Похищение чародея - Кир Булычев

Я остановился на белой полосе. Все мы выдаем себя не за тех, кем являемся на деле. Мы стараемся быть значительнее, остроумнее перед женщиной, если она нам нравится. Мы стараемся быть умнее перед мужчинами, добрее перед стариками, благоразумнее перед начальниками. Мы все играем различные роли, иногда по десяти на дню. Но роли эти любительские, несложные, чаще за нас работает инстинкт, меняя голос по телефону в зависимости от того, с кем мы говорим, меняя походку, словарный запас… И я понял, что стою, вобрав живот и сильно отведя назад плечи, словно зрители, смотрящие на меня, сейчас поддадутся обману.

— Держи! — крикнул Иванов. — Держи, Коленкин. Ведь народ в тебя еще не верит.

Я приказал своим рукам поймать мяч. И они меня послушались. Я приказал им закинуть мяч в корзину отсюда, с боковой полосы, с неудобной, далеко расположенной от кольца точки. И мяч послушался меня.

— Молоток! — сказал Толя.

Труднее было бегать, стучать мячом по земле и получать пасы от других. Мяч был тяжел. Минут через десять у меня совсем отнялись руки. Я был покрыт потом и пылью. Я понимал, что больше не смогу сделать ни шагу. И я собрался уже было повернуться и уйти с площадки, как Андрей Захарович, стоявший в стороне со свистком и блокнотом, крикнул:

— Коленкин! Отойди, отдохни. У тебя режим особый. Не переутомляйся, а то нас с тобой Кирилл Петрович в Москву отправит.

Я был очень благодарен тренеру. Я сел на скамью, к девушкам, и они потеснились, чтобы мне было удобнее. И Тамара напомнила мне:

— Гера, обещал ведь нас с Валей погонять!

— Обязательно, — подтвердил я. — Только не сегодня.

Главное — я не опозорился.

Больше в тот день я не выходил на площадку, хоть Андрей Захарович и поглядывал в мою сторону, хотел позвать меня, но я чуть заметно, одними глазами, отказывался от его настойчивых приглашений. Ведь бегуном мне не стать. Я умею лишь одно — забрасывать мяч в корзину. И чем меньше я буду бегать, тем меньше будет противоречие между моим талантом и прочими моими качествами. Впрочем, я могу поднять свою репутацию в другом: бильярд.

После ужина я в кино не пошел. Валя, по-моему, на меня немного обиделась. Женщины, даже очень молодые, — удивительные существа. В них слишком развито чувство собственности. Думаю, что это атавизм, воспоминание о младенчестве, когда все мое: и ложка моя, и погремушка моя, и мама моя, и дядя мой. Я подходил под категорию «дядя мой». И я уже даже слышал, как кто-то из девушек, обращаясь к Вале и инстинктивно признавая ее права на меня, сказал: «Твой-то, Гера».

— Не хочется в зале сидеть, — объяснил я Вале.

— Как знаете.

— Но потом можно погулять.

— Никаких прогулок, — встрял тут же оказавшийся Андрей Захарович. — Режим. И ты, Коленкин, хоть и не обманул ожиданий, наших девушек не смущай. Они ведь к славе тянутся. К оригинальности. Вот ты и есть наша оригинальность. Не переоценивай себя. Не пользуйся моментом.

— Как вы могли… — начал было я.

— Мог. И ты, Валентина, голову парню не кружи.

А мне захотелось засмеяться. Как давно я не слышал ничего подобного! Как давно двадцатилетние девчонки не кружили мне голову! И как давно никто, не в шутку, в самом деле, не называл меня парнем.

— Я, как кино кончится, к площадке подойду, — пообещал я, как только тренер отошел.

— Как хотите, — пожала плечами Валя. — А вот в кино вы зря не пошли. Вам, наверное, с нами неинтересно.

И только потом, уже в бильярдной, на веранде, я осознал, что она перешла на «вы».

Ну и чепуха получается!

У бильярда стоял Иванов. В одиночестве.

— Ты чем в кино не пошел? — спросил он.

— Смотрел уже, — соврал я. Не говорить же человеку, что я подозреваю у себя исключительные способности к бильярду и горю желанием их испытать.

— Я тоже смотрел, — сказал Иванов. — Да и жарко там. Сыграем?

— Я давно не играл, — соврал я.

— Не корову проиграешь. Не бойся. Кием в шар попадешь?

— Попробую.

— Пробуй.

С первого же удара, когда кий у меня пошел в одну сторону, шары в другую, я понял, что эта игра требует от изобретения Курлова большего напряжения, чем баскетбол. Несмотря на то что мои нервные клетки работали сейчас лучше, чем у кого бы то ни было на свете, передавая без искажений и помех сигналы мозга моим пальцам, задание, которое им надлежало выполнить, было не из легких. На площадке я учитывал лишь вес мяча и расстояние до кольца, здесь я должен был точно направить в цель кий, рассчитать, в какую точку ударить, чтобы шар правильно ударился о другой шар и пошел в узкую лузу. И главное, должен был унять легкую дрожь в пальцах, не игравшую роли на площадке, но крайне опасную здесь.

