Любовь властелина - Альбер Коэн

— Ох, шикарно, а теперь я еще посплю, — шептал он.

Допив, она возвращала ему чашку. Я укутаюсь, ладно, говорила она, поворачивалась к стене, ложилась на бочок, подтягивала одеяло к подбородку, сворачивалась клубочком, ему очень нравилось, когда она сворачивалась клубочком. Отдыхай, родная, спи спокойно, я попозже принесу тебе завтрак, через часик, хочешь? Она говорила в подушку «да». Иногда она говорила «дауау», зевая, так ей хотелось спать, и снова сворачивалась в клубочек. Ох, как радостно было смотреть, как ей удобно, как уютно ей в этой позе. Перед тем как уйти, он наклонялся к ней, чтобы еще раз взглянуть на ее лицо, и заботливо поправлял одеяло. Однажды, когда он принес ей утром чай, она сказала, что он хороший муж.

— Но тогда почему, боже мой, почему? — прошептал он и вцепился в волосы внизу живота, стараясь вырвать побольше.

После «монинг ти» и ванны он приносил ей завтрак в постель, он был так счастлив ей услужить и не обращал внимания на взгляды Мамули, если встречал ее на лестнице. Он так аккуратно, красиво все раскладывал на блюде, тосты, масло, варенье. Она сама делала бутерброды, и он радовался, что она намазывает много масла, в нем же витамины. Он смотрел, как она ест, он любил смотреть, как она ест, как она подкрепляет свои силы. Иногда он шутил, когда входил к ней с подносом, говорил, что ослик садовника серьезно заболел или что Мариэтта сломала ногу. Ни с чем не сравнимым удовольствием было видеть ее улыбку, ее радость, когда он тотчас же объяснял, что это неправда, что на самом деле все в порядке.

После завтрака она закуривала сигарету, и всегда дым попадал ей в глаза. Она так смешно, так мило морщилась. А потом они дружески болтали, как муж с женой, говорили обо всем на свете. Когда она рассказывала ему про свою ручную сову, про свою кошечку, она так оживлялась. Она была такой славной в эти моменты, иногда она вдруг прерывала рассказ, чтобы посмотреть, как он любуется ею. Еще она читала ему истории о верных животных. Она переполнялась таким чистым воодушевлением и прерывала чтение, чтобы удостовериться, что ему понравилась история, что он слушал внимательно и сочувствовал верному и преданному слону. Он, ей в угоду, преувеличивал свой интерес к этим историям. Иногда она рассказывала ему о своем детстве, как, будучи маленькой, она говорила вместо «птичка ворона» «типчка койова». И все такое, и тому подобное, они были такими хорошими друзьями во время этих завтраков. Он был ее мужем, она была его женой, это было прекрасно, это была правда жизни.

— Не уходи, я без тебя страдаю, — нежно пропел он, сидя по-прежнему на сиденье из материала, имитирующего черное дерево, с расстегнутыми штанами, голым задом и молитвенно сложенными руками.

Бог мой, как он любил звонить ей из Дворца, без всякого повода, просто чтобы поздороваться, чтобы послушать ее голос, чтобы узнать, что с ней все в порядке. Веве сделает ему какую-нибудь гадость — он сразу звонит ей, чтобы приехала, и от одного сознания, что она вот-вот будет здесь, ему становится лучше. Сидя на табурете, широко расставив лапы, на него безмятежно взирал плюшевый медведь.

— Два мудака сидят друг напротив друга.

Злая, жестокая. К чему называть ее злой и жестокой? Это не поможет ей вернуться. Это не помешает ей… Слабак, жалкий тип, вот кто он такой, и ничего более. Правильно, он наказан за слабость. Не вставая, он потянул за цепочку, вздрогнул, когда холодные брызги коснулись голых ягодиц, вновь начал причесывать волосы, зачесал их на лоб, потом назад. Сильные личности и диктаторы не терзают свои волосы, не сидят часами на унитазе. А он — вот и все, что он умеет делать.

Бросив расческу, он достал обойму из пистолета. Шесть пуль. Первую видно целиком. Такая маленькая, и все же, да, дорогая? Вставив на место обойму, он снял предохранитель, взвел курок, остановился. Вот, первая пуля приготовлена. В кухне провод повешен просто прекрасно, так ровно, смотреть приятно. У него отлично получилось его повесить, в этом он преуспел, он так любил смотреть на него, когда приходил на кухню. Ему так нравился этот провод, а теперь придется с ним расстаться. Да, готово, первая пуля в стволе. Как спалось моей лапушке? Нет, скорей «как резвилось». Хватит, ему наплевать на эту женщину. В конце концов, она тоже ходит в туалет, и по-большому, и по-маленькому.

