Разные дни войны (Дневник писателя) - Константин Симонов

Командир десантной группы майор Марк Юрьевич Люден, казавшийся мне тогда, в сорок первом году, уже немолодым человеком, и в самом деле был старше меня на двенадцать лет. Уроженец города Замостье в Польше, сын еврейского бедняка, ткача, уехавшего еще в начале века искать счастья в Америку и умершего там, Люден ребенком уехал с матерью в Мариуполь, там потерял и мать и остался один как перст. В одиннадцать лет стал учеником столяра, а в шестнадцать - телефонистом 16-й стрелковой дивизии. Воевал против банд Махно и Антонова, был политруком роты связи и в двадцать втором году, как он сам пишет в своей биографии, "в связи с моей абсолютной малограмотностью", был направлен на учебу на рабфак Ленинградского технологического института. В тридцать шестом году окончил Академию Фрунзе с дипломом первой степени, перешел в разведку и, как это сформулировано в документах, "убыл в специальную заграничную командировку". С начала войны работал в разведке Северного морского флота, в сорок втором году перешел в морскую пехоту, в ту же самую 82-ю морскую стрелковую бригаду, что и Инзарцев, заместителем ее командира.

Последняя запись в личном деле: "В составе бригады передан в Красную Армию 14.1.1943". Дальнейших сведений о нем в морском архиве нет. Не нашел я этих сведений пока что и в других местах. Будь он жив, думаю, что этот человек откликнулся бы на журнальные публикации моих дневников, в которых упоминалась его фамилия. Остается предполагать, что он погиб на войне при неизвестных мне пока обстоятельствах.

В хранящихся в морском архиве толстых томах с подшитыми в них наградными листами я нашел датированный 1944 годом наградной лист на представленного к ордену Отечественной войны старшину первой статьи Степана Максимовича Мотовилина. В наградном листе упоминалось, что Мотовилин, много раз участвовавший в операциях в тылу противника, уже до этого был награжден Красным Знаменем и Красной Звездой. Затем излагалась мотивировка представления к новому ордену. "...За это время товарищ Мотовилин принимал участие... в операциях по заброске агентов в глубокий тыл противника в качестве переправщика. Участвуя в операции по высадке группы с подводной лодки, товарищ Мотовилин С. М. вдвоем с товарищем Нечаевым при тяжелых условиях - сильная волна и большое расстояние до берега - благополучно высадили группу и выгрузили груз, не замочив его.

Во время операции по высадке группы с торпедных катеров товарищ Мотовилин С. М. на маленькой резиновой шлюпке, несмотря на сильный ветер с берега, и большое расстояние, и опасные рифы, сделал пять рейсов, благополучно доставив весь груз на берег сухим и отлично выполнив все задание". После изложения обстоятельств в наградном листе стояли резолюции вышестоящих: "Достоин", "Достоин", "Достоин". И окончательное решение: "Наградить орденом "Отечественная война II степени", командующий Северным флотом адмирал Головко".

Сейчас морской разведчик Степан Максимович Мотовилин работает в Урюпинске в скромнейшем из скромных районных заведений - в комбинате бытового обслуживания. Увлекшись после войны фотографией, он стал профессиональным фотографом. А войну кончил на три дня позже большинства других воевавших людей. Его пятидесятая за войну дальняя разведка на этот раз оказалась очень дальней. Подводная лодка, в которой шел на свое последнее задание Мотовилин, получила известие о безоговорочной капитуляции и приказ вернуться, находясь далеко в море, и Мотовилин ступил на берег только через трое суток после конца войны.

Глава девятнадцатая

Возвращаюсь к дневнику.

...Дожидаясь возвращения ребят из Полярного, я жил в Мурманске один и сделал за эти три дня две корреспонденции по материалам особого отдела.

Самая любопытная из встреч была с одним из пленных - необыкновенно словоохотливым австрийцем, христианским социалистом, бесконечно и без умолку болтавшим и по собственной инициативе писавшим десятки показаний, одно другого многословнее и запутаннее. Он перешел к нам добровольно, и вначале его подозревали в том, что он засланный к нам шпион, притом крупного полета. Но потом выяснилось, что на самом деле это типичный Хлестаков, что сдался он просто-напросто из трусости, а наболтать мог сорок бочек арестантов в любую минуту и по любому поводу. Ему доставляло огромное удовольствие, что с ним так много разговаривают и что радуются, когда он исписывает целые тетради все новыми и новыми показаниями. Это был небольшого роста человек с быстрыми бегающими глазами и с пулеметной скороговоркой. Я слушал его много часов и использовал для корреспонденции выборки из его показаний.

На мой взгляд, это был интересный материально он почему-то так и не пошел в "Красной звезде". Не только не пошел, но вообще куда-то пропал, и я так потом и не нашел никаких следов его в редакции.

В эти дни в мурманском театре сыграли премьеру "Парня из нашего города", и я был на ней. Декорации были бедные и трогательные, но женщина-режиссер Савина, поставившая спектакль, сделала это умно и тактично, а главное - самого "Парня" прекрасно играл актер Филиппов.

Наконец, 11 или 12 ноября вернулись из Полярного Зельма и Бернштейн, задержавшиеся там из-за погоды: два дня не давали "добро" катеру, на котором они должны были добраться до Мурманска.

Еще 5 ноября, готовясь пойти на Пикшуев, я получил по военному проводу телеграмму от Ортенберга о моем и Бернштейна приезде в Москву. Но тогда мне было обидно не кончить начатое дело, и я сделал вид, что телеграмма уже не застала меня в Мурманске. Теперь, когда очерк "Праздничная ночь" ушел в редакцию, совесть моя была чиста, и, как только ребята вернулись, мы тронулись в путь.

Стояла такая непогода, что лететь самолетом не приходилось и думать, и мы, решив, что лучше двигаться медленно, но верно, сели на поезд, который должен был довезти нас до Кандалакши, Оттуда, по нашим сведениям, уходил один из последних в навигацию пароходов в Архангельск, а из Архангельска предстояло либо самолетом, либо поездом добираться до Москвы.

Я был рад вызову. Меня тянуло в Москву, а кроме того, томился полной неизвестностью, где теперь мои старики.

Мы рассчитывали, что поезд до Кандалакши пройдет сутки, оттуда сутки с небольшим займет переход до Архангельска, а там, если даже поездом, то еще несколько суток, и мы - в Москве, На самый худой конец мы собирались потратить на дорогу неделю. Но в жизни вышло по-другому: вместо недели мы ехали три. Ночью мы в полной тьме влезли в уже набитую доверху теплушку, где люди сидели в три этажа, а посредине вагона стояла пышущая жаром печка. До Кандалакши проехали, как и думали, сутки.

Морской комендант сначала обрадовал нас, что пароход "Спартак", на котором мы собирались плыть, уже стоит у причала, а потом добавил, что, когда пойдет этот "Спартак", пока никому не известно. Оказывается, этим пароходом должны были возвращаться в Архангельск полторы тысячи человек архангельских жителей, занятых на оборонных работах Карельского фронта. Но в связи с разными военными перевозками из нескольких эшелонов, которыми должны были прибыть все эти люди с разных участков Карельского фронта, в Кандалакшу пока прибыл только один - четыреста человек; остальные были еще в пути и ожидались со дня на день.