Жизнь в эпоху перемен. Книга вторая - Станислав Владимирович Далецкий

его – «дед».

– За что сидишь, дед, – спросил его один из сокамерников, когда Ивана Петровича привели с допроса и он угрюмо забился в угол на свободные нары.

– Сижу в лагере, как и все, ни за что, – ответил Иван Петрович, зная тюремные обычаи и желая наладить контакт с сидельцами, чтобы не приставали и не глумились над пожилым человеком по молодости и озлобленности.

– На свободе продавал своё барахло, чтобы прожить, а милиция назвала это спекуляцией и дали 10 лет срока, а здесь сижу по доносу, якобы сказал что-то не так против власти: чудаки менты – ну чем я, старый человек, учитель, могу повредить ихней власти здесь в лагере? Надеюсь, разберутся и вернут в лагерь – только не дожить мне до свободы через 10 лет, – закончил он свой рассказ и, надеясь, что если в камере есть стукач, он донесет его слова до охраны.

– А мы, дед, тоже сидим здесь ни за что, – весело сказал разбитной малый со шрамом на левой щеке: эти трое драку по пьяни учинили и ногу сломали буфетчику на вокзале, я сумочку подрезал у мадам, а она оказалась женой мента, тот в углу и вовсе соседа избил с которым вместе выпивали и он водку неправильно разлил.

Здесь в СИЗО сидим, что работать не стали без теплых рукавиц, и всем нам, видимо, предстоит дальняя дорога на Колыму в их лагеря. – Ждут этапа, а когда он будет неизвестно. Бывает, что и до весны этапа нет, так что сиди, дед спокойно, мы не урки какие-то и стариков не трогаем, а на сексота ты не похож.

День шел за днем, а на допросы Ивана Петровича больше не вызывали. Сокамерники его не притесняли, но иногда просили рассказать о прошлой жизни при царях, которую они не застали по молодости. Все они были родом из деревень и переехали в города вместе с родителями, когда коллективизация стала выживать лишних крестьян из деревни на стройки социализма.

В городе деревенские ребята учились в начальной школе, но не выдержали соблазнов городской жизни, ютясь в подвалах с родителями и наблюдая хорошую, как им казалось, жизнь коренных горожан. Им тоже захотелось хорошей жизни и сразу – вот и пошли на мелкое воровство, потом срок небольшой, затем на свободе драки и воровство, и опять лагерь, но уже с большими сроками 5-7 лет.

Иван Петрович охотно рассказывал уголовникам о прошлой жизни при царях, и, невольно сравнивая ту жизнь с нынешней за последние годы, с удивлением замечал, что народ в целом стал жить значительно лучше, чем до революции: почти все научились грамоте, голодные годы прошли, нищих и убогих на улицах городов стало меньше, а главное, что в людях, особенно молодых, появился какой-то задор и веселье, которого никогда не было раньше. На работу шли без принуждения, учились, осваивали сложные профессии, и с уверенностью смотрели в будущее, которое, несомненно, будет благополучным и радостным.

Ожидание следствия тяготило его. Жизнь в СИЗО была вполне приемлема, только кормёжка была хуже, чем на фаланге. Там при выработке нормы шли добавки в питании и были небольшие денежные выплаты, на которые можно было прикупить продуктов в магазине. В СИЗО же была твердая пайка хлеба и похлебка в обед, но зато не надо было заниматься тяжелым трудом.

Ожидая следствия, Иван Петрович не знал, что недавно сменился руководитель НКВД: еврея Ягоду сменил русский Ежов – мелкий человек, склонный к педерастии. Николай Ежов занимал и партийную должность секретаря ЦК – почти равную официальной должности Сталина, и, как большинство мелких и низкорослых человечков, имел внутреннюю злобу и зависть к обычным людям, добиваясь превосходства над ними через власть.

Власть через органы НКВД давала ему безграничные возможности для издевательства над людьми, удовлетворяя, в том числе и педерастические наклонности, которые Ежов тщательно скрывал.

Ставленники и соплеменники Еноха Ягоды с тревогой ждали грядущих изменений в НКВД, которые могли сказаться на их положении, поэтому текущие следственные дела были отложены и гэбисты БамЛага готовили отчетность о своих успехах, позабыв о зк томившихся в СИЗО.

Прошел месяц, но никаких изменений в судьбе Ивана Петровича не происходило: о нем как бы забыли, как впрочем, и о его сокамерниках – уголовниках. От неопределенности и вынужденного безделья, Иван Петрович начал как бы учить уголовников истории, о которой они не имели никакого представления.

Такие импровизированные уроки обычно проходили ближе к вечеру, когда зимние сумерки сгущались в камере, делали лица сидельцев невидимыми, оставляя только силуэты в призрачных отблесках ночного, зимнего безоблачного неба, светящего звездами и луной через небольшое оконце под потолком. Зк расходились по своим нарам, и кто-нибудь из них говорил, обращаясь к Ивану Петровичу: – Ну, что дед, давай трави дальше свои сказки про фараонов и царей из древнего мира или про наших предков здесь в России.

Иван Петрович устраивался поудобнее на своем месте и не спеша начинал очередной рассказ из истории, с того места, где заканчивал в прошлый раз. Историю России он обычно рассказывал по Карамзину, почитателем которого был ещё со студенческих лет.

Слушая его рассказы, зк иногда удивленно охали, если какая– то история казалась им невероятной или удивительной. Так они не могли поверить, что ещё совсем недавно, за воровство на Руси отрубали руку, которой вор брал ворованное или рвали ноздри и запирали в острог. То, что в острог – это было понятно. Они и сейчас были в лагере, а это тот же острог, но, вот, быть без руки за воровство не вызывало их доверия.

– Да откуда известно, что раньше рубили руку за воровство, а за убийство и вообще отрубали голову, – однажды возмутился один из зк по кличке Косой, – это всё выдумки и сказки, как можно знать, что было здесь на Руси тысячу лет назад, и был ли такой князь Рюрик, что ты, дед, говорил, и монголы эти и битва на Куликовом поле.

Я когда учился в школе и научился грамоте, то прочитал сказки для детей про русских богатырей: Илью Муромца и Алешу Поповича, и ты, дед, нам рассказываешь такие же сказки, только для взрослых. Я не знаю, кто был мой прадед, а ты уверенно говоришь о фараонах, которые будто бы жили в Египте три тысячи лет назад. Выдумки всё это и сказки.

– Нет не сказки это, а реальная история, – возразил Иван Петрович, – действительно, пока не было грамоты, люди передавали истории от отца к сыну, от деда к отцу и