Вот решение — жизнь вне дома, посторонние люди. Надо выйти из дома, пойти в какую-нибудь ночную кафешку, поехать в Донон, это шикарное местечко. Надеть новый смокинг, тот, что надевал в «Ритц». Живо в ванну. Он улыбнулся, чтоб прибавилось оптимизма. Встал, натянул штаны, топнул ногой, дабы обрести жизненные силы.

— Да, в ванну. Ванна — это здоровье.

В ванне горе навалилось на него с новой силой. Он так одинок в этой воде, и зачем становиться чистым просто так, ни для кого. Раньше он мылся для нее. Он так одинок в этой воде, а эти двое, там в поезде, вместе, спят рядышком. А может, и не спят, может, они делают это прямо сейчас. Да, и при всем при этом у нее такое чистое, такое детское личико, когда она рассказывает истории про преданность зверюшек. А они предохраняются? Но особенно остро он почувствовал свое горе, когда, машинально намылив голову, погрузил ее под воду, чтобы промыть волосы, и по привычке, заткнув уши, несколько секунд продержал под водой. Боже, как одинок он был в этой воде, в этой тишине. Он гасил горе под водой, одинокий, окруженный водой, с открытыми глазами. На мгновение высунув голову, он набрал воздуха и погрузился опять в глубину, в глубину несчастья.

В смокинге и шелковых брюках со штрипками, спущенных до колен, с голым задом, он снова восседал на стульчаке из имитации черного дерева, склонившись над первой ее фотографией, которую он снял во время помолвки. Перед тем, как он нажал на кнопку фотоаппарата, она как раз сказала ему, что смотрит на него и думает при этом, что любит его. С перехваченным судорогой горлом, сухими страдальческими глазами и ледяными руками, дрожа полукружьем бородки, он не сводил глаз с прекрасного лица, с губ, говорящих о любви, твердящих о любви каждый раз, когда он глядит на это фото. Позвонить Канакису, упросить его, чтобы приехал? Нет, не годится, уже слишком поздно, неприлично. И потом, Канакису нет дела до его горя. После погребения все идут кушать на поминки.

— Еду в Донон, точно.

Но ведь потом он вернется и не увидит ее здесь? Кому он будет говорить «до свидания», уходя утром на работу, кому «спокойной ночи» перед сном? Вечером, когда они расходились по своим спальням, он кричал ей через стенку, чтобы подольше быть вместе с ней, даже на расстоянии, он снова кричал ей «спокойной ночи». Спи спокойно, дорогая, спокойной ночи, спокойной ночи, прекрасных снов, до завтра. Это были крики любви. Когда по радио передавали хорошую музыку, он тут же звал ее, он не мог слушать ничего хорошего без того, чтобы не поделиться с ней. Он снова встал. Путаясь в брюках от смокинга, болтающихся у щиколоток, он подошел к зеркалу умывальника, внимательно посмотрел на себя, улыбнулся. Вот как выглядит отчаянье — одинокая улыбка в зеркале.

— Что я должен делать? — спросил он у зеркала.

В школе он так старательно, так прилежно учил уроки, до одиннадцати вечера, даже до полуночи. Ложись, Диди, уже поздно, говорила Мамуля. Но ему хотелось быть первым в устном сочинении, и, когда она уходила, он вновь включал свет и утром еще вставал в пять часов, чтобы повторить свое сочинение. К чему все это? А как он радовался, когда начинал новые тетради в начале учебного года, в октябре. С каким тщанием, с какой любовью он подписывал обложки. К чему все это? Эрсталь, Бельгия. Однажды, когда он принес ей «монинг ти», она подмигнула ему, просто так, в знак дружбы, чтоб показать, что им хорошо вместе. В зеркале он подмигнул себе. Его веки были живыми, слушались.

В который раз усевшись на унитаз, он снял предохранитель с браунинга, потом опять вернул на место, провел рукой по мокрым от пота волосам, посмотрел на пальцы, вытер их о пижамную куртку. Ему было страшно. Капли пота бежали по полукружью бороды, собирались под подбородком. Он снова снял оружие с предохранителя. Даже чтобы умереть, нужно сделать некое жизненное движение — нажать на курок. Указательный палец нажимает на курок, двигается для того, чтобы больше не двигаться. Вот, точно, все сводится к тому, захочет ли палец нажимать на курок. Но ведь он так молод, у него вся жизнь впереди. Скоро станет советником, потом начальником отдела. Завтра надо диктовать отчет. Нужно встать, заказать такси, ехать в Донон. Да, в Донон.

Но сначала — прижать дуло к виску, просто чтобы посмотреть, как это бывает, когда решаешься. Но он не такой глупец, еще молод, у него вся жизнь впереди. Это он просто хочет посмотреть, примериться. Просто жест, чтобы иметь представление, как это делается. Да, вот так оно и делается, дуло к виску. Но он не станет, его указательный палец не захочет нажимать. Он просто хочет посмотреть. Это не для него, нет, он не такой глупец. Как спалось, как отдыхалось? Однажды она ему подмигнула.