«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского - Владимир Карлович Кантор

в конце концов кроме Брюзгина явились Кротков и Бонвеч». У Ф.В. Духовникова читаем: «В десять часов состоялся консилиум из докторов: Брюзгина, Кроткова и Бонвеча, приглашенного по совету А.П. Ровинского; хотя были приглашены и другие доктора (между прочим Розенталь и Погосский). На консилиуме пришли к заключению, что приступы болотной лихорадки приняли опасное направление. Предписали хинин. В два часа дня 16 октября снова приходили А.В. Брюзгин и М.И. Кротков. Они установили упадок сердечной деятельности и односторонний паралич. В сознание Чернышевский так и не приходил. В четыре часа ушли и вернулись через два часа; по-прежнему бессознательное состояние; давали дышать кислородом и применили возбуждающие средства. В двенадцать ночи состояние больного не изменилось. В 12 часов 37 минут ночи после апоплексического удара Чернышевского не стало»[447].

М.Н. Пыпин в своих письмах привел последние слова Чернышевского, произнесенные в бреду в три часа утра 16 октября: «Странное дело – в этой книге ни разу не упоминается о Боге». «О какой книге говорил он – неизвестно. В 4 ч. утра началась хрипота и икота, наступила агония, продолжавшаяся почти сутки». Умер он с Библией в руках.

Вот эта фраза, никем не расшифрованная, требует по меньшей мере рассуждения. Разумеется, речь шла не о Библии. Ведь именно Библия, то есть Книга, цивилизовала поначалу евреев, а потом через посредство Бога Сына другие народы. Возможно, речь шла о книге, которую приписывали ему, рассказывали, что он пишет книгу, которая перевернет мироздание, заменит Бога материей и возвысит Россию. Об этой книге он рассказал в своей притче о Шамиле, баране и козле. В ней он рассказал, что ученый сжег эту книгу, дабы не пошатнуть мироздание. Скорее всего, в ней могло не говориться о Боге, хотя, зная религиозность НГЧ, в это не очень верится. Приведу любопытнейшую его беседу с Токарским последнего саратовского года: «Как-то Н. Г-ч сидел в глубине своего дивана и глубоко задумался, я тоже молчал. Вдруг, даже не обращаясь, по обыкновению, с вопросами ко мне, а как бы мысля вслух, он сказал: “Неужели не найдется человек, который уловил бы закон человеческой жизни, как Ньютон уловил закон мироздания”. И, помолчав немного, прибавил: “Конечно, найдется”.

Мне не хотелось прерывать течения его мыслей. Чрез несколько дней я напомнил ему этот эпизод и спросил, не приближает ли нас к разрешению вопроса теория экономического материализма? “Нет, – сказал он просто, – это, может быть, материал, но не путь к разрешению вопроса”. И заговорил о другом»[448]. То есть экономический материализм не был для него путем к объяснению мироздания. Возможно, эта книга – была Россия, которую он всю жизнь читал. Но все же людей, несших в себе Бога, он видел, жил с ними, любил их, начиная с отца. А быть может, он думал о том, что в России так и не научились читать и понимать Библию. Вопрос остается.

Похороны Ольга Сократовна перенесла на один день, ожидая приезда сына Михаила с женой. С 17 по 20 октября квартира Чернышевских была открыта для всех, желавших проститься с покойным. «Отец лежал в гробу, окруженном со всех сторон роскошными венками. Лицо его было глубоко спокойно; следы страдания и скорби исчезли <…> он производил впечатление спокойно уснувшего, сладко отдыхающего человека»[449], – вспоминал М.Н. Чернышевский. Демченко пишет, что венков было более сорока и большинство из них имели ленты с надписями. М.Н. Чернышевский привел в своей статье около тридцати, в том числе: «Автору “Что делать?” от русских женщин», «Великому незабвенному учителю и борцу за правду Н.Г. Чернышевскому. Русские женщины» (из Петербурга), «Мир праху твоему, страдалец» (от местного кружка молодежи), «Мыслителю и гражданину», «Памяти великого писателя от интеллигенции», «От молодежи незабвенному и дорогому» (венки от местных политических ссыльных), «Сеятелю великих идей от кружка почитателей», «Великому писателю от нижегородских почитателей», венки от студентов Петербургского, Московского, Казанского, Харьковского (серебряный венок), Новороссийского, Дерптского, Варшавского университетов, Петровской академии, Горного и Лесного институтов, от Саратовского литературного фонда и редакций местных газет. Умер русский святой, а, судя по венкам, хоронили революционера.

Но сами похороны вернули его к дому, где он родился, к дому, воспитавшему в нем святость. Отпевали его Сергиевской церкви. Возле родового дома Чернышевских дважды отслужили литию – по пути в церковь и обратно. Весь достаточно длинный путь до Воскресенского кладбища гроб с телом несли на руках. Шли по Немецкой, Александровской и Московской улицам. Провожающие организовали хор, и «он пел прекрасно». «Катафалк, везомый четырьмя лошадьми, украшенный венками с развевающимися лентами, несение гроба женщинами, этот хор, масса провожающих – придавали всей процессии торжественно необычайный вид и делали похороны такими похоронами, каких Саратов не видел да никогда и не увидит. А тот, кто лежал в этом гробу? Как мало все это согласовалось с тою простотою, которую он везде и во всем любил! Но разве можно считать эту торжественность оскорблением его памяти?» – писал М.Н. Пыпин родным в Петербург.

Похоронили на Воскресенском кладбище в Саратове. Речей на кладбище не было. Погребли его в семейном склепе, для чего пришлось опустить глубже в землю гроб матери Чернышевского Евгении Егоровны и два маленьких гроба – Александры Нейман (дочери Ек. Н. Пыпиной-Нейман) и Виктора Чернышевского. Гроб с телом Николая Гавриловича поставили рядом с отцовским по правую его сторону. Спустя полтора года на могиле Чернышевского была поставлена железная часовенка, изготовленная по рисунку художника Ф.Г. Беренштама, с цветными стеклами и запирающейся дверью. Часовенка сохранилась на территории усадьбы.

На сороковой день 26 ноября О.С. Чернышевская организовала, как и полагалось по христианскому обычаю, панихиду. Соответствующее объявление появилось в газете. Сохранившейся распиской от редакции газеты документально подтверждается, что текст объявления поместила вдова писателя. Интересен рассказ знаменитого кадета В.А. Маклакова о панихиде по Чернышевскому в Москве: «Молодое поколение Чернышевского уже не читало; но имени его не забыло. Даже в учебнике русской истории Иловайского был помещен пренебрежительный отзыв о его романе “Что делать”. Зато в студенческой песне до последнего времени сохранялся куплет:

Выпьем мы за того,

Кто “Что делать” писал.

Чернышевский был для нас символом лучшего прошлого. Кроме того, он пострадал за убеждения, был жертвой несправедливости. Его смерть кое-что во всех затронула. Власти хотели, чтобы она прошла незаметно. Допущено было только совершенно лаконическое оповещение о ней в газетах в отделе известий. Панихид назначено не было. Мы, студенты,