Корабли надежды - Ярослав Зимин

Ушаков снова прошелся по кабинету. Помолчал с минуту и добавил:

— Времени у меня в обрез. Даю вам три недели сроку. Встретимся в Чесме. Деньги получите у комиссара-интенданта Соловьева. Человек он новый. Если будет тянуть волынку, сразу его ко мне. Суммы вам даю большие, пересчитайте. Отчитаетесь по возвращении сразу же. Казенные деньги считать надо по два раза, это не свои. А от меня вам вот — по десять тысяч турецких лир. Они сейчас всюду ходят. Об них я отчета не требую. Верю, что на дело пойдут.

Тут Ушаков подошел к шкафу, вынул два увесистых мешка из прочной парусины и, покачав их на ладонях, как бы убеждаясь в достаточности названной суммы, подал их Векову и Тизенгаузсну. Он еще раз внимательно посмотрел каждому в глаза и спросил:

— Все ли вам, господа агенты, ясно? Не подведете старика?

Оба лейтенанта дружно заверили Ушакова в том, что задание они поняли и сделают все от них зависящее для его выполнения.

— Тогда и вы отправляйтесь. Постарайтесь до ночи быть в Стамбуле, — Он обнял и трижды но русскому обычаю расцеловал обоих.

Оставшись вдвоем с адъютантом, Ушаков задумчиво посмотрел на исполненного готовности совершить любой подвиг молодого человека и, улыбнувшись, потрепал его по плечу.

— Так-то вот, Петр Иванович! Остались только мы с тобой без дела. Ну, ничего не поделаешь, надо кому-то и при штабе быть. Ты только не просись у меня, — заметив нетерпеливое движение лейтенанта, строго произнес Ушаков. — Дойдет очередь и до тебя. Успеешь пострелять, а сейчас не это главное, а дипломатия!

— Все понятно, Федор Федорович, — ответил Балабин. — Дело есть дело. Разрешите, если ничего не прикажете мне, пойти попрощаться с друзьями?

— Иди. До конференции ты мне не понадобишься, попрощайся и поспи. Завтра тебе спать не придется.

В это же время в противоположном флигеле посольского дворца стоял у окна своего кабинета Томара и смотрел на лучики света, пробивавшиеся из-за неплотно задернутых штор на окнах квартиры, отведенной Ушакову. Чувствовалось, что и там не спят.

На столе за спиной посланника в тяжелых шандалах, потрескивая, догорали свечи. Близился рассвет. С Босфора наползал, постепенно поднимаясь, туман. Вот уже не стало видно деревьев, скрылся за туманом ущербный месяц.

Томара думал о том, как пройдет завтра конференция. Сумеет ли этот бравый адмирал найти общий язык с теперешними союзниками, правильно ли он понял значение султанского подарка? Посылая Ушакову осыпанную бриллиантами табакерку, султан тем самым как бы зачеркивал прошлое. Поймет ли этот жест Ушаков? Из теперь уже вчерашнего разговора он не вынес четкого впечатления об Ушакове, он ведь его совсем не знал. Здесь, на Востоке, привыкнув больше доверять собственной интуиции, чем словам собеседника, он ждал от нее подсказки. А интуиция пока молчала. Корабли и строгий порядок на них говорили о сильной воле и высоком авторитете командующего. Его боевая слава бесспорна. Но каков он как дипломат?

На все эти вопросы должна дать ответ сегодняшняя конференция. В спешке последних дней многое в совместных действиях с турецким флотом осталось не оговоренным.

Вздохнув, посланник сунул в карман камзола погасшую трубку и позвонил. В дверях бесшумно возник камердинер, ожидавший последних распоряжений хозяина.

— Приготовь, Артемий, парадный мундир и распорядись о завтраке для адмирала. Обедать мы будем не раньше первой звезды.

Подумав и что-то прикинув в уме, Томара спросил:

— Ты с адмиральским лакеем познакомился?

— Так точно, ваше превосходительство Василий Степанович! Мы с ним земляки — тамбовские.

— Вот и славно. Ты поговори с ним, узнай, какие привычки у адмирала, что он любит. Сделай все, чтобы гостю нашему потрафить. А сейчас посвети мне, надобно хотя бы немного поспать.

День для Векова и Тизенгаузена прошел в сборах и беготне. Получая деньги у комиссара-интенданта эскадры, Веков долго пересчитывал серебряные лиры, мысленно переводя их в привычные червонцы и ефимки, в которых была назначена сумма но ордеру. Считал и так и этак и с удивлением обнаружил, что Соловьев не додал ему ни много ни мало, а третью часть положенных денег.

Он поднял голову и внимательно посмотрел на интенданта. Тот с безразличным видом ковырял пальцем в ухе. Захар медленно закипал. Вспомнились рассказы о севастопольских казнокрадах, о жульничествах с матросским провиантом. Ему захотелось тут же расправиться с жуликом, но он понимал, что этим ничего не докажет, а сам пойдет под суд.

