Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

– А ведь отцы наши, Павел, так по сию пору там вдвоём и лежат. В полной безвестности…

Троицкий вздохнул и обратился к своему собеседнику с неожиданным предложением.

– Надо бы нам с тобой навестить их.

В ответ Родионов странно хмыкнул.

– Что ты?.. – удивился Павел Петрович.

– Во-первых, церковное кладбище всё под асфальт закатали, так что найти точное место отцовой могилы нам с тобой будет трудненько, а, во-вторых, чтобы попасть туда, нужен пропуск: в храме нынче консервный завод помещается, и без пропуска на его территорию никого не пускают. А как же?!.. Стратегический объект!.. А вдруг ты вражеский шпион и намерен важную государственную тайну за океан передать – рецепт засолки краснознаменских огурцов.

Троицкий рассмеялся.

– Напрасно смеёшься, – одёрнул его Родионов. – Наши огурчики на всю область знамениты. Пальчики оближешь!.. – он даже причмокнул от удовольствия.

– Жаль, не удастся нам с тобой родительскую могилу навестить, – огорчился Павел Петрович.

– Почему это? – хитро подмигнул ему Киприан. – Я с тем к тебе и пришёл. Удалось мне на самого директора стратегического объекта выйти, и в ближайшие три дня он нас к себе с визитом ожидает. Я ему наплёл, что ты специально из Москвы приехал, ищешь поставщиков консервной продукции. Ты уж смотри, не подведи меня.

– Постараюсь, – усмехнулся Троицкий. – Завтра навряд ли смогу: как-никак у брата юбилей. А вот послезавтра с удовольствием составлю тебе компанию.

– Давай сразу на десять утра сговоримся, – предложил Родионов.

Павел Петрович согласился, потом не удержался и спросил:

– Ну, а после Константиполя, где скитался?.. Как жил?..

– После?.. С того самого дня, как побили меня на базаре, я к отцу Серафиму намертво прилепился, и от него уже ни на шаг. Я в Константинополе ещё долго жил – года полтора, если не два. Весь шестой этаже того дома, где меня сестра Поликсена обогрела и накормила, принадлежал церковной общине Святого Пантелеймона. В том доме на каждом этаже по две квартиры помещалось. Так вот, одна квартира, куда меня батюшка привёл, была жилая, а в квартире напротив устроили домовую церковь. Офицеры, бежавшие из Крыма и застрявшие в Константинополе, лучшего места для храма не нашли. Вот и обосновались там, а отец Серафим был их духовником. Ну, а я при нём. Всё делал, что батюшке потребно было. А летом двадцать пятого года Господь направил мои стопы в Европу. Владыка Вениамин, знавший отца Серафима ещё в те поры, когда тот учился в духовной семинарии, получил в Париже кафедру в Богословском институте и призвал его к себе… Но спаситель мой в Париж не поехал, у него одно желание было – домой вернуться. Написал он владыке длинное письмо, поблагодарил за приглашение и рекомендовал ему меня. Потом посадил в Восточный экспресс и отправил в Париж. Я поначалу сокрушался сильно, до слёз жалко было с батюшкой расставаться, но Серафимушка осадил меня: "Ты даже представить себе не можешь, к кому я тебя отправляю!.. Потом ещё благодарить меня станешь!.." И вправду, владыка меня с первого взгляда покорил!.. Замечательная личность, доложу я тебе!.. Сын крепостного крестьянина, а дослужился до архирейского чина! В двадцатом году генерал Врангель его даже "епископом армии и флота всей Белой армии" назначил. Принял он меня ласково и буквально с первого дня стал готовить к священству. Представляешь?!.. И. казалось – всё!.. Мытарства мои закончились?.. Ан нет!.. Не знаю, может быть, ты слышал: в тридцатом году в зарубежной православной церкви раскол произошёл. Меньшая часть духовенства, и владыка Вениамин в их числе, сохранила верность Московской патриархии, а большая обвинила их чуть ли не в сговоре с Антихристом, и перешла под юрисдикцию Константинополя. И остался наш благодетель без должности, без средств к существованию и даже без крыши над головой. Трудненько нам тогда пришлось!..

И Киприан рассказал Павлу Троицкому, как они бедствовали! Владыка решил организовать в Париже Патриаршье подворье с храмом во имя Трёх Святителей – Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста. Но где?!.. С колоссальным трудом отыскали пустой подвал, из обыкновенных досок сбили иконостас, а в нём – копеечные бумажные иконки. Даже на то, чтобы кирпичные стены оштукатурить, денег не было. Но зато был молитвенный дух и святость, и сплочённость прихожан!.. Настоящая вера была!.. И вознаградил их Господь!..

История, признаться, фантастическая!

