Серебрянные слитки - Линдсей Дэвис

Одно мгновение я фантазировал. Я погрузился в мечту, в которой беру Сосию Камиллину в свою жизнь. Но я тут же вернулся назад. Только дурак пытается перешагнуть через барьеры разрядов таким образом. Человек может купить себе место в среднем классе, или получить золотой перстень за службу императору (в особенности, если это услуги сомнительного характера). Но пока ее отец и ее дядя знают, что делают, и не забывают, кто они такие, — а ее дядя не может этого забыть, поскольку он миллионер — Сосию Камиллину пристроят таким образом, что ее положение только возвысится, а капитал их семьи увеличится, даже несмотря на странную проблему отсутствия матери. Наши жизни никогда не смогут соединиться. Сердцем она это понимала, потому что, даже предприняв смелую попытку объясниться, смотрела на мои большие пальцы ног в плетеных золотых сандалиях, прикусывала губу, но, тем не менее, принимала сказанное мною.

— Если ты мне понадобишься… — начала она тихим голосом.

Я ответил резко, ради себя самого.

— Я тебе не потребуюсь. В твоей спокойной, сладкой, обеспеченной жизни без тревог и забот тебе не нужен никто, типа меня. И, Сосия Камиллина, на самом деле и ты не нужна мне!

Я быстро ушел, чтобы не видеть ее лица.

Я шел домой пешком. Рим, мой город, который до этого времени всегда был моим утешением и успокоением, никогда меня не подводившим, лежал передо мной, как женщина, таинственная и красивая, требовательная и щедрая, вечно искушающая. Впервые в жизни я не позволил себя совратить. Я отказался от совращения.

Глава 17

Я все-таки снова увидел Сосию Камиллину. Она попросила меня о встрече. Конечно, я пошел на нее. Не пошел, а побежал, как только смог.

* * *

К тому времени лето уже терлось о шею осени. Дни казались такими же длинными и жаркими, но к сумеркам температура воздуха падала быстрее. Я отправился в Кампанию на праздник сбора винограда, но сердце у меня к нему не лежало, и я вернулся домой. Я не мог избавиться от мыслей о серебряных слитках. Эта загадка меня заинтересовала, и никакая ярость из-за отношения ко мне Децима Камилла этого не изменила. При каждой встрече Петроний Лонг спрашивал меня, как идет расследование. Он знал, что я чувствую, но был слишком любопытен, чтобы проявлять тактичность. Я начал избегать встреч с ним, из-за чего погрузился в еще большее уныние. В дополнение к этому весь мир наблюдал за нашим новым императором Веспасианом. Не было возможности посплетничать у цирюльника или в банях, на ипподроме или в театре и не чувствовать угрызений совести, поскольку я не мог забыть то, что знал.

Шесть недель или даже больше я оставался в тени. Я плохо сработал в деле о разводе, не вручил ордер, забыл даты появления в суде, оскорбил семью, избегал встреч с домовладельцем, слишком много пил, слишком мало ел и отказался от женщин навсегда. Если я ходил в театр, то терял нить сюжета.

Как-то однажды Ления зажала меня в углу.

— Фалько! Приходила твоя девушка.

По привычке я спросил которая. Я все еще любил намекать, что ко мне каждый день пристают полуголые акробатки из Триполитании. Ления прекрасно знала, что я покончил с женщинами. Ей не хватало постукивания их маленьких сандалий по лестнице и смеха, который она всегда слушала, когда я их приводил к себе. Ей также не хватало криков негодования, когда на следующий день моя мать выметала их вместе с пылью.

— Маленькая изящная госпожа с родословной и браслетами. Я дала ей пописать в чан для отбеливания, она оставила тебе записку наверху…

Я понесся вверх по лестнице. Когда добежал до квартиры, то очень тяжело дышал, сердце судорожно колотилось в груди. Там побывала мама. Лежала груда зашитых туник, рисунок колесницы, выполненный моей племянницей на грифельной доске, тушеное мясо с луком и картофелем в закрытой посуде. Я отодвинул все это в сторону и занялся поисками.

Записка лежала у меня в спальне. Я почувствовал странную боль, представив Сосию здесь. Она оставила послание на куче моих стихов, прижав его гагатовым браслетом, который я видел на ней. Я задумался, поняла ли девушка, что в стихотворении под названием «Аглая, лучезарная богиня» на самом деле говорится о ней. Все девушки в моих одах зовутся Аглая. Поэту ведь необходимо себя защищать.

Сосия оставила мне деревянную табличку, снятую из одного из четырехстраничных блокнотов. Писала она круглым почерком человека, которому никогда не приходилось много писать.

