Государство строгого режима. Внутри китайской цифровой антиутопии - Джеффри Кейн

чтобы передать их частным китайским компаниям, желавшим обставить Кремниевую долину.

Соединенные Штаты, в свою очередь, хотели внедриться в Huawei и другие китайские компании. Их цель заключалась не в краже китайских технологий, на тот момент еще несовершенных, и передаче их частным компаниям вроде Amazon и Google, а скорее в сборе информации о возможных связях этих организаций с военными структурами, а также угрозах национальной безопасности США со стороны Китая и его компаний.

[ ]

Во время журналистской командировки в июне 2014 года, бродя по улицам Пекина, Шанхая и китайского технологического центра Шэньчжэнь, я чувствовал рост самопровозглашенного, почти осязаемого национализма – особенно среди китайской молодежи.

Казалось, разговоры о новой холодной войне вызывают у людей тревогу, которую усиливала государственная пропаганда.

Руководитель одной местной технологической компании попытался объяснить мне новоявленную самонадеянность Китая. «Вы же знаете, что Google ушел из Китая», – сообщил он мне с гордостью. После четырех лет работы на китайском рынке Google закрыл свой китайский поисковый сайт в 2010 году, в разгар конфликта по поводу взлома ресурсов компании и цензурирования поисковых результатов. «Но это не имеет никакого значения, – объяснил он. – У нас есть своя поисковая система Baidu. Теперь у нас есть свои собственные компании. Мир меняется, и я надеюсь, что Кремниевая долина и АНБ не будут доминировать вечно».

«Но не кажется ли вам, что, если Китай хочет достичь уровня Кремниевой долины, ему придется открыть интернет, – спросил я, – чтобы исследователи могли получать информацию, необходимую для создания качественных технологий?» «Это тоже не имеет значения, – ответил он. – В Китае наши технологии связаны с будущим нашей страны. У нас нет такого явного разделения властей, как в США. Наша единственная цель – сделать Китай великим. Мы хотим быть с американцами на равных, чтобы никто больше не смотрел на нас свысока».

Глава 6

«Или вы думаете, что я автомат?»

Множество людей, единое сердцем.

Государственный пропагандистский баннер 

Преисполненная гордости и энтузиазма по поводу расцвета Китая, Майсем приступила к учебе в Пекинском университете, но быстро столкнулась с изнанкой патриотизма в ее стране – расизмом и ксенофобией. Страной управляли ханьцы. В столице на уйгуров смотрели свысока, считая их отсталыми и немного туповатыми религиозными слепцами.

В университете Майсем приходилось непросто – как и всем студентам, принадлежащим к этническим меньшинствам в Китае. Несмотря на отличные оценки и усердную работу, преподаватели по обыкновению не замечали ее, когда она поднимала руку.

«Вы иностранка», – сказал ей один профессор, заострив внимание на оттенке ее кожи и принадлежности к уйгурской этнической группе. «Я китаянка», – ответила она, но не встретила понимания. «В университете, мягко говоря, мне было одиноко», – признается Майсем.

Тем не менее в составе своей небольшой компании она прочесывала библиотеки, в том числе и электронные, наугад выуживая образцы литературной классики и затем обсуждая их с друзьями.

«Именно тогда мы открыли для себя Джейн Остин, – рассказывала она. – Роман „Гордость и предубеждение“ мне особенно нравился».

«Гордость и предубеждение» – история девушки по имени Элизабет Беннет, которая отклоняет предложение руки и сердца богатого мужчины, составив о нем ошибочное мнение. Затем ей предстоит преодолеть давление своей семьи, чтобы разобраться в своих истинных чувствах к нему. История была ироничной и остроумной для Англии двухсотлетней давности.

Расширяя свой кругозор, Майсем начала осознавать многогранность и изменчивость жизни – неоднозначность, которая не подразумевалась ее строгим коммунистическим воспитанием. Герои не всегда побеждали.

«Иногда люди выбирают деньги. Они выбирают комфорт. Они выбирают спокойную жизнь в рамках системы, даже если для этого им приходится отказываться от того, во что они верят», – размышляла Майсем.

