Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Скофилд, коснувшись моей руки, сказал:
— Пришли.
Мы оказались у огромного многоквартирного дома.
— Где мы? — спросил я.
— Тут, считай, мы все обретаемся, — ответил он. — Давай.
Так вот, значит, для чего предназначался керосин. Я не мог в это поверить, не мог поверить, что они осмелятся. Казалось, что все окна пусты. Они сами устроили затемнение. Я теперь видел только при свете фонаря или пламени.
— Где же вы теперь жить будете? — спросил я, глядя высоко вверх и еще выше..
— А это, по-твоему, жизнь? — сказал Скофилд. — Только так от этой громады и можно избавиться, парень.
В их смутных силуэтах я искал хотя бы тень сомнения. Они глазели на возвышающееся над нами здание; жидкая тьма пузырящегося керосина тускло поблескивала от случайно упавших в ведра пятнышек света; согнутые фигуры подались вперед; плечи ссутулились. Никто не протестовал — ни словом, ни жестом. А в темных окнах и высоко на крыше я смог разглядеть силуэты женщин и детей.
Дюпре придвинулся ближе к зданию.
— Слушай мою команду, — сказал он; голова его с тремя нахлобученными шляпами причудливо торчала над крыльцом. — Приказываю вывести всех женщин и детей, стариков и больных. Затем несите ведра наверх. То есть на самый верх! Обойдите каждую комнату, убедитесь, что там никого нет, а после начинайте разливать керосин. Когда все будет готово, я трижды подам голос, а вы чиркните спичками. И наконец, каждый, как может, пусть спасает свою черную задницу!
Мне не пришло в голову вмешаться или высказать недоумение… У них был план. Я уже видел, как женщины и дети спускаются по лестницам. Плакал ребенок. И вдруг все замерли и обернулись, вглядываясь в темноту. Где-то рядом темноту сотряс невообразимый звук отбойного молотка, подобный пулеметной очереди. Они остановились с чувствительностью пасущихся оленей, затем вернулись к своему делу, а женщины и дети опять пришли в движение.
— Так, внимание всем. Вы, дамы, идите по улице к родным, у которых сможете перекантоваться, — скомандовал Дюпре. — И детей от себя не отпускать!
Кто-то заколотил мне в спину, и, резко обернувшись, я увидел женщину, которая проталкивалась вверх мимо меня и схватила Дюпре за руку. Казалось, что две их фигуры слились воедино, пока она тонким, дрожащим и отчаявшимся голосом причитала:
— Прошу тебя, Дюпре, пожалуйста. Ты знаешь, мой час почти что пробил… знаешь, что это так. Если ты сейчас это сделаешь, куда я денусь?
Дюпре отпрянул и поднялся на ступеньку выше. Он взирал на нее сверху вниз, качая своей увенчанной тремя шляпами головой.
— Уйди с дороги по-хорошему, Лотти, — проговорил он терпеливо. — Зачем сейчас начинать? Мы столько об этом толковали, и ты знаешь, я своего мнения не изменил. И слушай, это ко всем относится, — сказал он, запуская руку в отворот своего болотного сапога, чтобы достать никелированный револьвер. — Не жди, что мы передумаем. И на споры я тоже не настроен.
— Ты прав, Дюпре, черт тебя подери. Мы с тобой!
— Мой ребенок умер от туберкулеза в этом гиблом месте, но клянусь, ни один человек больше там не родится, — проговорил он. — Так что, Лотти, иди себе вдоль по улице и дай мужикам сделать свое дело.
Заплакав, она отступила назад. Я посмотрел на нее: домашние тапки, рыхлые груди, тяжелое, раздавшееся вверх пузо. Из толпы к ней протянулись женские руки и повели ее на улицу, но напоследок ее большие, подернутые влагой глаза на миг пригвоздили к месту человека в резиновых сапогах.
Что же он за человек, что о нем сказал бы Джек? Джек, Джек! И какова здесь его роль?
