Сиблинги - Лариса Андреевна Романовская

ножницы опять потерялись.

Макс понял, что дело не только в Гошке. Что-то ещё там произошло у Дольки с Веником. Но спрашивать по телефону нет смысла.

– Ну, ладно. Утром прилетим, – Максим повесил трубку. Подошёл к дверному проёму, посмотрел в сплошную темноту. Когда рассветёт, там будут видны горы.

Женька стоял снаружи, на краю площадки. Держался за ограждение, смотрел на прибой. Волны считал, что ли? В темноте не было видно, но Максим знал: прибой таскает вдоль берега пригоршни серого мелкого песка. Такого же, как в больших часах. Песчинки то льнут к берегу, то отплывают обратно, вместе с новой волной. Будто время заело, и оно теперь перематывается назад-вперёд.

Наконец Женька вернулся в дом, сел на дальний конец скамьи.

– Макс, а свою жизнь можно поменять? Ну, если отправят туда, где можно себя увидеть, предупредить… что-то изменить?

– Это запрещено.

– И что, никто не пытался к себе пробиться?

– Нет данных.

– А кто у вас без вести пропал?

– Витька Беляев. Возрастом почти как ты. Художник, рисовал всё время. С Некрасовым дружил.

– У него был чёрный велосипед! – брякнул вдруг Женька. И пояснил: – Ну, Гошка тогда его взял. Я обратил внимание. Хотел взять один, потом выкатил другой. Чёрный, и буква «V» на раме.

– Выходит, так.

– И как он пропал? Почему?

– А я знаю? Не пропал – узнали бы.

Женька замолчал.

Макс тоже молчал. Думал про Беляева – где он там? Может, вправду к себе попал? И что он там делает? В школу ходит? Картинки свои рисует? Планетку рисует и тех, кто на ней, – а все думают, что Витька планетку выдумал… Типа научная фантастика. А что бы Макс делал? В нормальной жизни, не в той, что ему осталась. Наверное, он бы жить попробовал. Просто по-человечески, а не как вот это всё.

На базе стало холодно. Не как на вылете, в зиме этой, но тоже пробрало до костей. Волны, брызги, ветер, дверь открытая. Надо бы жилет опять включить, вытащить чайник, канистру с питьевой водой. Попить горячего, поесть из НЗ чего-то. Собрать барахло для реквизиторов. И пару часиков подремать, хотя бы до рассвета. Но тут Женька снова полез с вопросами.

– Макс! А когда вы меня из школы забирали, Пал Палыч сказал, что я долго шёл. Почему долго?

Макс вспомнил, как Палыч показывал ему данные по Никифорову. Газетные вырезки, милицейские сводки. Сказать Женьке всю правду? Или подождать всё-таки, пока он сам посмотрит свою хронику? Перевести разговор, уйти от ответа?

– Надо укладываться в расчётное время. А ты на контрольной сидел. Мы тебя ждём, а ты всё не идёшь. Замечтался, что ли?

Женька вдруг резко привстал со скамьи, но сразу обратно сел, ничего не сказал. Надо с ним поосторожнее всё-таки.

– Тебе же сказано, дятел: мы избранные. Сюда не каждого берут. Вычисляют подходящих.

– А я подходящий?

Женька пересел на середину скамейки, ближе к Максиму. Отсюда было слышно море.

– Жень, пока я уходил, ты хотел из того дома свалить? Только по-честному.

Женька молчал.

– В первый раз все хотят. Жень, хотеть свалить – это не стыдно. Стыдно реально валить. А ты молодец, выдержал.

О том, что в паре «ведущий – ведомый» дверь открывается только ведущему, Макс говорить не стал. Женька скоро сам всё узнает. А сейчас пусть гордится. И поспит.

Снова тренькнул телефон. Из дома звонили.

– Это Долорес. Витя вернулся. Макс, он другой совсем.

Часть вторая

1

Посреди ночи на проходной сработал аварийный шлюз, коротко взвыла сигнализация. Долька никак не могла уснуть, ворочалась, а когда услышала вой сирены, сразу поднялась, помчалась по ступенькам вниз.

