Протокол - Жан-Мари Густав Леклезио

Внезапно он обратился в страх, в опасность-для-белых-крыс, и вскочил; гнев, отвращение и жестокость уступили место обязанности убить.

Он решил сделать все по-умному. Закрыл двери и окна, чтобы животное не сбежало. Собрал биллиардные шары; подошел к крысе, и она попятилась, навострив короткие уши. Адам положил шары на сукно и заговорил с крысой тихим странно хриплым голосом. Он бормотал:

«Боишься меня, да? Белая крыса… Боишься… Пытаешься делать вид, что не боишься… Круглоглазая… Смотришь на меня? Ты храбрая, белая крыса, признаю. Но ты знаешь, что тебя ждет. Они все это знают, все твои сородичи. Другие белые крысы. И серые, и черные. Ты давно ждала того, что я сейчас скажу. Мир создан не для тебя, Белая Крыса. Ты вдвойне не имеешь права на жизнь: во-первых, ты крыса в мире людей с их домами, ловушками, ружьями и крысиным ядом. Во-вторых, ты белая крыса в стране, где почти все крысы черные. Ты смешна, и это еще одна причина…»

Он сосчитал шары; одного не хватало. Должно быть, закатился под шкаф. Адам пошарил бамбуковой палкой между ножками, и шар из слоновой кости выкатился к его ногам. Он был красный и холодный, Адам взял его в ладонь и подумал, что этот, пожалуй, больше остальных. А значит, и убойная сила у него тоже больше.

Когда все было готово, Адам встал перед бильярдом, он был настроен решительно; ему вдруг показалось, что он превращается в великана; высоченного, трехметрового роста, полного жизни и силы. Прямо перед ним, у дальней стены, рядом со светлым прямоугольником от падающего из окна света, стоял зверек на четырех розовых лапках, стоял и терпеливо ждал.

«Мерзкая крыса!» — сказал Адам.

«Мерзкая крыса!»

И он бросил первый шар, со всей силы, на которую был способен. Шар с жутким грохотом ударился в стену над плинтусом, на несколько сантиметров левее крысы. Мгновение спустя белая крыса отпрыгнула в сторону, издав громкий писк. Адам возликовал.

«Есть! Я убью тебя! Ты слишком старая, ты утратила сноровку, мерзкая белая крыса! Я убью тебя!»

Потом он совсем разошелся. Швырнул пять или шесть шаров подряд; одни разбились о стену, другие отскочили и подкатились по паркету обратно к его ногам. Осколок одного из шаров попал крысе в голову, прямо за левым ухом, и поранил до крови. Грызун побежал вдоль стены, издавая раскрытой пастью свистящий звук. Зверек так торопился спрятаться под шкафом, что ударился мордочкой об угол, взвизгнул и исчез в укрытии.

Адам не мог больше держаться на ногах, он упал на четвереньки и залепетал, исходя ядовитой слюной:

«Вылезай оттуда, грязная тварь! Мерзкая крыса! Крыса! Мерзкая крыса! Вылезай оттуда!»

Он зашвырнул несколько шаров под шкаф, но белая крыса не показалась. Тогда он подполз на коленях поближе, начал шарить палкой под шкафом и наткнулся на что-то мягкое. Крыса вылезла и помчалась на другой конец комнаты. Адам прыгнул к ней с ножом в руке и пригвоздил взглядом к стене: шерсть на затылке крысы была в крови и стояла дыбом. Тщедушное тельце трепыхалось, бока судорожно вздымались и опадали; бледно-голубые глаза сочились страхом. В черных зрачках отражались покорность судьбе, осознание близкой развязки и смертной тоски; к страху примешивалось тайное сожаление о счастливых годах жизни, проведенных во влажных темных погребах, где были съедены килограммы вкусного зерна и множество кусочков сыра.

Адам понял, что он и есть тот самый страх. Он был ужасно опасен, этакая огромная мускулистая белая крыса, жаждущая пожрать соплеменников. А крысу — настоящую крысу — ненависть и ужас превращали в человека. Нервная дрожь сотрясала тело зверька, словно он собирался заплакать или пасть на колени и читать молитвы. Выгнув спину, Адам полз на четвереньках и кричал, хрипел, бормотал ругательства; слова исчезли; они больше не слетали с его губ и не воспринимались ушами, а существовали в промежуточном пространстве, становясь вечными, истинными, отрицающими; они приобрели идеальную геометрическую форму, начертанные на фоне невообразимого, с примесью мистического, в стиле созвездий. Все было написано вокруг центральной темы Бетельгейзе или эпсилона Возничего. Адам затерялся в глубинах абстрактного; он был воистину жив и даже ухитрялся попискивать.

Он схватил шары, стал швырять ими в крысу и ни разу не промахнулся. Хрустели кости, хлюпала плоть под шкуркой, а он все время выкрикивал одни и те же слова: «крыса!», «преступление! преступление!», «гадина! белая крыса!», «кричи, кричи, ахха!», «раздавить!», «я убиваю», «крыса! крыса! крыса! крыса!»

Он метнул нож и заглушил стон белой крысы одним из самых грязных ругательств, каким только можно оскорбить грызуна:

«Мерзкий, мерзкий кот!»