Узнал владыка, что у одного парижского антиквара хранится икона Иверской Божьей Матери. По преданию, вывезли её из России аж в тысяча восемьсот двенадцатом году. Кинулся Вениамин к антиквару, а тот его сразу ценой огорошил – сто тысяч франков! Откуда у бедствующего священника такие деньги?.. Упал владыка антиквару в ноги. К совести его взывал, умолял скостить цену. Тот покобенился немного, но мольбам Вениамина внял. В конце концов, сошлись на пятнадцати тысячах. Но и таких денег в приходе не было, а тут ещё антиквар поставил условие, чтобы деньги были собраны в трёхдневный срок, иначе уйдёт икона с молотка. Совсем, было, отчаялся владыка, но в ту же ночь явилась ему Богородица и спросила сурово: "Где вера твоя?!" Поутру после литургии воззвал Вениамин к прихожанам. Никогда, ни до, ни после, не была его речь такой вдохновенной!.. И ведь подействовало! Понесли прихожане в храм последние свои сбережения, кое-кто даже средств, отложенных на оплату квартиры, не пожалел, хотя многим рисковал – очутиться в Париже на улице за неуплату в те поры означало верную гибель. И чудо произошло: собрали-таки пятнадцать тысяч!.. С тех пор и по сей день "Иверская" в Трёхсвятительском храме находится. И что самое знаменательное: никто из прихожан, что последнее на выкуп иконы отдал, не пострадал. Не оставил их Господь попечительством своим.

Как вторая мировая война началась, владыка Вениамин уехал в Америку, а Киприан в Париже остался. При немцах продолжал свою пастырскую службу нести. Оккупанты его не трогали, полагая, что эмигранты из России, все, как один, против Сталина. Может, и не испытывал Родионов особой любви к советскому режиму, но родину предавать не собирался и тайком помогал французскому Сопротивлению. Много раз на волосок от гибели был, но уберёг его Господь, и генерала де Голля встречал он на Елисейских полях живым и невредимым. В Россию возвращаться не собирался, хотя временами тоска по дому охватывала нестерпимая.

Но вот в сорок седьмом году получил он от владыки весточку. Тот сообщал в письме, что собирается домой возвращаться, и звал с собой. Недолго Киприан раздумывал, тут же откликнулся на зов владыки и уже к октябрьским праздникам оказался в Москве. Только напрасно он радость от встречи с родиной предвкушал: прямо с Белорусского вокзала повезли его, сердечного, на Лубянку, вкатили пять лет, и отмотал доверчивый Родионов "за колючкой" весь срок как миленький. Даже владыка Вениамин не помог.

– Про лагерь я тебе ничего рассказывать не стану: ты не хуже моего тамошние порядки знаешь. Ну, а после лагеря страшно домой потянуло, не утерпеть. Правда, ехал-то я в Боголюбово, а приехал в Краснознаменск. Каков парадокс!.. Одно все эти перемены оправдывает: моя дорога домой на тридцать лет растянулась!.. – завершил Киприан свой рассказ. Но, помолчав немного, прибавил: – Я здесь на пепелище оказался: из всех братьев и сестёр одна Маруся в живых осталась… А ведь было нас шестеро!..

– Что делать? – посочувствовал Павел. – Видно, так уж Господь распорядился.

– Что верно, то верно, – кивнул головой Киприан. – Ну, а тебя, слыхал я, родня похоронить успела?.. Правда ли?..

– Ничего мудрёного, Кирюша. Меня на воле без малого двадцать лет не было. Тут не только похоронить, тут навеки забыть можно.

– Ладно, пошлёпал я, – стал прощаться Родионов. – Спасибо за чай… А насчёт того, что отец Серафим про тебя в письме написал, ты подумай… Крепко подумай.

Когда за Киприаном закрылась дверь, Павел Петрович, не раздеваясь, лёг поверх покрывала на горбатый пружинный матрас и стал думать. "Крепко", как советовал ему недавний гость, так "крепко", что даже не заметил, как заснул.

8

А в доме первого секретаря горкома партии до поздней ночи горел свет. Пётр Петрович у себя в кабинете готовился к завтрашнему выступлению на торжественном собрании: наносил последний лоск на давно уже написанное и десятки раз правленое-переправленное ответное слово юбиляра. Зинаида решила украсить своё парадное платье, которое она собиралась надеть на завтрашнее торжество: пришивала к воротничку и на манжеты старинное кружево. Всё должно быть скромно, но элегантно. Ей хотелось утереть нос краснознаменским модницам и показать, что такое изысканный, утончённый вкус. Матюша, укрывшись одеялом с головой, при свете карманного фонарика перечитывал в третий… или даже в четвёртый раз подаренный ему «Круглый год». Какой там был рассказ про Ильича! Жаль, никто из домашних так и не захотел послушать его. Капитолина, лежа на своей узкой железной кровати под тонким одеялом из верблюжьей шерсти, мечтала о том, как завтра Костик обязательно пригласит её на танец… Ну, хотя бы на один!.. И тогда целых десять минут она будет млеть и таять в его объятьях. Валентина Ивановна выпила двойную дозу снотворного, но сон не шёл к ней. В очередной раз она в яростном ожесточении мысленно спорила со своим старшим сыном, пыталась найти самые убийственные доводы в защиту свою. И лишь на втором этаже бывшего каретного сарая, превращённого ныне в гараж, где в досоветские времена жили кучера и конюхи, а теперь обретался Савва, было темно. Личный шофёр, охранник и верный слуга всего семейства Троицких, спал крепко. Без снов. Совесть его была абсолютно спокойна и чиста. Временами казалось, ничто не в состоянии её потревожить.