Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

— Что вы, что вы? — смущенно пробормотал Глагольев и долго молчал, покачиваясь на сиденье, круто сдвинув беловатые, выцветшие брови.

Словно раздраженный рассуждениями Глагольева, майор Птахин наседал на него все крепче:

— Не о тюльпанах надо сейчас вспоминать, капитан, а говорить о том, как бы беспощаднее и вернее бить врага. Вредные эти разговоры, капитан, прямо скажу — вредные…

Как бы в подтверждение этих слов внезапно позади «эмки» послышался нарастающий вихревой шум, злое жужжание мотора. Огромная, быстро несущаяся тень, похожая на тень громадной птицы, легла на дорогу. Опытный сержант-шофер резко, почти инстинктивно, затормозил. Капитана Глагольева и майора Птахина подкинуло на сиденьи, оба они ударились грудью о переднюю спинку. И в ту же секунду где-то вверху прогремела густая очередь пулемета.

Впереди машины, шагов за двадцать, полегла рожь и схватилось облачко пыли. Лицо шофера мгновенно окаменело, руки, державшие баранку руля, напряглись, как пружины.

— Мессершмитт, — сказал он. — Вот гад!

Все это произошло так быстро, что никто даже не успел осознать опасности.

— Вот вам прибавление к вашему рассказу о детях, — с горечью сказал Алексей Глагольеву и кинул шоферу: — Прибавьте газу, Якушкин. Да посмотрите: не возвращается ли он, чтобы сделать новый заход.

Машина помчалась. Шофер, приоткрыв дверку, крутя баранку, бросал взгляды назад, на небо.

— Это охотник, товарищ гвардии подполковник! — теперь уже весело кричал он. — Они тут парами и в одиночку шныряют. Опять начинают хамить. Целыми стаями стали на Курск налетать. Так и знайте: опять какую-то гадость замышляют.

Майор Птахин беспокойно посматривал в заднее окошко.

— Удачно обошлось. Высоко взял, — облегченно проговорил он. — Чуть-чуть бы ниже и…

— Кажется, смылся, — еще раз выглянув, сказал шофер. — Видать, последние патроны выпустил и полетел заряжаться… Змей проклятый…

Капитан Глагольев сидел, прижавшись в углу кабины. Впереди замаячила снесенная наполовину колокольня старинного, казавшегося совсем пустынным, укрытого садами городка…

8

В рабочем клубе, на одной из окраинных улиц, уже собирались съехавшиеся со всей армии бронебойщики и артиллеристы. Слет еще не начался: ждали командующего армией и начпоарма Колпакова.

Во дворе клуба, накрытого прохладной тенью лип, Алексей встретил замполита полка майора Соснина и полковника Синегуба.

— Товарищ гвардии полковник, орлы наши все слетелись? — спросил Алексей. Он и теперь считал полк Синегуба, в котором провоевал около двух лет, своим и называл его «нашим».

— Съехались, подполковник. Зибралыся козаченьки… Вон наши всем куренем под липой, — сказал Синегуб. — Васин, Богдашкин, Глухов, Дудников, Хижняк…

— И Хижняк приехал? А Гармаш?

— Гармашу нельзя. Труновский людей привез.

— Пойду к ним — повидаюсь до начала слета, — нетерпеливо поглядывая в сторону, куда показал Синегуб, сказал Алексей и направился к стоявшей под липой скамейке, на которой плотно, плечо к плечу, сидели делегаты слета.

Завидев начальника политотдела, все бойцы, а вслед за ними и капитан Труновский поднялись со своих мест. Алексей еще издали замахал им рукой.

— Сидите, сидите.

Труновский продолжал стоять. Назначение Алексея на новый пост он считал делом, не обошедшимся без чьего-либо покровительства, и, услышав об этом назначении, тогда же подумал: «Я сто комплектов обмундирования износил, не такие заслуги имею, а меня в батальон загнали, а он из старших политруков сразу куда махнул».

Алексей вежливо поздоровался с Труновским, подошел к вскочившим Дудникову и Миколе. Бронебойщики выжидающе-весело смотрели на Алексея.

— Как живете, гвардейцы? — приветливо спросил начальник политотдела, пожимая однополчанам руки. — Не скучаете?

— Никак нет, товарищ гвардии подполковник, — ответил Дудников. — Живем — не горюем, хлеба не купуем. Ждем вот, когда гитлеряки полезут, а они притихли, носа не показывают.

— А если покажут, ружье не откажет? — усмехнулся одними глазами начальник политотдела.

— Об этом не беспокойтесь, товарищ гвардии подполковник. По зубам дадим… Заявление в партию подали, вот с Миколой, — сразу посерьезнев, добавил Дудников.

Суровое, уже успевшее загореть лицо Алексея посветлело.