Дело было далеко не кончено; маленький подслеповатый изувеченный зверек оказался недосягаем для Адама. Он уже не существовал.

В конце наполненной множеством воспоминаний жизни крыса превратилась в бледное привидение с расплывчатыми формами, подобное подтаявшему снегу; она бежала по коричневому полу, неуловимая и неуничтожимая. Она стала дольчатым облаком, клочком пены на поверхности грязных вод, оскверненным кровью и ужасом. Она была теперь тем, что остается после стирки и плывет, и синеет в воздухе, и лопается, недоступное руке убийцы.

Адам увидел, как она вильнула влево, потом вправо; усталость побеждала волю к жизни, погружая организм в скорбное бесчувствие.

Адам замолчал. Он поднялся на ноги, решив, что пора заканчивать битву. Взял в каждую руку по шару — все остальные были разбиты — и направился к крысе. Пробираясь вдоль плинтуса, Адам заметил то знаменательное место — позже он поставит тут крестик углем, — где крыса начала расставаться с жизнью. Паркет был усеян клочками светлой шерсти и похожими на осколки костей кусочками слоновой кости. Грязные половицы каплю за каплей впитывали густую лиловую, мутную кровь. Через час или два вечность поглотит свою жертву, и все будет кончено. Кровь примет иной вид и станет похожа на вино. Она свернется, засохнет или затвердеет, и ее можно будет отковыривать кончиком ногтя, а мухи в ней не только не увязнут, но и не насытятся ею.

Перед глазами у Адама стояла влажная пелена. Ему казалось, что он смотрит на крысу сквозь стеклянную стенку душевой кабины, за которой прячется голая розовотелая женщина, ему чудились шум воды и запах жидкого мыла.

Лежавшая на брюхе белая крыса выглядела спящей на дне аквариума. Все рухнуло, среда обитания животного обнажилась и застыла; близился миг вечного блаженства, крыса ждала последнего мгновения, когда из-под усов вырвется полувздох, навечно выбросив ее в иную реальность, в философское сопряжение света и тени. Адам слушал ее спокойное дыхание; страх покинул тельце крысы. Она умирала и была где-то далеко, ожидая, когда шары из слоновой кости сокрушат последним ударом ее скелет и отправят в рай для белых крыс.

И тогда она исполнится мистической радости и отправится туда по водам и воздуху. На полу останется лежать бездыханное тельце, кровь будет вытекать из него по капле, и на дереве надолго сохранится след священного места, запечатлевшего ее жертву.

Адам смиренно наклонится и поднимет размолотый крысиный трупик.

Покачает его в ладонях и плача зашвырнет из окна второго этажа на холм. Колючий кустарник примет его в свои объятия и оставит «дозревать» на свежем воздухе, под палящим солнцем.

* * *

I. Вопрос:

«Моя дорогая Мишель

Очень бы хотелось, чтобы ты поскорее снова пришла в дом. Я не видел тебя с того дня, как мы бегали наперегонки у мыса. Поразительно, сколько времени я трачу Бог знает на что; на улице так жарко, что я все время спрашиваю себя, кончится когда-нибудь лето или нет. Я нашел в кустарнике у стены дома мертвую белую крысу. Она, должно быть, уже давно сдохла, потому что была совсем желтая, и только пятна крови на шкурке напоминали пыль. & вокруг глаз у нее были маленькие круглые морщинки; закрытые веки напоминали букву х; она валялась в самой гуще колючих кустов; плоды земляничника и брусника созрели, и вся голова у нее была в мелких красных точках. То ли шипы, то ли солнце сделали свое дело. Думаю, на солнце труп старится гораздо быстрее.

А еще кто-то вырезал перочинным ножом на листе алоэ,

Сесиль Ж. кладет на вас с прибором,

Сесиль Ж. шлет вас к черту.

Не знаю, кто мог это нацарапать. Девчушка, которая шла мимо, или одна из тех кретинок, что обжимаются воскресным вечером в траве с усатыми мужиками. Наверное, разозлилась, что ее усач пошел на свиданку с другой; тут-то она и взяла ножичек и вырезала — не сердце, поделенное пополам, со словами

Сесиль Эрик

а

Сесиль Ж. шлет вас к черту,

Ну и ее туда же.

Иногда мне нравится сидеть дома, выставив ноги на солнце; сижу и вспоминаю. Это было давно, но я все еще об этом помню; недалеко от меня была Школа для Девочек. Четыре раза на дню они проходили мимо; в восемь утра, в полдень, в два часа дня и в половине шестого. Я всегда смотрел, как эти уродливые дуры идут группками по десять или двенадцать человек. Вообще-то четверо или пятеро были вполне ничего, и мне нравилось смотреть, как они идут мимо четыре раза на дню. Мне казалось, что у нас свидание; я мог заниматься, чем хотел, ходить на рыбалку, уехать на неделю, заболеть, но я знал, что они все равно тащатся мимо моего дома; это было здорово, потому что у меня вроде как был четкий распорядок времени. Знаешь, на что это похоже? На возвращение домой, где тебя ждут четыре стены, стол, стул и грязные пепельницы.