В оковах страсти - Дагмар Тродлер

Пение, казалось, парило в воздухе.

— В беде и радости.

Спрятавшись где-то, еврейские братья воздавали вместе с ним, Нафтали, последнюю хвалу Богу. Словно слезы, слова капали с неба и охлаждали душу сгорающего…

И тут нечеловеческий крик прорвался сквозь огонь, хриплый и загадочный, — это немой Тассиа, умирая, вдруг обрел голос, и крик его черной птицей метнулся прямо в небо, зависнув там бесконечно долго, пока, измучившись, не пропал в клубах пламени. Потрескивание и пощелкивание костра перекрывало все другие шумы, стон, рев, клокотание, а всепожирающий огонь подогревал зрителей, словно плавя песок у их ног.

Над площадью, словно червь, распространился запах, поднимаясь с земли вверх. Отвратительный, сладкий и резкий одновременно, запах сожженного человеческого мяса. Он ловко пробивал себе дорогу между домами, проникая в каждый угол, поднимался, залезал под накидку, забивал нос и голову и, смешиваясь с жарой, камнем ложился на грудь; казалось, он обволакивал все тело, оставаясь в памяти навсегда, навсегда…

Эрик подхватил меня под руки, когда я потеряла сознание от невыносимого смрада. Народ аплодировал палачу за мастерски проведенную казнь, и никому и дела не было до чужестранца с женщиной на руках, пробивавшегося сквозь ряды.

***

Кошмары мучили меня или это было действительностью? Омерзительно теплое животное, влажное, с отвратительным запахом, цепко держало меня в своих лапах, обдавая зловонным дыханием, и волосы у меня на голове вставали дыбом. Потом оно исчезло, и я пошла вдоль стены из холодной чистой воды. Снежинки падали вниз и холодили мне кожу и я хотела уже было вздохнуть полной грудью, но холод стал кусаться, царапать, как сосулька, хотел пробраться в мое сердце и остановить его — холодное как лед, холодное как смерть, как рука Эмилии на третий день — я дрожала, зубы мои стучали. Кто-то накинул на меня теплое одеяло.

— Ты уверен, что нас никто не видел?

— Я постою на страже, если это успокоит вас, господин. Слишком большим был переполох, чтобы кто-то заметил вас. А граф после проклятия даже не шевельнулся, вы сами видели.

Голос смолк. Может, у них есть еще одно одеяло?

— Принеси мне немного горячей каши. И придумай для хозяйки какую-нибудь байку, пока она не прислала своих служанок или не пришла сама, давай, иди!

Я чувствовала, как Эрик тер мне руки, накинул на меня второе одеяло. Холод постепенно отступил. Лицо мое оттаяло, и мне удалось открыть отяжелевшие веки.

— Моя воительница, ты напугала меня.

Эрик сидел напротив на соломенном матрасе, руками убирая влажные волосы со лба. Руки его дрожали. Все было как в тумане. Я напряглась, ища у него ответа, но, не найдя его, отвернулась.

Много позже я проснулась от громкого женского голоса:

— Она благородная дама, ей нужен хороший уход и лекарь, господин….

— Но, кума, наш слуга разбирается в вопросах медицины. У моей жены от жары случился приступ слабости, скоро она поправится, поверьте мне. Принесите-ка нам еще кружку молока, если уж оказываете нам столь большое внимание.

— Молока? Господи, да вы и представления не имеете, как ухаживать за больными! Для восстановления сил ей следует дать вина! Теплого вина и сделать кровопускание…

— Хорошо, тогда принесите, кума, вина. Но самого лучшего из тех, что вам предложат.

Что-то бормоча себе под нос, она спустилась вниз по лестнице, ругая свою дочь. Кто-то прикрыл дверь изнутри.

— Нужно быстрее съезжать отсюда, пока старухе не пришло в голову сообщить об этом управляющему. — Рядом со мной раздался хруст пальцев. — Нет ли у тебя средства, которое могло бы быстрее привести ее в чувство?

— Потерпите немного, господин.

— Терпение! У нас нет времени на терпение, болван! Умеешь ты лечить или нет? Сделай же хоть что-нибудь, чтобы Элеонора проснулась!

Элеонора… Это была я. Я уже проснулась и слышала их разговоры. Когда в этот раз я открыла глаза, то сразу вспомнила обо всем. Небольшое помещение с сундуком, мерцающая масляная лампа, бледное лицо Германа и рядом со мной — утомленный бессонной ночью Эрик…

— Элеонора… о боги, ты пробудилась? Любимая, взгляни на меня. Как себя чувствуешь?

Я посмотрела на Эрика и, проморгавшись, ясно представила себе картину: человеческое тело в ярком, резком цвете, горящий факел…

— Нафтали, — хрипло прошептала я. — Нафтали.

— Это прошло, Элеонора, прошло.

Он взял меня на руки и стал поглаживать, а я, закрыв глаза, прижалась к нему, чтобы сцены прошедшей казни, как водопад проносящиеся в моей голове, совсем не лишили меня рассудка.

— Не бойся, дорогая, Герман принесет тебе бокал вина, и ты почувствуешь себя лучше.

Глаза тщедушного слуги замигали, когда он появился с бокалом в руке и протянул его мне.

— Пейте, госпожа, оно успокоит вашу голову.

Лекарства, которые Герман подмешал в вино, имели странный горьковатый привкус и подействовали сразу, дрожь прошла. Прижавшись к плечу Эрика, я почувствовала на спине его крепкие руки, и мне удалось расслабиться. Он положил меня на соломенный матрас и накрыл одеялом.

Я чувствовала в низу живота какое-то движение, которое пугало меня до тех пор, пока я не поняла, что это не боль, которую я испытывала раньше. Мягкое покалывание, похожее на подбрасывание рукой мяча в игре или на то, как кто-то поворачивался, чтобы лечь поудобнее…

— Почему ты ничего не сказала мне?

Я открыла глаза. Он смотрел мне прямо в сердце.

— Глупенькая… все же слышали, что сказал еврей. Весь Кёльн, все монахи и даже твой отец знают, что ты ждешь ребенка. Он прикусил губу. — Почему же я узнаю об этом последним?

Во рту у меня пересохло. Я слышала справедливые упреки, высказанные раздраженным, почти разгневанным голосом, но глаза его лучились от счастья, и он едва мог скрывать это.

— Я хотела сказать это тебе.

— Но когда?

— Я…

— Ты не доверяла себе самой. — Я беспомощно пожала плечами. — Поэтому ты и пошла со мной? Скажи, да? — тихо спросил он.

Я взглянула на него, покачала головой и сразу ощутила, что он все-все понял.

— Какую злую шутку сыграли с тобой, — прошептал он и крепко обнял меня. — Дорогая моя, никогда больше ты не будешь испытывать страха, обещаю тебе. Наш ребенок должен расти, как принц, я сделаю для этого все… — Подавив в себе захлестнувшие эмоции, он улыбнулся.

У меня внутри будто, расправив крылья, вспорхнула птица — облегчение, радость, счастье, — я обняла его, чтобы скрыть слезы.

— Я люблю тебя, Эрик.

Шум на лестнице напугал нас. Тяжелые шаги рыцарских сапог прогремели перед дверью.