Герои - Джо Аберкромби

Горст вскинул бровь, и мягко, протяжно выдохнул, и опустил руку вниз, туда, где была шея Брока. Обхватил большим пальцем с одной стороны, а средним — с другой, нащупал самое узкое место, а затем тихонько, крепенько сжал.

Какая разница? Набить северянами до отказа сотню погребальных ям — поздравляю, прошу на парад! Убить одного в той же форме, что и на тебе? Преступление. Подлее подлого. Да разве ж не все мы — люди? Из крови и плоти — и мечты?

Он сжал немного сильнее — поскорей бы закончить. Брок не протестовал. Даже не дёргался. Он и так почти что мёртв. Всего-то — слегка подускорить наступление неизбежного.

Куда проще, чем с теми, другими. Ни острой стали, ни криков, ни давки. Лишь чуточку нажать, да чуточку подождать. Куда больше смысла, чем с теми, другими. Те не владели ничем, в чём я б нуждался, а просто смотрели не в ту сторону. Об их смертях стоит жалеть. Но тут? Тут всё справедливо. Всё оправдано. Всё…

— Нашли хоть что-нибудь?

Ладонь Горста мигом разжалась, и он легонько сдвинул её так, чтобы два пальца остались под подбородком Брока, точно он проверяет пульс.

— Жив, — проскрипел он.

Финри припала к нему, одной дрожащей рукой дотрагиваясь до лица Брока, другой — зажав вздох облегчения, который с тем же успехом мог быть кинжалом в грудь Горста. Он просунул одну руку Броку под колени, другую под спину, и зачерпнул его, поднимая. Даже человека убить — и то не сумел. Кажется, выход один — спасти его.

Полевой лазарет располагался невдалеке от южных ворот, его холст посерел от оседавшего пепла. Раненые ждали осмотра снаружи, вцепившись в разнообразные травмы, стеная, скуля, а то и молча, с пустыми глазами. Горст протоптался сквозь них ко входу в палатку. Мы имеем право пройти без очереди, потому что я — королевский обозреватель, она — дочь маршала, а раненый — полковник самых знатных кровей, так что вполне приемлемо, если некоторое количество рядового состава подохнет, лишь бы не причинять нам неудобств.

Горст протолкнулся сквозь полог и нежно-нежно уложил Брока на стол в бурых пятнах, и хирург с натянутым лицом прислушался к его дыханию, и объявил его выжившим. И задушил все мои крохотные, глупенькие надежды. Снова. Горст отступил, когда вокруг столпились медбратья, а Финри склонилась над мужем, взяв его покрытую копотью руку и напряжённо глядя ему в лицо. В её глазах сияла надежда, и страх, и любовь.

Горст просто смотрел. А если я попаду сюда при смерти, хоть кто-нибудь захочет помочь? Ага — пожмут плечами и выкинут меня вместе с помоями. И почему нет? Я и этого-то не заслуживаю. Он отвернулся, проковыляв, выбрался наружу и остался стоять, угрюмо взирая на раненых, сам не зная, сколь долгое время.

— Сказали, его раны не слишком плохи.

Он повернулся взглянуть на неё. Выдавить на лицо улыбку оказалось работой покруче, чем карабкаться с утра на Героев.

— Я… очень рад.

— Сказали, ему повезло до изумления.

— Так и есть.

Они ещё немного постояли в молчании.

— Не знаю, как мне только вас и отблагодарить…

Да легко. Бросай своего дурачка и будь моей. Мне больше ничего не надо. Только такой пустячок. Только поцелуй меня, обними, и отдайся — полностью и безоговорочно. Вот и всё.

— Не стоит, — прошептал он.

Но она уже повернулась и помчалась обратно в лазарет, а он остался один. Он ещё немного постоял, а пепел мягко опускался вниз, оседая на землю, оседая на его плечи. Около него на носилках лежал парень. То ли по дороге к палатке, то ли в ожидании врача он умер.

Горст нахмурился на его тело. Он мёртв, а я, своекорыстный трус — вот кто я, ещё жив. Он втянул ободранным носом воздух и выдохнул его из ободранного рта. Жизнь — нечестная штука. В ней нет никакой системы. Люди умирают невпопад. Пожалуй, это очевидно. Известно каждому. Известно каждому, да только в глубине души этому никто не верит. Думают, когда настанет их черёд, это станет уроком, смыслом, событием, достойным пересказа. Что смерть приидет за ними в облике тёмного чародея, безжалостного рыцаря, властелина ужаса. Он потыкал тело парнишки носком сапога, наклонил его набок, а потом дал откинуться обратно. Смерть — измотанный работой конторщик, а ворох квитков к заполнению слишком велик. Нет никакой расплаты. Нет никакого мига прозрения. Смерть подкрадывается сзади и хватает нас, пока мы сидим на толчке.

Он переступил через покойника и пошёл обратно в Осрунг, мимо заполонивших дорогу серых бродячих призраков. Не успев пройти и дюжины шагов за ворота, он услышал окликнувший его голос.

— Сюда! На помощь! — Горст увидел руку, торчащую из кучи обугленных головней. Увидел беспомощное, перепачканное лицо. Он осторожно взобрался наверх, расстегнул застёжку под подбородком солдата, снял и отбросил шлем. Нижняя часть тела застряла под расколотой балкой. Горст ухватился за один конец, пересилил, поднял и сдвинул в сторону. Взял солдата на руки, бережно, как отец спящее дитя, и понёс к воротам.

— Спасибо, — прошелестел тот, скребя ладонью по вымазанному сажей кителю Горста. — Вы — герой.

Горст ничего не ответил. Эх, если б ты знал, дружище. Если б ты только знал.

Отчаянные попытки

Время праздновать.

Несомненно, у Союза имелся собственный взгляд на это событие, но Чёрный Доу нарёк его победой, а его карлы всей душой были рады согласиться. И вот выкопали новые ямы для костров, и раскупорили бочки, и разлили пиво, и все предвкушали двойную выплату золотом, а большинство ещё и возвращение домой, распахивать свои поля, или своих жён, или и то и другое.

Они вопили здравицу, хохотали, шатались взад-вперёд в сгущавшейся тьме, спотыкались об костры, рассыпая дожди искр — ужратые в говно. Все чувствовали себя дважды живее обычного, ибо заглянули в лицо смерти и сумели выжить. Они пели старые песни и сочиняли новые, с именами сегодняшних героев на месте вчерашних. Чёрный Доу, и Коль Долгорукий, и Железноглав, и Стодорог, и Золотой воспарили ввысь, в то время как Девять Смертей, и Бетод, и Тридуба, и Малорослик, и даже сам Скарлинг Простоволосый погружались в прошлое, подобно закатному солнцу. Полуденная слава их деяний тускнела до размытых воспоминаний, последним проблеском среди волокнистых туч, прежде чем их поглотит ночь. Даже о Вирране из Блая сказано немного. О Шаме Бессердечном никто и не пикнул. Время ворочает имена, как плуг ворочает почву. Вынося новые наверх, хоронит старые в грязи.

— Ручей. — Утроба неуклюже опустился у костра, с деревянным кубком эля в руке, и ободряюще потрепал Ручья по коленке.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});