«Дидий Фалько, я знаю место, где могут храниться серебряные слитки. Если я тебе его покажу, ты сможешь получить награду. Встреться со мной у Золотого мильного камня через два часа. Если ты занят, я отправлюсь вместо тебя и посмотрю сама…» В панике я бросился вниз.

— Ления! Ления, когда она была здесь…

Меня уже ждали у подножия лестницы. Смаракт!

* * *

Подо мной двигались тени, их босые ноги бесшумно ступали по каменным ступеням. Это были гладиаторы домовладельца, которые пришли за арендной платой.

У меня есть договоренность с портным, который шьет плащи, он живет на втором этаже: в случае крайней необходимости я могу пробежать через его комнату, спрыгнуть с балкона на защищающий от огня навес над входом, а оттуда на улицу. Я уже миновал дверь портного, полуобернулся назад. Дверь открылась. Вышел человек, который вовсе не был портным.

Гладиаторы только что вернулись из грязного гимнасия Смаракта и оставались в боевом облачении. Подо мной находились так называемые мирмиллоны, с намазанными маслом телами, блестевшими над ремнями. Их правые руки от ключицы до кулака покрывали металлические поручи, а крепкие высокие шлемы на голове по форме напоминали изогнувшуюся ухмыляющуюся рыбину. Когда я развернулся, то увидел над собой двух легких смеющихся мужчин в одних туниках, у каждого из которых вокруг руки была обернута дьявольская сеть. Это были ретиарии. Я ринулся назад.

— Дидий Фалько! Куда ты так торопишься?

Я узнал говорившего, узнал по фигуре. Он слегка склонился, приняв боевую стойку. Я не видел его лица за забралом. Наверное, я что-то выкрикнул.

— О, нет! Не сейчас, о боги, не сейчас…

— Сейчас, Фалько!

— Вы не можете, о-о, вы не можете…

— О-о, мы можем! Давайте покажем человеку…

Затем оба ретиария бросили сети вниз мне на голову.

Безнадежно пытаясь выпутаться из двух десятифутовых врезающихся в тело сетей, я знал, что дальнейшее будет гораздо хуже ареста головорезами эдила. Если Смаракт просто пытался мне напомнить о необходимости платить, они отлупят меня, словно осьминога, прижатого камнями к берегу. Если же Смаракт нашел себе нового жильца на верхнюю квартиру, мне конец. Хуже ничего и представить нельзя. Единственным утешением было то, что я об этом мало что узнаю, поскольку вскоре потеряю сознание и возможно никогда не очнусь.

Вероятно, их было пятеро, но казалось, что больше. Ретиарии не могли появляться на улице с трезубцами с шипами, однако мирмиллоны принесли с собой деревянные учебные мечи. Пока я дергался в сетях, они систематично избивали меня, и, наконец, я погрузился с темноту и вообще перестал слышать даже разрозненные звуки.

* * *

Я приходил в себя. «Наверное, с новыми жильцами туго. Может, они слышали, что представляет собой жизнь в квартире Смаракта. Квартира все еще оставалась моей». Я просыпался.

Но оказался не у себя в комнате, а где-то в другом месте. Я чувствовал ужасную усталость. Боль растекалась по мне, словно густой нектар, затем я вдруг попал в поток ощущений и яростных звуков, словно меня закрутило в водовороте.

— Он приходит в себя! Скажи что-нибудь, Фалько! — приказала Ления.

Мой мозг выдал слова. Я не услышал звуков, мой рот, словно шарик ваты, даже не пошевелился.

Мне было жаль этого Фалько, если у него все болит так, как у меня. Я отключился от действительности, возможно, секунд на тридцать, а может, и на сотню лет. Где бы я ни был, было лучше, чем здесь, и я хотел туда вернуться.

— Марк! — это больше не Ления. — Не пытайся говорить, сын.

Ления послала за моей матерью. Боже праведный.

Красный туман у меня перед глазами медленно рассеивался. Я и тот другой несчастный по имени Фалько медленно соединились в одно целое.

— Это…

Кто это сказал? Я или Фалько? Думаю, что он.

Послышался голос матери, полный облегчения.

— Именно поэтому люди не задерживают арендную плату!

Надо мной маячила Ления, ее морщинистая шея напомнила мне гигантскую ящерицу.

— Лежи и не шевелись, — приказала она.

Я сел, мне помогла мать. Я хотел снова лечь, но она подперла мне спину рукой и держала меня прямо, словно кукловод палкой свои игрушки.

Мать подняла мне голову и поддержала ее под подбородком уверенной рукой опытной сиделки, которая всю жизнь посвятила этой работе. Она воспринимает меня как безнадежный случай и разговаривает со мной, словно я умственно отсталый ребенок. Потеря моего великого брата горит между нами огнем и горчит, словно полынь в горле. Это постоянный упрек. Я даже не знаю, за что она меня упрекает. Я подозреваю, что она сама не знает.