Взлетают голуби - Мелинда Абони

И так как матушка – единственная среди нас, кто, можно сказать, профессионал в этом деле, то есть знает все до последней детали, то она должна помогать везде, а прежде всего на кухне; отец, тот первое время был загружен выше головы, потому что стряпня – это вовсе не его специальность, но он хочет все делать на высшем уровне и готовит не только много, но и так, чтобы каждое блюдо в любой момент было с пылу с жару, а еще за работой он потягивает вино, которое полагается по рецепту для того или иного блюда, потому что там так душно, в этой крохотной, будто игрушечной кухне, духота просто невыносимая! Если ты начнешь пить, нам конец, говорит матушка по-венгерски, ты хоть сам-то это понимаешь? Пей вечером, я не против, но не в кухне, в кухне – ни в коем случае, ты обещал; обещал, бурчит отец, только надо же еще немножко обжиться. Драгана приходит на работу в семь утра и сразу прижимает свой необъятный живот к раковине, моет овощи, потом готовит салаты, режет овощи, зелень (от нее всегда несет чесноком, и я долго не могу к этому привыкнуть), Драгана постоянно чем-то занята, в первые недели она почти ни слова не произносит, кроме «ja, isch gut»[17], это в ответ на указания отца, что надо еще сделать; ее несловоохотливость в один прекрасный момент сменится болтливостью, и прекрасный этот момент наступит, когда к нам придет работать Глория: Драгана и Глория трещат по-сербохорватски с головокружительной скоростью. Да, и Марлис, она единственная осталась у нас из прежнего персонала, она моет, чистит, трет, ритмичный стук ее тяжелых белых сабо становится такой же частью постоянного шума кухни, как жужжание микроволновки и алчное завывание вытяжки. А матушка – чаще всего именно она со шваброй, ведром, тряпками, в резиновых перчатках бежит в туалет, чтобы вытереть лужу, которая не реже чем раз в неделю появляется на полу под писсуаром; убирать в туалете – это стоит в матушкином списке на первом месте – надо как можно чаще!

В необычно холодный мартовский день, такой студеный, что можно подумать, о конце зимы еще нечего и мечтать, я вспениваю молоко. Я смотрю на свою руку, которая держит кувшин, совершая равномерные, не слишком быстрые вертикальные движения, так что краник, из которого бьет струя пара, медленно ходит в бурлящем молоке вверх и вниз; я слежу, чтобы краник не поднимался над поверхностью молока, иначе все вокруг будет забрызгано: и кофеварка, и стойка, и мои руки, и блузка. И произойдет это быстрее, чем ты успеешь об этом подумать.

Пены нужно много, а горячее молоко вспенить невозможно, поэтому к горячему молоку приходится то и дело подливать холодное, и я думаю, что наверняка есть какое-то логичное физическое объяснение, почему не вспенивается горячее молоко, только мне это объяснение не известно. Зато мне известна маленькая хитрость с минеральной водой, которой научила меня мамика: если налить в молоко чуточку минеральной воды, оно будет легче вспениваться; в тесто для палачинты мамика, кроме молока, всегда добавляет минеральной воды: тогда и тесто пышнее, и палачинта не пригорает.

Я заметила: если ты сосредоточилась на молоке, дело точно кончится плохо; поэтому я, поставив кувшинчик с молоком под краник с паром, свободной рукой наливаю кофе в чашки, беру поднос, расставляю на нем блюдца, кладу ложечки – и одновременно прислушиваюсь. Нагреваясь, молоко издает характерный звук, который делается все выше, и, когда этот звук достигает определенной частоты, я уже знаю, что пора взять кувшинчик и поднести его повыше к кранику. При этом я бросаю быстрый взгляд в окно: там, за окном, стоит голый каштан, показывая мне узловатые, как кулаки, сплетения ветвей.

В объявлении я написала ясно: предпочтение – швейцарцам, однако приходят наниматься исключительно приезжие (я, написавшая это, думаю о нас, о семье Кочиш: что это означает, что мы отдаем предпочтение швейцарцам? Да ничего. Ничего не означает, просто написала, и все, говорю я себе); среди тех, кто приходил к нам по объявлению, за швейцарку, скорее всего, сошла бы Глория, по-немецки она говорит почти бегло, то есть, конечно, с акцентом, но говорит, и у нее глаза, которые внушают доверие, и хорошие рекомендации, сказала матушка. Глория поступила к нам в марте, она обслуживает посетителей в зале, мы с Номи сменяем ее после обеда, а в остальное время работаем за стойкой. А как же твоя учеба? – спросила матушка. Подождет еще какое-то время.

