Дневник, 2004 год - Сергей Есин

18 октября, понедельник. После вчерашнего перелета — уже, будто ничего и не бывало — ни отпуска, ни дворца Кносса, ни орлиной Санторины, — принялся за обычное свое институтское рутинное дело. У Буйды хорошо было написано о том, как лошадь влегла в хомут, будто сама на себя его надела, и пошла, потащила телегу вперед. Мельница закрутилась.

Если продолжить «о вчера», то перелет был довольно легким. Наш огромный «Ил», в котором сидеть, правда, было удобнее, чем в «Боинге», довольно быстро и качественно долетел. Кормили, правда, хуже, чем раньше кормили на советских авиалиниях, и при этом еще показали какой-то отвратительный, донельзя банальный американский фильм. Это вкус пассажиров или вкус сытой самолетной администрации?

Хорошо, что я часа два, пока летели, дописывал свой роман. Я твердо знал, что другого свободного времени в Москве у меня не будет, не будет ни сосредоточенности, ни внимания, ни душевного подъема. А как пишут другие писатели?

Мое возвращение, по-моему, умиротворяюще подействовал на В. С., она поговорила, рассказала мне о своих впечатлениях и болезнях и успокоилась.

Включился сразу же в весь комплекс институтских забот. Днем разбирал — наезд Московского отделения Госкомимущества, которое во что бы то ни стало хочет, в обход Закона о высшем образовании, распоряжаться сданными в аренду (их уже осталось мало) площадями. Здесь возникли какие-то санкции из-за банка Орехова. Вроде бы банк платил свою долю в Госкомимущество, но мы тоже виноваты. Эти платежные поручения надо было собирать и хранить. И. Н., поглощенная собой и своими житейскими сложностями, так и не наладила должный учет и контроль. Теперь все это надо разыскивать, а банк ликвидирован, Орехов как бы устраняется.

Вечером же смотрел, как и обычно, телевидение. Лукашенко получил через референдум право на новый, третий срок. Путин вяжет узлы внешней политики. Демонстрации в Минске и жуткая эпопея «Московская сага» Вас. Аксенова. Этот огромный роман Вас. Павлович написал, когда началась перестройка, всё разрешили. Чудовищно. А какие были рассказы! Графомания убивает писателя. Еще одна новость: Абрамович купил на Лазурном берегу замок Виндзоров. Рассказывают, что он очень бережет своих детей: когда они семьей едут куда-нибудь, то стараются ехать в разных автомобилях. Если с одним из родителей что-нибудь случится, другой должен заботиться о семействе. Очень неплохо, вырастут новые грызуны. Я эту информацию совмещаю с информацией о продаже части ЮКОСа. Может быть, когда-нибудь дело дойдет и до наследников.

19 октября, вторник. Виделся и разговаривал с Евгением Юрьевичем Сидоровым. Работает он пока очень заинтересованно, мне нравится.

Днем возникли новые трудности: в общежитии отключили лифт. Предписание о ремонте появилось год назад, в какой-то период у нас не было денег, а потом и Матвеев об этом забыл, и Лыгарев запамятовал. Оба последнее время купались в своих личных делах, и я это видел.

Написал небольшой рейтинг в «Независимую газету».

Днем провел семинар, обсуждали рассказ Юры Глазова. Он очень ищущий парень, но в его внутреннем мире много виденного и уже знакомого. Немножко ему вскружила голову премия, которую ему дал «Московский вестник». Тем не менее он сделал большие успехи, этот рассказ написан чисто, хороший диалог, есть подтексты. Особенно запомнился эпизод, когда мать взяла урну с прахом отца, положила ее в красный рюкзачок и понесла. Есть еще несколько, казалось бы, необязательных, но, по существу, основных эпизодов. Это вызывает ощущение надежды.

Начал читать мемуары князя Мещерского, которые купил уже очень давно. Репутация у князя неважная, но здесь медленная по годам конструкция. Интересно, читать буду долго. Уже поначалу появляется иной образ времени и иная интонация, вместо привычной царской власти.

20 октября, среда. В шесть часов в ресторане «Джонка» проходила церемония торжественного вручения премии имени Виктора Розова. Я пошел туда вместе с Людмилой Михайловной. Все это было довольно затянуто, продолжалось часа полтора. Попутно с премией и дипломами вручалась еще медаль Розова «За вклад в отечественную культуру». Каждый из награжденных что-то говорил о себе, о времени. Говорил и каждый, кто был назначен оргкомитетом для этого вручения. А люди здесь были очень интересные, глубокие. Выросла и картина жизни, и все получили своеобразный, подпитывающий характер каждого, нравственный урок. В этом я и вижу смысл данного мероприятия. Все это было и чуть, правда. старомодно, но в этой традиционности таилась определенная воспитывающая глубина. Вообще после Клуба выходишь всегда чуть лучше, чем туда пришел.

Видел Толю Кима, Володю Бондаренко, у которого с Гусевым какая-то война, был на вечере Алексей Шорохов. Любопытно, что среди лауреатов оказалось довольно много людей, окончивших Литинститут. Даже Леванов, которого я и выдвинул на премию, в свое время я же и вручал ему диплом.

Диплом, премию и знаки «Хрустальной розы» мне вручал академик Челышев. Перед этим прямо на подмостках он шепотом спрашивал, какое у Есина имя-отчество. Сказал несколько слов о значении института и о моей роли в нем. Видимо, уцепился за слова «Дневник ректора». Испытал я в этот момент определенную неловкость, не самый любимый мною герой.

На этот раз к ответному слову я был готов. Накануне мне позвонил Сережа Сибирцев: «Готова ли нобелевская речь?» Люди характера Сережи придают очень много значения подобным событиям. И тогда я подумал: а почему бы и нет? Буквально за час до собрания я продиктовал Е. Я. эту речь. Заняло у меня это десять минут и пятнадцать минут у Е. Я., чтобы все это напечатать. Но стоял уже уверенный, потому что в крайнем случае вытащу из кармана и прочту. Все же читать ничего не стал, а просто прокатился по тезисам, получилось неплохо. Но речь все же перепечатываю.

«Я отчетливо представляю, что премия имени Виктора Розова, которая называется «Хрустальная роза» и которую вручают лауреатам как самый драгоценный приз, могла быть сделана и из другого материала, да мало ли хороших материалов в мире — из серебра, золота, даже выточена из мрамора. Но она — хрустальная, и в этом есть определенный магический смысл. Совершенно верно, слово «магический» произнесено сознательно:

И даль свободного романа

Я сквозь магический кристалл

Еще не ясно различал…

Но «магический кристалл» — это еще и прозрачное, это то, через что просвечивается наша действительность, что или уменьшает её, или увеличивает. А может быть, сквозь этот магический кристалл эта действительность начинает являться именно той, как она и существует без торжественных аксессуаров дня?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});