Но подавая виду, что он обнаружил недостачу, Захар сложил деньги в мешок и попросил Соловьева запечатать их своей печатью. После этого он взял со стола ордер и, глядя в глаза жулику, с видимым спокойствием сказал:

— Господин Соловьев, его превосходительство господин Ушаков сказал мне, что вы у нас человек новый и если будут какие недоразумения с получением денег, то их надобно будет разрешить с ним лично. Не угодно ли вам пройти со мной к нему?

— А какое недоразумение? Вот ордер, а вот деньги. Получайте, распишитесь и езжайте, куда вас посылают.

— Недоразумение здесь такое, что денег-то, по ордеру назначенных, в мешке не хватает.

— Того не может быть, я сам считал.

— Не знаю, не знаю, — проговорил Захар и направился к выходу.

Тизенгаузен — за ним. Тут Соловьев но выдержал — забежав вперед, он попытался вырвать у Захара ордер. Но не тут-то было. Понимая, что он пропал, так как Ушаков не спускал казнокрадам, Соловьев предложил еще раз всем вместе пересчитать деньги, так как при переводе с ефимков и червонцев в лиры действительно могла произойти ошибка.

Захар знал, что Ушаков сейчас в Бебеке и раньше вечера не вернется, а ему к ночи надо быть уже в Стамбуле. Переглянувшись с Тизенгаузеном, он согласился. Теперь ужо с карандашом и бумагою они вдвоем стали считать и переводить русские деньги на лиры.

Оказалось, что Соловьев хотел его обсчитать на пятнадцать тысяч лир. Тут уж комиссару-интенданту ничего не оставалось, как выплатить точно по ордеру и Векову и Тизенгаузену. На прощание Захар все же не удержался и предупредил, что Ушакову он при первом же удобном случае расскажет о «недоразумении» и если господин Соловьев еще раз попадется, то ему не миновать каторги.

Трудно передать словами ту ярость, с которой смотрел вслед уходящим лейтенантам Соловьев. Он ругал себя за опрометчивость и мысленно прикидывал, как бы отомстить.

Справившись с подготовкой к походу, Веков и Тизенгаузен погрузились на ожидавший их пакетбот и, все еще но отошедшие от стычки с Соловьевым, отплыли в неизвестное будущее.

В Галату они прибыли к закату солнца. Бригантину Манопуло отыскали сразу, а вот Тизенгаузену не повезло. Только к ночи его судно пришло к условленному месту. Пожелав своему товарищу счастливого плавания, Захар позвал к себе в каюту Манопуло и стал намечать с ним маршрут похода и тс товары, которые необходимо закупить для торговли во время плавания. Обсуждение членов команды много времени но заняло — все они были старые знакомые и проверенные люди. Новыми были только братья Лаврины, которых Захар упросил Сарандинаки отпустить с ним. Решено было отправиться в путь с восходом солнца, а пока Захар решил немного пройтись. Манопуло критически оглядел его наряд и, крикнув своего помощника, сказал, чтобы тот переодел Захара под стать той роли купца, которую ему теперь предстояло играть.

Спрятав в карман широких восточных шаровар заряженный пистолет и повесив на руку увесистую палку с резным набалдашником — Галата издавна славилась своим опасным нравом, — Захар отправился в находившийся неподалеку генуэзский кабачок. Но не успел он отойти и полсотни шагов, как услыхал шум какой-то возни, глухие звуки ударов и заглушенные крики боли, доносившиеся из темного закоулка. Подойдя ближе, он увидел, что трое парней избивают подростка, лежащего на земле, пытаются у него что-то отнять. У одного из них в руке блеснул нож, который он явно намеревался пустить в ход, но, видимо, в неразберихе драки опасался поранить кого-либо из своих сообщников.

Расправа с драчунами была скорой и правой. Ударив по руке парня, державшего нож, отчего тот взвыл и пустился наутек, Захар сгреб за шиворот двух других и скинул в залив. Избитый парнишка лет двенадцати тихо всхлипывал, не в состоянии подняться. Захар вынес его на освещенную месяцем улицу. Тот, все так же всхлипывая и постанывая, что-то обеими руками прижимал к груди. Не говоря ни слова, Захар повел пострадавшего к себе.

Парнишка, после того как его обмыли и переодели, бросив лохмотья в горевшую печурку, оказался довольно симпатичным мальцом явно восточного происхождения. Страшно исхудавший, весь в синяках и царапинах, он являл собой жалкое зрелище. Ни есть ни пить он не мог, так разбиты были его губы. Отложив расспросы до утра, Захар отвел мальчонку в свою каюту, смазал ему ссадины бальзамом, секрет изготовления которого он помнил еще с детства, и, дождавшись, когда тот уснет, поднялся на палубу. Манопуло, осуждающе покачивая головой, разглядывал нож, поднятый Захаром после драки.