Суббота у нас обычно – день хорошего настроения, как говорит Номи, с розовыми ленточками и с умопомрачительным кофе (Номи любит выражаться пышно); сегодня – не суббота, а обычная среда, но именно сегодня местный спортклуб празднует какой-то свой юбилей, и потому я тружусь за стойкой не покладая рук, варю кофе и взбиваю молочную пену; кстати сказать, на мне черно-белая полосатая блузка и юбка, в которой можно передвигаться только мелкими шажками. Я смотрю на себя со стороны: вот стоит за стойкой этакая классная девица, одетая с иголочки, руки у нее так и мелькают, и все у нее на месте, – смотрю и радуюсь, что я за стойкой, потому что, бегая между столиками, я чувствовала бы себя как под увеличительным стеклом, все, кому не лень, смотрели бы на меня оценивающим взглядом, а сейчас стойка, выкрашенная в цвет хаки, прикрывает меня хотя бы снизу до пояса; каждый раз я радуюсь, что Номи может меня заменить, что это она ходит вместо меня по залу.

Great, darling[18], говорит Глория, чтобы похвалить мою работу, и если в самом деле great, то тебе ничего не стоит из пол-литра молока, воздуха и пара сотворить три великолепных капучино. В завершение я посыпаю белоснежные горки пены шоколадным порошком; когда я произвожу эту операцию, движения моих рук должны быть легкими и спокойными, иначе эти воздушные горки съежатся и осядут, и я снова размышляю о том, какие физические законы ответственны за это оседание. Я лишь знаю, что процесс посыпания сопровождается едва слышным потрескиванием, это если я употребляю шоколадный порошок в должном количестве, то есть в меру, а когда я говорила о спокойных движениях, необходимых для этой операции, то я имела в виду постукивание согнутым указательным пальцем по стенке наклоненной коробки с порошком. Матушка и ее сестра, моя тетя Ицу, говорили однажды, если ты работаешь руками, то руки должны двигаться красиво, спокойно, и не важно, что ты делаешь, тесто ли месишь, варенье ли варишь, вышиваешь, ставишь заплатку, – в руках должна ощущаться приятная теплота, и тогда у тебя получится все, даже капризное слоеное тесто для штруделя.

Вот и в этой работе самое интересное для мен я – видеть, что каждое движение я совершаю легко и красиво, то есть спокойно; мне хочется, чтобы все эти операции – вынуть ситечко, вытряхнуть из него спитой кофе и заполнить его свежемолотым – мои руки выполняли все лучше и лучше, отчего и кофе становится вкусным, а не просто сносным; взаимодействие между своими руками и «чимбали» (кофемашиной с тремя рукоятками, тремя головками пролива эспрессо, подогревателем для чашек и корпусом из полированной нержавеющей стали, как значится в инструкции) я хочу довести до совершенства; хотя знаю, конечно, что есть факторы, которые отрицательно воздействуют на процесс: скажем, сырая, ветреная погода или полнолуние; с этим я поделать ничего не могу. Но в любом случае должно соблюдаться одно условие: за работой не улетать мыслями неведомо куда и не отвлекаться ни на что другое.

Из нашей обширной родни никто бы не смог работать здесь, в «Мондиале», размышляю я в этот холодный мартовский день, часами (по крайней мере, так мне кажется) вспенивая молоко; ни тетю Манци, ни тетю Ицу я совершенно не могу представить ни в зале, ни за стойкой, хотя все, что ни делают, они делают мастерски, – эта мысль почему-то оставляет во мне неприятный осадок: может, я на минутку допустила, что когда-нибудь они в самом деле будут работать у нас? – скажем, дядья, которые своими ужасными зубами будут отпугивать посетителей (а научить смеяться, не показывая свой щербатый рот, просто невозможно); или Чилла, дочь тети Ицу и дяди Пири: ей сейчас всего лишь тридцать с чем-то, но у бедняги какая-то кожная болезнь, а кроме того, во рту у нее – ни одного зуба, денег же на искусственную челюсть, как однажды написала нам тетя Ицу, нет и не будет (зубы Чиллы – постоянная тема наших разговоров: пару лет назад она целое лето работала у нас, в нашей первой швейцарской кофейне, и еще тогда поклялась матушке всем святым, что часть заработанных денег отложит на новые красивые зубы; тогда ты хотя бы сможешь нормально есть, сказал отец, вон тебя уже ветром качает; работала Чилла на кухне, на втором этаже, где посетители ее не видели; только ты на улице смотри рот не открывай, говорили ей мы с Номи, а то прохожие будут от тебя шарахаться, швейцарцы к такому не привыкли); и что бы мы делали с Белой, моим двоюродным братом, сыном тети Ицу и дяди Пири, спрашиваю я себя, зубы у Белы относительно нормальные, но зато он готов ввязаться в спор по любому поводу и без повода, хотя ни слова не понимает по-немецки; Бела, он бы всех только из себя выводил, а еще он умеет стоять и тупо смотреть на тебя и даже сам этого не замечает, потому, должно быть, что есть у него такая привычка – часами глазеть на небо.