Но ее утешала строчка из еще одной любимой книги – «Джейн Эйр». Джейн обращается к мистеру Рочестеру, пытающемуся заставить ее ревновать, притворившись, что он хочет жениться на другой женщине:

Или вы думаете, что я автомат, бесчувственная машина… Это дух мой говорит с вашим духом, словно мы уже прошли через врата могилы и предстоим перед престолом Божьим, равные друг другу, – как оно и есть на самом деле.[16]

Литературные архивы университета вдохновили Майсем, и она начала собирать собственную библиотеку. В нее вошли не только Джейн Остин и Шарлотта Бронте, но и такие авторы, как политический мыслитель Джозеф Най, который разработал понятия «жесткая сила», «мягкая сила» и «умная сила», взятые на вооружение администрациями Клинтона и Обамы. Среди книг Майсем были и образцы древнего персидского и греческого эпоса, найденные в местных книжных лавочках.

«Я хотела быть похожей на своего деда, – рассказывала она. – Хотела стать настоящим ученым, образованной женщиной».

Летом Майсем привезла часть своей небольшой библиотеки домой. За чтением этих книг она собиралась скоротать последующие три месяца. Но ее отцу это не понравилось.

Перепугавшийся, все еще помнящий о временах «культурной революции», он соорудил во дворе кострище из камней, сложил в него книги, облил их бензином и поджег.

«Книги, – часто повторял он, – принесут тебе только неприятности».

[ ]

Учась в Пекинском университете, Майсем чувствовала, что мир противится ее воображению, ее идеям, ее идентичности. Отец не одобрял увлечение девушки литературой, в университете к ней относились как к провинциалке, и Майсем понимала, что те же самые предубеждения, вероятно, приведут к тому, что власти отвергнут ее стремление стать дипломатом, даже если она будет усердно работать и проявит талант.

Майсем была не единственной, кому казалось, что ее мечтам не суждено сбыться. Чувство скептицизма и разочарования накапливалось по всему Синьцзяну, где растущий спрос на автономию и свободу, а также ощущение несправедливого отношения к местным жителям со стороны этнического большинства встречали жесткий отпор государства.

Недовольство прорвалось наружу 5 июля 2009 года, когда в региональной столице Урумчи вспыхнули протесты и беспорядки. Это произошло спустя неделю после того, как два уйгурских рабочих-мигранта погибли в результате спровоцированной конфликтом на расовой почве четырехчасовой драки вблизи фабрики игрушек в юго-восточном городе Шаогуань. Драка разгорелась после анонимного сообщения в блоге, в котором утверждалось, что шестеро рабочих-уйгуров изнасиловали двух ханьских женщин. Но городские власти заявили, что никакого изнасилования не было.

«Я выглянул из своего офиса и увидел людей, собравшихся в центре города», – рассказывал мне Тахир Имин, уйгурский бизнесмен, ставший свидетелем событий.

Уйгурские митингующие собрались возле главных зданий коммунистической партии, чтобы выразить протест против действий полиции в ходе инцидента в Шаогуане. Собралась толпа и на Большом базаре в центре города.

Спустя несколько часов бушующая толпа превратилась в тысячу самых настоящих мятежников. Разгневанные молодые мужчины (согласно новостной хронике, большинство участников беспорядков были мужчинами) бегали по улицам, перекрывали дорогу машинам и автобусам, приказывали им остановиться, вытаскивали водителей из салонов, переворачивали автобусы и поджигали их. Дома и магазины были разграблены, окна разбиты; по словам дюжины свидетелей, с которыми мне удалось пообщаться позже, толпа скандировала: «Долой Китай!» и «Долой коммунистическую партию!»

Свидетельница событий рассказывала мне, что видела беременную женщину с разрезанным животом, лежавшую на дороге без сознания.

«Это был страшный день, – говорил мне один местный уйгур. – На Дваньской северной дороге лежали трупы. Местная полиция прибыла слишком поздно, чтобы защитить нас».

Силы специального реагирования попытались разогнать толпу, которая в ответ стала бросать камни. Власти заявили, что во время беспорядков, продолжавшихся несколько дней, погибли 197 человек.

Китай воспринял беспорядки как сигнал к действию. 6 июля 2009 года правительство отключило интернет, чтобы информация о беспорядках на этнической почве не просочилась во внешний мир. Китай хотел убедить свой народ и весь мир, что в стране отсутствует расовая напряженность, а граждане живут в этническом единстве и гармонии. Изолировав Синьцзян, власти тут же занялись его населением.

«Китайские правоохранительные органы развернули масштабную кампанию противоправных арестов в уйгурских районах Урумчи, – докладывала организация Human Rights Watch, – многие из которых закончились „исчезновением“ задержанных». Позже уйгурские протестующие рассказывали мне, что полицейские в штатском на машинах