— Пора, пора, Иван Сидорович. И вы, Николай Трофимович, хорошо поступили, — сказал Алексей Хижняку. — Не разбирали еще заявлений? — обратился он к Труновскому.

— Нет еще. На днях разберем, — каким-то безразличным тоном ответил Труновский.

— Не задерживайте. Не задерживайте ни одного часа.

— Характеристики одной еще нет, — невнятно буркнул Труновский.

— Какая еще характеристика! — удивился Алексей. — Характеристика бойцу — его поведение в бою Я дам им характеристики. Я прошел с ними от самого Днепра, А Сталинград — разве этого мало? Я приеду и сам вручу им кандидатские карточки. Вы только поскорее оформите документы.

— Слушаюсь, — подчеркнуто бесстрастно ответил Труновский.

— Вы же сегодня, Иван Сидорович, расскажите слету, как подбивали на Дону танки, — вновь обратился Алексей к Дудникову. — Так, знаете, покрепче — своими словами, чтоб у всех руки зачесались.

— Есть покрепче рассказать, товарищ гвардии подполковник, — разом ответили Дудников и Хижняк.

Алексей отвел Труновского в сторону.

— Когда вам вручили заявления?

— Вскоре же после вашего ухода, товарищ гвардии подполковник.

— Так не годится задерживать оформление, капитан, не годится, — нахмурился Алексей.

— У меня собралось пять заявлений. Парторг еще не оформил.

Алексей окинул Труновского сразу потемневшими, ожесточенно сверкнувшими глазами.

— Слушайте. Выбросьте к черту ваш канцелярский стиль работы и больше общайтесь с людьми. Не сидите целыми днями в землянке. Ясно?

— Ясно, товарищ гвардии подполковник, — мгновенно оробев, подтянулся Труновский.

— А если ясно, выполняйте, — угрожающе тихо приказал Алексей и, не слушая, что ему скажет в свое оправдание Труновский, пошел к воротам, куда уже подкатывали машины командующего и начальника политотдела армии.

…В зрительном зале клуба, заполненном солдатами, младшими командирами и офицерами до отказа и так густо, что были видны лишь коротко остриженные солдатские головы, накапливалась сдержанная тишина, прерываемая только гулким покашливанием и поскрипыванием скамеек. Запах нового обмундирования и густо смазанных дегтем сапог скопился под высоким облупившимся потолком. Перед отъездом на слет люди помылись в полевых банях, лица их были чистыми и розовыми. За столом президиума сидели командующий армией, худощавый, быстрый в движениях генерал-лейтенант с очень живыми, словно покалывающими глазами, начальник политотдела армии генерал Колпаков, член Военного совета и трое самых прославленных в армии бронебойщиков и артиллеристов — истребителей танков.

После короткого вступительного слова члена Военного совета на трибуну вышел артиллерист-наводчик и рассказал, как он вместе с расчетом на подступах к Сталинграду подбил из своей пушки семь фашистских танков. За ним выступил младший сержант Квасов, низкорослый, широкоплечий, с крутой, лобастой, выбритой до глянца головой.

— От моей пушки фашистам не раз приходилось кисло, — начал он мощным, сразу заполнившим весь зал, хрипловатым басом.

Это начало вызвало веселое оживление на скамьях.

— Я, братцы мои, за своей, «дудкой» — так я называю свою пушку — ухаживаю, как за малым дитем, — щуря узкие хитрые глаза, продолжал Квасов. — Я в свою «дудку» как затрублю, фашистам жарко становится.

И младший сержант, пересыпая свою речь шуточками, стал рассказывать, как он из своей «дудки» подстрелил четыре танка только в одном бою.

— Главное, братцы мои, никогда не горячитесь. Ты его, танк, подсиживай, как зверя лесного, подпускай поближе, не бойсь его, окаянного, пускай он страшно ревет и вроде на тебя рылом поганым лезет. Ничего! Ты на него, стало быть, как он станет к тебе подлезать, спокойненько, спрохвала начинай наводить. И не томошись зря, пускай себе землю роет, как свинья, а ты его в самое рыло (сдавленный смешок пролетел над скамьями), в самое рыло прямой наводкой и подваживай. А то еще можно, братцы мои, в паз, где башня с туловом, то есть с корпусом, соединяется. Тут-то ее, башню, враз заклинить можно. Пушкарь-то фашистский потом уж не сможет башню повернуть и вести прицельный огонь. Или еще можно по лапам его, по гусеницам бить. Я сам под Сталинградом его, анафему, этак подсек против шерсти, по этим самым тракам как трахнул, так эта трака в один секунд лопнула, гусеница так и выстелилась… Ну, тут уж танк и добивай и гвозди, покуда дым из него, как из трубы, пойдет. А то еще по щелям смотровым норови ударить. Тоже шанец есть, чтоб еще одну поганку уничтожить…