— Двигаем, приятель, — сказал Скофилд, ткнув меня в бок.
Я последовал за ним, испытывая чувство возмутительной нереальности Джека. Войдя в подъезд и освещая себе путь фонариками, стали подниматься по лестнице. Дюпре шел впереди. Ничто в моей жизни не подготовило меня к знакомству с таким человеком: к тому, чтобы видеть его, понимать и уважать; он до сих пор не вписывался ни в одну схему. Когда мы переходили из комнаты в комнату, в глаза бросались признаки поспешного бегства. Внутри было жарко, душно.
— А это мои хоромы, — подчеркнул Скофилд. — То-то клопы удивятся!
Мы расплескали керосин повсюду: на старый тюфяк, на пол, а затем, светя под ноги фонариками, вышли в коридор. В этом доме тишина со всех сторон нарушалась стуком шагов и всплесками разливаемого керосина, время от времени слышались молитвенные протесты какого-нибудь насильно изгоняемого старика. Теперь жильцы орудовали молча, словно кроты глубоко под землей. Создавалось впечатление, будто время тут застыло. Никто не смеялся. Потом снизу донесся голос Дюпре.
— Окей, мужики. Мы всех вывели. Теперь, начиная с последнего этажа, будем чиркать спичками. Осторожно, чтобы никаких мне тут самосожжений!..
У Скофилда еще оставался керосин; я увидел, как он поднял с пола какую-то ветошь и бросил в ведро; потом чиркнула спичка, и у меня на глазах комнату объяло пламя. Меня обдало жаром, и я попятился. Силуэт Скофилда вырисовывался на фоне красных вспышек, а сам он всматривался в огонь и кричал:
— Вот так вам, сукины дети. Думали, у меня кишка тонка, ан нет! Постройка восстановлению не подлежит. А теперь гляньте: вы довольны?
— Надо уходить, — позвал я.
С других этажей бывшие жильцы в загадочном свете фонариков уже неслись вниз мистическими скачками через пять-шесть ступенек. На каждом этаже, где я оказывался, полыхал дымный огонь. Теперь на меня нахлынула какая-то неистовая экзальтация. Они это провернули, думал я. Сами все организовали и выполнили намеченное. Как решили, так и поступили. Оказались готовы к самостоятельным действиям.
Сверху послышался громоподобный топот; кто-то прокричал:
— Не останавливайтесь, черт подери, там наверху сущее пекло. Кто-то распахнул дверь на чердак — языки пламени так и скачут.
— Шевелись, — поторопил Скофилд.
Я сдвинулся с места, почувствовал, что выронил какую-то вещь, и только на середине следующего лестничного пролета сообразил, что лишился портфеля. На какое-то мгновение я заколебался, но он прослужил мне слишком долго, чтобы теперь его бросить.
— Бежим, дружище, — прокричал Скофилд, — с огнем шутки плохи.
— Секунду, — сказал я.
Мимо несся мужской табун. Я нагнулся, вцепился в перила и плечами стал пробивать себе путь против людского потока, методично обшаривая каждую ступеньку лучом фонарика, и наконец
- Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена - Владимир Владимирович Набоков - Разное / Поэзия
- Жизнь. Книга 3. А земля пребывает вовеки - Нина Федорова - Разное
- Перед бурей - Нина Федорова - Разное
- Нация прозака - Элизабет Вуртцель - Разное / Русская классическая проза
- Вот так мы теперь живем - Энтони Троллоп - Зарубежная классика / Разное
- Всеобщая история бесчестья - Хорхе Луис Борхес - Разное / Русская классическая проза
- Осень патриарха - Габриэль Гарсия Маркес - Зарубежная классика / Разное
- Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха - Тамара Владиславовна Петкевич - Биографии и Мемуары / Историческая проза / Разное / Публицистика
- Девушка с корабля - Пэлем Грэнвилл Вудхауз - Зарубежная классика / Разное
- Рассказы о необычайном - Пу Сунлин - Древневосточная литература / Разное