Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [только текст] - Татьяна Рожнова

<…> Этой зимой императорская фамилия оказала мне честь и часто вспоминала обо мне, поэтому я стала больше выезжать. Внимание, которое они соблаговолили проявить ко мне, вызвало у меня чувство живой благодарности. Императрица даже оказала мне честь и попросила у меня портрет для своего альбома. Сейчас художник Гау, присланный для этой цели ее величеством, пишет мой портрет»{780}.

Об истории создания портрета кисти Гау, упоминаемого в письме, записала со слов матери и Александра Петровна Арапова:

«Одно из ея появлений при Дворе обратилось в настоящий триумф. В залах Аничковскаго дворца, взамен обычных танцовальных вечеров, на которые в виду их интимности добивались приглашения, как знака высочайшей милости, состоялся костюмированный бал в самом тесном кругу.

Екатерина Ивановна выбрала и подарила племяннице чудное одеяние в древне-еврейском стиле, — по известной картине, изображавшей Ревекку[145]. Длинный фиолетовый бархатный кафтан, почти закрывая широкие, палевые шальвары, плотно облегал стройный стан, а легкое из белой шерсти покрывало, спускаясь с затылка, мягкими складками обрамляло лицо и, ниспадая на плечи, еще рельефнее подчеркивало безукоризненность классического профиля. <…>

Всеобщая волна восхищения более смущала скромность Натальи Николаевны, чем льстила ея самолюбию, и она еще до выхода царской семьи забилась в самый далекий, укромный уголок. Но ея высокий рост[146] выдал ее орлиному взгляду Николая Павловича, быстро окинувшему зало.

Как только начались танцы, он направился к ней и, взяв ее руку, повел в противоположную сторону и поставил перед императрицей, сказав во всеуслышание:

— Смотрите и восхищайтесь!

Александра Федоровна послушно навела лорнет на нее и со своей доброй чарующей улыбкой, ответила:

— Да, прекрасна, в самом деле прекрасна! Ваше изображение таким должно бы было перейти потомству!

Император поспешил исполнить желание, выраженное супругою. Тотчас после бала придворный живописец написал акварелью портрет Натальи Николаевны в библейском костюме для личного альбома императрицы. По ея словам, это вышло самое удачное изображение из всех тех, которые с нея снимали. Вероятно, альбом этот сохранился и теперь в архиве Аничковскаго дворца, но никому из детей не привелось его видеть»{781}.

Князю Вяземскому, в числе немногих избранных, присутствовавших на этом балу, довелось увидеть «живую картину» — саму Наталью Николаевну в костюме Ревекки. Находясь в плену своих впечатлений от минувшего бала, он писал ей:

«Что поделывает прекрасная еврейка или прекрасная гречанка и на что она решилась? Волнения бала маскарада так меня ослабили, что я не хорошо себя чувствую и не буду выходить из дому. Но если я нужен Вам, то я к Вашим услугам. Едете ли Вы сегодня на бал…»{782}.

Комплиментарные россыпи Вяземского удивляют своей откровенностью: то он восхищается «живописной головкой Натальи Николаевны», не преминув заметить и о ее «кокетничавшей» ножке, то напоминает ей о том, что она была на одном из балов «удивительно, разрушительно, опустошительно хороша», то дает советы «как вести себя нынешним вечером, чтобы не было скучно, но и не слишком весело», то ревнует ее к другим и предостерегает от возможных увлечений, то корит ее за то, что она подкрасила себе лицо, следит за переменой ее настроения и признается в том, что всю ночь мечтал о плечах Натальи Николаевны…

Позднее он писал: «Вчера я приготовил Вам Верне[147], который хотел просить у Вас разрешения написать Ваш портрет. Сегодня Вам придется обойтись и без Вашего портрета и без моего оригинала»{783}.

Светская приятельница Натальи Николаевны и воспетая в стихах князем Вяземским А. О. Смирнова (Россет), однажды тонко подметив стремление последнего отразиться в зеркалах собственных хрустальных построений, его велеречиво-напыщенный стиль (столь сладостный для автора и утомительный для предмета поклонения), как-то призналась: «…сказал мне Вяземский: когда любишь, то восхитительнее всего то, что предшествует формальному объяснению»{784}.

Примерно в то же время, в марте 1843 года, вернувшаяся в Петербург и жившая, по словам П. А. Плетнева, «у Симеоновского моста на Фонтанке в доме Безобразова», Евдокия Ростопчина написала стихотворение «Поэтический день», посвященное памяти М. Ю. Лермонтова.

В том же году его друг и родственник, секундант двух дуэлей и свидетель гибели поэта — А. А. Столыпин-«Монго», перевел в Париже на французский язык роман «Герой нашего времени».

Сам же Столыпин — личность экзотическая и загадочная, при жизни был удостоен самых восторженных откликов современников, один из которых писал: «Это был совершеннейший красавец <…> Он был одинаково хорош и в лихом гусарском ментике, и под барашковым кивером нижегородского драгуна и, наконец, в одеянии современного льва, которым был вполне, но в самом лучшем значении этого слова. Изумительная по красоте внешняя оболочка была достойна его души и сердца. Назвать „Монгу Столыпина“ значит для людей нашего времени то же, что выразить понятие о воплощенной чести, образце благородства, безграничной доброте, великодушии и беззаветной готовности на услугу словом и делом. Его не избаловали блистательнейшие из светских успехов <…> Столыпин отлично ездил верхом, стрелял из пистолета и был офицер отличной храбрости»{785}.

Участник героической обороны Севастополя, после окончания Крымской войны 1853–1856 гг. так и не женившись, А. А. Столыпин уехал за границу, где и скончался в 1858 году во Флоренции в возрасте 42-х лет. Тело его было перевезено в Петербург и погребено рядом с родителями на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры.

20 апреля 1843 года

А. О. Смирнова (Россет) — В. А. Жуковскому. Из Рима в Германию.

«Что вы делаете, милый и многолюбимый Василий Андреевич, и зачем не отвечали на мое флорентийское письмо? Или оно к вам не дошло? Я в Риме уже три месяца, живу хотя не припеваючи, однако ж с некоторым удовольствием… Жене вашей передайте мой дружеский поклон и приготовьте ее увидеть теперь просто Осиповну, от Иосифовны мало что осталось… Мои дети славные девчонки; у меня гувернантка прекрасная. Бог мне ее послал, потому что я совершенно не способна воспитывать детей… Об Карамзиных не знаю ничего непосредственно, разнесся было слух, что Андрей женится на Дуке, сестре графа Клейнмихель. Это бы не дурно, но до сих пор слухи не оправдались…»{786}.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});