемо с политической точки зрения».

В годы войны ношение ярких нарядов считалось предосудительным, предпочтение отдавалось скромным темным костюмам

Пока не началась Вторая мировая война, немецкие модные журналы просто не могли не ссылаться на парижскую моду, которая задавала тон всему миру. Но когда Франция рухнула под ударами дивизий вермахта, то некоторые сотрудники журналов мод решили, что новым «оплотом европейской и мировой моды» должна была стать Вена. Естественно, после аншлюса Вена стала одним из крупных культурных центров Третьего рейха. Модельер Гертурда Хёхсманн буквально заявила следующее: «Пора расширить представления о венском стиле в моде. Она, венская мода, развивает постижение материала, что достаточно ново для венской традиции. Пора отказаться от декоративных элементов и украшений в пользу выразительности материала. Уникальность может быть подчеркнута за счет сочетания цвета и материи». Отказ от «декоративных элементов» полностью соответствовал установкам национал-социалистической идеологии. Еще в 1939 году свой приговор им вынес эссеист Эрнст Каммерер: «В рамках современной жизни аксессуары всегда изживаются».

Деловой костюм из шерстяной ткани. Девушка стоит на ступенях здания «ИГ-Фарбен» во Франкфурте-на-Майне (1938 год)

Между тем полным ходом началась подготовка Вены к тому, чтобы (возможно) сделать ее новой культурной столицей Европы. Весной 1940 года начальник венской полиции отдал приказ начать борьбу против вывесок, которые были сделаны на английском или французском языках. Из витрин также должны были исчезнуть все гербы иностранного (в первую очередь английского и французского) происхождения.

Он рапортовал о следующем: «К сожалению, ряд заведений до сих используют такие названия, как Non-Stop-Kino, Smoking-Shop, Confiserie, Tailleur, Five o’clocktea, Grill-Room и тому подобные». Одновременно с этим национал-социалисты должны были «исправить» иностранные слова, встречающиеся в мире моды. Международное мнение более никого не интересовало.

Внезапно «второстепенное дело» мода стало политически значимым. Под лозунгом «Мода и красота» специалист по рекламе Гельмут Кёнике, назначенный руководителем Института немецкой культурной и хозяйственной пропаганды (Берлин), задумал проведение в Вене «выставки мирового значения». Данное мероприятие должно было закрепить за Веной статус «Имперского центра моды». Кроме этого, предполагалось заявить всему миру – Германия хочет и будет определять будущее европейской моды.

Кёнике писал: «Подобные установки имеют не только культурное и экономическое, но и политическое значение.

Политическое, так как в Германии осознали, что безусловное признание созданных евреями стилей моды способствовало тому, что они оказывали влияние на немецкий народ, выставляя немецкую женщину в невыгодном свете.

Культурное, так как мы хотим создать присущую нам современную моду, которая была бы прекрасна, но в то же время настолько универсальна, что могла бы быть принята народами других стран. Только всемирно признанная мода может существовать длительное время.

Экономическое, так как проникновения немецкой моды в Европу даст новые великие возможности для сбыта товаров нашего собственного производства».

Как видим, Кёнике не преувеличивал, когда считал, что выставка в Вене должна была иметь огромное политическое значение. Он не был лишен некой патетики по данному поводу: «Тогда мы получим возможность внешнего и внутреннего политического влияния на мнимую вечность поставленных тем, которые по продолжительности и интенсивности своего воздействия никогда не получали заслуживающей оценки». Подобное «влияние» началось бы с того, что лозунг «Красота и мода», прозвучавший из Третьего рейха, был для зарубежья очень неожиданным и даже в чем-то шокирующим. Это должно было стать чем-то вроде ребрендинга национал-социализма, который отныне должен был восприниматься в мире не как воинственная, а как динамичная идеология. Нацизм не должен был более видеться как «всеобщее уравнительное униформирование». Но сама эта выставка, которая бы изменила отношение к Третьему рейху и национал-социализму, должна была пройти в Вене уже после окончания (естественно, победоносного для Германии) войны. Назывались даже приблизительные сроки – от трех до пяти лет после «военного триумфа» Германии. Именно столько требовалось, по мнению Кёнике, на ее организационную подготовку в мирных условиях.