Пусть к солнцу - Корбан Эддисон

Томас прекрасно понимал, что Эндрю имеет в виду. Еще неделю назад он не обратил бы внимания на существование CASE. Торговля людьми являлась страшным злом, с этим никто не спорил, но, как и эпидемия СПИДа, и, скажем, детский труд, находилась где-то очень далеко от его мира. Случай в Фейетвилле все изменил. Дело Эбби Дэвис коснулось лично Томаса.

Он присел на скамейку.

— Вчера со мной кое-что случилось, — объяснил он. — На моих глазах украли девочку.

Портер бросил расшнуровывать туфли и поднял голову:

— Ты не шутишь?

Томас покачал головой.

— Ей было одиннадцать лет.

Он вкратце описал Портеру похищение и свой разговор с Судьей за обедом.

Портер немного помолчал.

— Наверное, твой отец прав насчет организованной торговли детьми. Это самое вероятное. И я почти уверен, что ее продадут.

— Детектив в Фейетвилле говорил, что к делу могут привлечь федералов, — сказал Томас.

Портер прищурился:

— Вполне возможно.

— Твой отдел будет иметь к этому отношение?

Портер немного помялся:

— Может быть. У нас в разработке находится сеть, покрывающая юго-восток. — Он остановился. — И это конфиденциальная информация.

Томас кивнул. Позиция Портера была ему совершенно ясна, и он был полностью с ней согласен.

— Не надо деталей. Но пожалуйста, окажи мне услугу. Если девочка выплывет, дай мне знать, хорошо?

— Конечно, — согласился Портер. — Но не хочу тебя обнадеживать. Как правило, в тех делах, которыми я занимаюсь, счастливых концовок не бывает.

Томас попрощался с Паркером на стоянке у теннисного центра, сел в машину и поехал обратно в Джорджтаун. Припарковавшись на тротуаре, он заметил, что в доме горит свет. Он уезжал в такой спешке, что забыл его погасить. Теперь снег падал крупными хлопьями. За то время, пока Томаса не было, выпало не меньше дюйма.

Он закрыл машину и двинулся к крыльцу. Он не слышал, как она подошла, — заметил ее только тогда, когда она дотронулась до его локтя.

— Эй.

Тера застала его врасплох. Не зная, как реагировать, он довольно долго просто смотрел на нее. Слова не шли с языка. На ней были черные кожаные сапоги и приталенное пальто до колен в черно-белую клетку. Шею закрывал малиновый шелковый шарф. В ушах сверкали маленькие бриллиантовые сережки. Тера, без сомнения, была самой элегантной женщиной из всех, кого он знал.

— Что ты тут делаешь? — наконец выговорил Томас.

— Я тебе звонила, но никто не брал трубку. Я хотела тебя видеть. — Ее голос был мягким и обволакивающим. Не сводя с Томаса глаз, Тера взяла его за руку. — Я соскучилась.

Томас вспомнил о гостеприимстве:

— Ты конечно, зайдешь? Выпьем чего-нибудь.

Они вошли в прихожую. Тера сняла пальто. Под ним оказалась облегающая красная водолазка и темно-серая юбка. Она была в темных колготках; на шее красовалась нитка крупного жемчуга.

Она прошла на кухню и осмотрелась. Раньше ей не приходилось бывать у Томаса дома.

— Мне нравятся такие старые дома, из коричневого кирпича, — заметила она. — Все очень красиво. Здорово получилось.

Томас вытащил из холодильника для вина бутылку бургундского, достал из ящика штопор и откупорил ее. Он действовал механически, думая при этом совсем о другом. Несмотря на то что он не хотел этого, его неодолимо влекло к Тере.

Он налил вино в два бокала и передал один ей. Они уселись на диване у окна в гостиной. На улице неслышно сыпал снег.

— Ты как будто далеко, — сказала Тера. — С тобой все в порядке?

Томас сделал глоток вина. Вкус был глубокий, терпкий, насыщенный, и он немедленно ощутил приятное тепло внутри.

— Да, в порядке.

— Мне жаль, что тебя не назначили в группу по работе над апелляцией.

Томас подумал, не сказать ли ей про Юнгера, решил, что не стоит, и пожал плечами:

— Партнеры вольны поступать так, как считают нужным. C’est la vie.

Она бросила на него острый взгляд:

— Что-то случилось. Я чувствую.

«Что-то — это мягко сказано», — подумал Томас.

— Да все нормально, — ответил он. Лучше уж грубо соврать, чем пускаться в объяснения.

— Не хочешь поговорить об этом?

— Не особенно.

Она замолчала, прихлебывая вино. Разговор не клеился. Ее сережки поблескивали в свете уличного фонаря.

— Зачем ты это делаешь? — вдруг спросила Тера.

— Делаю что?

— Почему ты здесь со мной?

