Маленький Большой человек - Томас Бергер

— Он не обманывал, Лавендер. Он просто говорил о том, как ДОЛЖНО БЫТЬ, а ДОЛЖНО БЫТЬ и ЕСТЬ — это не одно и то же.

— Это правда… — подумав, согласился Лавендер. — А у индейцев было как раз наоборот: как есть, так есть; и потому мне было с ними легко и просто. И не хотелось уходить. Но я ушёл, Джек, и ты ушёл, а почему?

— Да потому, что мы родились не в дикости, а в ци-ви-ли-за-ции.

— Ну и что? — не понял он.

— А то, что когда знаешь, что мир за стойбищем не кончается, то уже никакие слова не помогают — просто берешь и уходишь. Хорошо тем, кто родился в вигваме, ездил у мамки на спине, а потом пересел на лошадь и никогда не изобретал колеса, — им и цивилизация не нужна, и все слова на месте…

— Да-а, если уж ты вышел из цивилизации, — сказал Лавендер, — и попал к дикарям, то поначалу и впрямь все хорошо, но потом поживешь-поживешь, и начинает тянуть обратно, так и тянет узнать, а что же там, дома. Вот и возвращаешься, а хорошо это или плохо, — кто его знает, — возвращаешься и все…

Он смотал удочки, прихватил улов: окунька, несколько краппи и другую рыбью мелочь, и, не оглянувшись, направился к палатке на краю лагеря.

— Эй, Лавендер, — крикнул я ему вслед. — Но если ты вернулся домой, чего ж ты опять попёрся в прерию?!

— Во всяком случае, — ответил он, — не для того, чтобы сражаться против Лакотов. Я нанялся толмачом. Знаешь, а вдруг и они — увидят эту армаду, возьмут, да и вернутся в лоно этих, как их… агентств?

— Ты что, и вправду так думаешь?

— Нет, — признался он, — не думаю. Но если в меня начнут стрелять, — то делать нечего, начну стрелять и я…

* * *

На следующий день я повстречался с Кастером. А на встречу меня толкнули длительные ночные раздумья относительно моего официального статуса. С одной стороны, я нисколько не сомневался, что в лагере подобных размеров, где и без меня хватало всякой разношерстной публики, я могу довольно долго оставаться эдакой «тёмной лошадкой», которую, поскольку она уже тут, все видят и признают за свою, не задаваясь вопросом, откуда она взялась и что, собственно, она тут делает. Но при таком всеобщем отношении, даже не слишком мозоля глаза, я, тем не менее, должен был тешить себя надеждой, что истинная цель моего пребывания в лагере, будучи известна мне одному, не станет известна окружающим в результате ненароком брошенного слова, намека или жеста, что, однако, было вполне возможно уже по той простой причине, что находясь во вражеском стане, я вынужден был постоянно скрывать свою сущность под личиной показного единодушия с врагом, а это, согласитесь, куда как нелегко. Я опасался, что моя истинная сущность как сторонника индейцев обнаружится у первого же костра, где идут разговоры о том, как славный Седьмой кавалерийский полк наголову разобьет Сидящего Быка, что хороший индеец — мёртвый индеец и все в том же духе. В порыве патриотизма солдаты могли и забыть, что Кастер — свинья-свиньёй, и дать в морду каждому, кто усомнился бы в его полководческих дарованиях.

Проблема состояла ещё и в том, что мои намерения до конца пока не были ясны и мне самому. Местоположение индейцев до сих пор не было известно; майор Рино и его отряд как раз с той целью и находились в разведке, предположительно, в долине реки Тонг, чтобы, значит, всё это разузнать и доложить. Планы в моей голове клубились самые смутные, например, такой: улучить момент, когда войска будут в непосредственной близости от уже разведанной индейской деревни, быстренько смыться и предупредить своих друзей о нашествии Кастера, но увы, даже при самом благоприятном стечении предыдущих обстоятельств, не было никакой гарантии, что меня не хлопнут перед самой встречей.

Самое лучшее в данный момент было бы наняться разведчиком, но получение этой должности как раз и было сопряжено с Кастером. И пусть командующим считался генерал Терри, всеми делами, похоже, заправлял наш уошитский герой.

С теми мыслями я и направился в палатку Сына Утренней Звезды, пройдя мимо денщика (не того, что был на Уошито, а нового) — и, оказавшись внутри, сразу увидал походный столик. За ним восседал сам генерал, как обычно, в писательских трудах. Странно, что писательский талант Кастера так и не был отмечен мемуаристами — генерал писал каждый день: писал приказы, письма жене, и даже целые статьи для журнала «Гэлакси» — так сказать, вести с поля боя. Последним делом он сейчас и занимался.

После стрижки генерал выглядел совсем другим человеком, он, пожалуй, похудел и даже поусох, отчего, наверное, и производил сильно ослабленное впечатление на того же Кровавого Тесака. И вот что бросилось мне в глаза ещё до того, как он поднял голову и заговорил: снаружи было ещё светло, но на столе горела свеча (как я понимаю, в качестве дополнительного освещения); и пока он, склонившись над бумагами, писал, предметом моего пристального изучения стала, значит, его генеральская макушка; пламя свечи колебалось, в какое-то мгновение мне вдруг почудилось, что на генеральской макушке зашевелились волосы (у меня, надо сказать, тоже), но затем блеснуло что-то вроде зайчика, и тут меня осенило: генеральскую макушку украшала едва заметная плешь.

КАСТЕР ЛЫСЕЛ! Я даже почувствовал вдруг к нему какую-то чисто человеческую жалость, проходившую, однако, по мере того, как я стоял перед ним, не будучи удостоен его генеральского внимания. Наконец, он поставил точку в своих записях, подождал пока они просохнут, отложил перо и холодно посмотрел на меня.

— Слушаю вас, — сказал он хорошо знакомым мне резким голосом.

— Генерал, — я изо всех сил пытался скрыть вновь поднимающееся отвращение к этому человеку, — я хотел узнать, не нужен ли вам проводник или тот же толмач. Там, знаете, вместе с Лакотами есть ещё и Шайены, а я как раз-то жил среди…

— Нет, — сказал он, снова принимаясь за перо, и кликнул денщика, — проводите этого человека!

В палатку шмыгнул солдатик и замер в почтительной позе, приглашая меня, стало быть, выйти вон, но я, конечно, разозлился — и ни с места. Тогда он ухватил меня за руку, ну, чтоб ускорить мой уход, но я отклонил его помощь, а руку вырвал:

— Ещё раз тронешь — кишки выпущу! — предупредил я его строго и решительно. Кастер вторично оторвался от бумаг и разразился сухим, кашляющим смехом.

— А ты, парень с перцем, как я погляжу! — заметил он, прокашлявшись. — Что ж, это мне нравится! Ладно, — он махнул денщику выйти, и когда тот вылетел, озираясь на меня как ошпаренный, Кастер откинулся назад на своем походном стульчике и уронил с улыбкой кажущегося превосходства: — И чем же ты можешь быть мне полезен?

Меня все ещё душила злость; но, понимая всю важность этого разговора, я повел долгий рассказ о своей жизни у Шайенов, опуская всякие опасные детали, связанные с Уошито.