Максим приехал. Сейчас всё спокойно станет. Когда старший на месте – всё нормально, всё под контролем.

Но почему через аварийку? Они же по воздуху должны…

Дальше Долька не додумала. Лестница кончилась.

На проходной у шлюза стояли не двое, а один. Ростом с Макса, но не Макс. Незнакомый парень. Но при этом знакомый.

Такого не могло быть.

Потому что когда Витька Беляев пропал, то на вид ему было лет двенадцать, как новенькому Женьке. А сейчас ему шестнадцать, как Дольке. Или даже восемнадцать, как Максу.

И это точно он: Долька видела личное дело, фотографии. Помнила, каким он вырос. Примерно таким же… Или всё-таки другим? Не таким обалдевшим?

Долька сказала:

– У тебя руки в крови. – А потом спросила: – Вить, это точно ты?

Беляев посмотрел на неё – первый раз сверху вниз.

– Да какая теперь разница…

Голос у него был взрослый, усталый. Лицо серьёзное, бледное, как всегда после аварийной переброски. И одет в какое-то… чёрт-те что.

Джинсы, сильно не по размеру, большие и потрёпанные. Уродливая чёрная косуха, очень старая, воняющая табачищем и грязным домом. На куртке тоже была кровь. Или что-то ещё.

– Макс дома?

– На вылете. Утром вернётся. А что?

Витька пожал плечами – так медленно и осторожно, будто на них лежало что-то невидимое и очень хрупкое. Или ему было больно?

Долька окончательно проснулась.

– Тебя ранило?

Он отозвался странно. Очень медленно:

– Ага. Меня. Я сам.

Голос был глухой, интонации как у пьяного. Или Долька так решила из-за того, что голос взрослый? Непривычный.

– Может, я позвоню? – осторожно спросила Долька. – Куратора вызову? – она не могла произнести «Вениамина Аркадьевича». – Или тебе врача надо?

Беляев помотал головой.

– Ничего не надо. Я сам… то есть потом… Позже.

Он замолчал, а голова всё ещё моталась. От усталости!

Долька наконец сообразила. Ухватила Витьку повыше локтя (и ладонь сразу стала липкой, перемазалась в крови), повела к мальчишкам в умывалку. Тут были душевые кабинки, одна – большая, как для инвалидов.

Витька как-то неуклюже поднял руки, стал дёргать застёжку своей идиотской куртки. Долька обернулась на шорох в дверях.

Гошка, Юрка, близнецы, Ирка с Людочкой. Ну, конечно.

Витька наконец расстегнул куртку. Из-под неё на кафель выпало что-то вроде грязной меховой шапки, когда-то белой, а теперь невообразимого цвета.

Беляев тихо выругался.

– Котик! – радостно вскрикнула Людочка.

Витька выругался ещё раз.

2

Котик был настоящий. Людочка не могла поверить своему счастью! Игрушечных котов может быть сколько угодно, и меховых, и заводных, но это ведь не то. Мягкая игрушка – всё равно игрушка, неживая, как её ни обнимай. А тут вот живой, тёплый, пушистый котичек. Только очень грязный. Выросший Витя выпустил его из своей куртки и потом ругался, а котичек уши прижимал – наверное, ему не нравились такие слова.

Людочка хотела, чтобы котичка звали Снежок, он же беленький почти весь. Или Пушок – потому что у него шерсть такая, длинная и очень красивая, даже когда грязная. Но Витя сказал, что кота зовут Беляк, что это его кот и что… Тут Долька перебила его, сказала:

– Люд, ну что ты грязного такого тискаешь… Вымой тогда уж.

И Людочка пошла с котом в умывалку для девочек. Котик был большой, тяжёлый, тёплый и очень послушный. Лёг в раковину, снова уши прижал и совсем-совсем не сопротивлялся, не царапался, не шипел, не хотел убежать… будто он всё-таки был немножко игрушечный.

Наверное, котик