Рассудив так, я заставил свой мозг считать точнее. И пока Иванов, похохатывая над моей неуклюжестью и испытывая законное удовлетворение человека, взявшего реванш у сильного противника, целился в шар, я мысленно стал на его место и, не без труда проследив глазами за направлением его будущего удара, понял, что он в лузу не попадет. А попадет шаром в точку, находящуюся в трех сантиметрах слева от угловой лузы. Что и случилось. И тогда я понял, что победил.

— Держи, — сказал Иванов, протягивая мне кий. — Только сукно не порви. Тетя Нюра тебе голову оторвет. Ей что звезда, что просто человек — все равно.

— Постараюсь, — пообещал я и оглянулся на звук приближающихся шагов.

На веранду поднялся доктор.

— Ну вот, — констатировал он не без ехидства, — вот спорт для вас, Коленкин.

Но я не обиделся.

— Главное — не побеждать, а участвовать, — разглагольствовал я. — Любой спорт почетен.

— Угу, — буркнул доктор и отошел к перилам, закуривая.

Мне тоже захотелось курить. А то ведь за весь день выкурил только две сигареты, и те украдкой, в туалете, а потом заглянувший туда после меня Андрей Захарович бегал по территории и кричал: «Кто курил? Немедленно домой отправлю!» Но конечно, не узнал. А я был не единственным подозреваемым.

Уже совсем стемнело и густая синь подступила к веранде, дышала сыроватой прохладой и вечерними запахами хвои и резеды.

Я не спеша взял кий, поглядел на шары. Понял, что надо искать другую точку, и медленно, точно тигр вокруг добычи, пошел вдоль стола.

— И не старайся, — настаивал Иванов.

— И в самом деле, не старайтесь, — поддакнул доктор. — Иванов здешний чемпион.

— Тем лучше, — сказал я.

Я наконец нашел то, что искал. Очаровательные, милейшие шары! И я знал, в какую точку надо попасть ближним по дальнему, чтобы оба полетели в лузы. Что я и сделал.

Иванов ухмыльнулся:

— Ага!

А доктор разочарованно вздохнул и тяжело спустился с веранды, словно он, а не Иванов терпел поражение.

Я протянул кий Иванову, но тот даже удивился.

— Ведь попал! — объяснил он. — Еще бей.

И так я, не возвращая кия Иванову, забил семь или восемь шаров. Столько, сколько было нужно. Я так и не знаю точно, сколько. С тех пор я ни разу не подходил к бильярду, хоть слава обо мне на следующий же день разнеслась по всей базе и меня многие просили показать мое искусство. Я не стал этого делать после того, как, поглядев на мой последний шар, Иванов сказал завистливо:

— Ты, Коленкин, большие деньги можешь на спор зарабатывать. В парке культуры.

Я не хотел зарабатывать деньги на спор.

Я ушел, отыскал в темноте скамью у площадки. Вечер был безлунным, а фонари далеко. Я курил, прикрывая огонек ладонью. Жена тренера долго и скучно звала домой сына. Потом из столовой выходили люди. Кино кончилось. Валя не шла. Я так и думал, что она не придет. В кустах за моей спиной раздался шорох, и я услышал девичий голос:

— Не жди, Гера, она не придет.

— Это ты, Тамара? — спросил я.

— Да. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответил я и понял, что я очень старый и вообще совсем чужой здесь человек.

Кто-то смеялся вдалеке. Потом из столовой донеслась музыка. Я вернулся в свою комнату. Толи и Коли не было. Лишь белые сумки с надписью «Адидас» стояли посреди комнаты. Я распахнул окно пошире и лег. В комнату залетели комары, жужжали надо мной, и я заснул, так и не дождавшись, когда придут соседи.

На следующий день из Москвы приехали какие-то деятели из нашего ДСО. Андрей Захарович, глядя на меня умоляюще, попросил с утра пойти на площадку. Я старался изо всех сил, хотя у деятелей при моем появлении вытянулись лица. Я кидал мячи чуть ли не от кольца да кольца, взмок и устал, но Андрей Захарович все смотрел и смотрел на меня умоляющим взором, а деятели шептались, потом вежливо попрощались и ушли, а я так и не знал до самого обеда, решили они что-нибудь или сейчас меня попросят собирать вещи.

Но за обедом ко мне подошел тренер и сказал:

— Подождешь меня.

Доедал я не спеша. Толя и Коля ели сосредоточенно. Они устали. Они сегодня бегали кросс, от которого я отказался. И это как-то отдалило их от меня. Я не разделил с ними неприятных минут усталости и приятных мгновений, когда ты минуешь финиш. Я понимал то, что они не могли бы сформулировать даже для себя.