Ответ был очевиден: потому что она пришла сама и дожидалась его возле крыльца. Но Томас понял, что на самом деле вопрос гораздо глубже.

— Не знаю, — ответил он. — Мне нравится твое общество.

Ее глаза сверкнули, но он не понял, от гнева или от слез.

— Хочешь, чтобы я ушла? — тихо проговорила она.

Ну вот. Наконец. Главный вопрос этого часа. Вопрос, ответа на который Томас не знал. Да, он хотел бы, чтобы она ушла. Нет, он не хотел, чтобы она уходила. Он хотел, чтобы его жизнь вернулась обратно, но это было невозможно. Он хотел бы, чтобы его перестали преследовать призраки прошлого. Ему просто необходимо было тепло, прикосновение тела к телу, единение, близость, которая рождает страсть. Но перед его мысленным взором стояло совсем другое лицо. Не Теры, а Прийи — то, каким оно было раньше. Лицо девочки, навсегда покорившей его сердце в аудитории в Кембридже, в то время как ее отец, профессор, читал студентам лекцию о квантовой физике. Лицо женщины, зачавшей и родившей от него дитя.

Тера поставила бокал на стол и придвинулась ближе. Потом села к нему на колени. Ее губы оказались в паре дюймов от него.

— Я не хочу уходить, — прошептала она.

Она поцеловала его, и он не мог не откликнуться. Он забыл об ультиматуме Юнгера. О своей бывшей жене и умершем ребенке. В голове не осталось ни единой мысли. Боль перестала терзать сердце, отступив под натиском отчаянного желания. Сейчас могло действовать только тело.

Но в данную секунду этого было достаточно.

Он проснулся. Вокруг было темно. Тера спала рядом. Под потолком лениво крутился вентилятор. Лопасти едва шевелились. Он вспомнил, что случайно нажал на выключатель, когда Тера втолкнула его в спальню. Тут же явились воспоминания обо всем, что последовало за этим, необыкновенно яркие и отчетливые, но Томас не мог думать об этом сейчас. Сознание вновь вернулось к нему, чувство вины подняло голову.

Обзывая себя вполне заслуженными словами, он выскользнул из-под одеяла, натянул свитер и брюки и спустился вниз. В гостиной и в кухне по-прежнему горел свет. Одну за другой он выключил все лампы. Теперь дом освещал только горевший за окном фонарь. Голубоватый отблеск его света лежал на полированном деревянном полу. Снег прекратился; земля была совершенно белой, и Томас подумал, что выпало, должно быть, не меньше трех дюймов. Он взглянул на часы. Светящиеся стрелки показывали за полночь.

Он немного постоял у окна не двигаясь, прислушиваясь к уличным звукам. Потом подошел к двери, ведущей в подвал, и спустился по лестнице. Он знал, где искать коробку. После того как Прийя ушла, Томас сам убрал ее. Взяв ее, он снова вернулся в гостиную и сел в кресло у окна. В воздухе еще витал аромат духов Теры. Томас поставил коробку на колени и открыл крышку. Фотографии лежали как попало, в беспорядке — он просто хотел засунуть их подальше, а не сохранить воспоминания.

Сверху оказалась фотография Прийи в свадебном платье. Она стояла в саду рядом со скамьей, со всех сторон окруженная цветами. Ее поза была непринужденной и какой-то очень свободной, как будто Прийе нравилось быть собой, как будто она чувствовала себя идеально в собственном теле — Томас находил это совершенно неотразимым. Ее огромные карие глаза смотрели куда-то вдаль, кожа казалась особенно смуглой на фоне белоснежного наряда. Она улыбалась. На лужайке неподалеку играли дети, вспомнил Томас. Прийя всегда обожала детей.

Они поженились в Ривер-Фарм, большом поместье, раскинувшемся на берегу Потомака к югу от Александрии. Свадебная церемония получилась смешанной, межэтнической, и не удовлетворила никого, кроме жениха и невесты. После традиционной христианской церемонии они скрепили свой союз ритуалом саптапади, Семи Шагов, семь раз обойдя вокруг священного огня. Прийя прочитала молитвы на хинди и вступила в свою новую жизнь. Она вышла замуж за Томаса, невзирая на неодобрение своего отца. Томас вдруг подумал, уж не навлекло ли это несчастье на их брак.

Он отложил фотографию в сторону и взял следующую. Горе нахлынуло на него снова, так, будто все произошло только вчера. На снимке была изображена Прийя, держащая на руках трехмесячную Мохини, в парке Рок-Крик. Мать и дочь улыбались друг другу. Эта фотография девочки нравилась Томасу и Прийе больше остальных. Личико, покрытое сыпью первые два месяца, очистилось, кожа напоминала шелк. Огромные шоколадные глаза были широко распахнуты. Мохини выглядела такой живой, такой радостной…