Совьетика - Ирина Маленко

Самым нашим любимым городом в России стала Калуга, с ее вздымающейся в небо серебряной ракетой у музея Циолковского на обрывистом берегу Оки, с которого открывался щемящий мне сердце такой родной, такой русский пейзаж….

А что щемило у Сонни, не знаю. И не потому, что это была моя страна, а не его. Просто он считал патриотизм и любовь к Родине пустыми словами и глупостью. Он сам мне об этом говорил. Несмотря на то, что возмущался, когда его остров назвали «Курако»…

…Когда мы вернулись из Москвы, мама радостно сообщила нам, что Лиза вчера сделала свои первые шаги. В нашем городском парке.

Лизу в городе за свою принимали все цыгане.

– Это вы нашу девочку украли!- говорили они нам. И многие русские наши земляки тоже думали, что ее папа цыган – пока его не видели! -, потому что не могли себе представить никого темнее.

Владислав Андреевич же величал ее «Дружба Народов»:

– Надежда Ильинична, как там Ваша Дружба Народов поживает?

Лиза была кудрявая, толстощекая, смуглая до черноты,с миндалевидными грустными индейскими глазами. Очень серьезное ее личико время от времени неожиданно становилось настолько же озорным и лукавым. Она была ребенком очень музыкальным – и очень впечатлительным. Когда по телевизору показывали какой-то фильм с Пьером Ришаром, где его герою угрожал злодей, Лиза, игравшая у телевизора и, казалось, его не замечавшая, вдруг издала пронзительный вопль, схватила свой водный пистолет и, размахивая им в одной руке и сжатым кулачком другой руки помчалась к телевизору – за Ришара заступаться.

В те выходные мы впервые повезли ее к прабабушке – моей бабушке Стенке, которую я сама не видела уже лет 20. Мой отец заехал за нами с утра на своих «Жигулях» вместе с братьями. Наступало лето, и уже было жарко.

– А он что, сам поведет?- схватилась за сердце мама. – Помню, как он права себе оформлял, еще в 69-м…Поставил ящик пива начальнику ГАИ. Я бы на твоем месте лучше на автобусе поехала!

Но я уже давно привыкла к тому, каким тоном она про отца говорит, и не испугалась.

– Ничего, мы как-нибудь… Тут же ехать минут сорок, не больше.

– Скажи ему, чтоб помедленнее ехал!- кричала мама нам вслед, когда мы спускались по лестнице.

Я волновалась – после всех маминых рассказов о том, какая моя бабушка лгунья и «злодейка». Я вспомнила, как не любила встречаться с ней, будучи маленькой. Как-то мы воспримем друг друга теперь?

Бабушкин дом я помнила очень смутно, но когда увидела, то сразу узнала – и палисадник, и цветы, и вишневые деревья. Бабушкиной была только половина дома, в другой половине жили ее соседи, у которых был свой, отдельный вход и сад. Жила она в небольшом поселке, откуда до города ходил трамвай-одноколейка и автобусы. В поселке был кинотеатр, несколько клубов и магазинов, школа, детские сады, санаторий с грязевыми ваннами – и большой металлургический комбинат. Когда мой украинский дедушка был жив, он работал на этом комбинате- шофером у директора, с которым они вместе прошли всю войну. Когда со стороны комбината дул ветер, воздух в поселке был непереносимо вонючий. А так поселок был очень даже симпатичный.

Бабушка уже ждала нас на крыльце, и стол у нее уже был, как и полагается, накрыт. Она почти не изменилась, только поправилась немного, и поседели ее волосы. Говорила она по-прежнему с тем же сладким, певучим южным акцентом и первое, что сделала, поздоровавшись, – это расцеловала нас всех троих.

– Это моя правнучка!- с гордостью подняла она Лизу на руки, показывая ее соседям. Разве плохой человек стал бы гордиться правнучкой-мулаткой?- подумалось мне.

… Через 5 минут Сонни уже уплетал за обе щеки приготовленные бабушкой яства: вареники, вишневый компот, обжаренную целиком в сметане вареную картошку и курицу (а это точно не кролик?..). И все нахваливал. По маминым рассказам я представляла себе бабушку белоручкой- неумехой и потому была удивлена, насколько вкусно оказалось приготовленное ею. Но когда я рассказала об этом вечером маме, мама только фыркнула:

– Небось, кого-нибудь попросила за нее приготовить!

Нет, моя мама неисправима…

… Я сидела у бабушки, потихоньку пьянела от самодельного фруктового вина, и мне делалось грустно. Она только что сказала мне одну вещь – хотя я совсем ни о чем ее не спрашивала.

– Женечка, неважно, что там произошло между твоими родителями, мы-то все равно родные!

А ведь я столько лет не видела ее – и была этому чуть ли не рада… А ведь я по сути совсем не знаю ее – мамины рассказы не в счет!- а деда Петро теперь уже и никогда не узнаю…А ведь я так легко отреклась от них – так же, как от своей страны!

На стене висел старый портрет молодого красивого советского офицера.

– А это кто? – спросила я.

– А это твой дедушка Коля Степанов. Который погиб на войне. Отец твоего отца.

И тогда я почувствовала, как по моим щекам катятся слезы. Я впервые увидела его портрет. Мама говорила мне, что мой отец – чуть ли не «сын полка», что бабушка сама толком не знает, от кого она его родила…Конечно, и теперь она скажет мне, что бабушка просто повесила на стенку первую попавшуюся красивую фотографию. Но я смотрела на незнакомого парня на фото – и видела отцовские скулы, лоб и уши. Видела, с какой любовью бабушка смотрит на него. И начинала осознавать, что я, оказывается, совсем не та, кем я себя всю свою жизнь знала. Точнее, сама-то я та, но я чувствовала себя из-за происхождения бабушки и другого дедушки чуть ли не украинкой, даже искала в себе еще что-то более экзотическое, а оказывается, я самая что ни на есть волжанка… «Энзы-брэнзы, я из Пензы»… Спокойные славянские глаза дедушки Коли с интересом смотрели на меня.

А Сонни смотрел на меня с другой стороны – и думал, что это я просто перебрала лишку…

На обратном пути я упросила отца завезти нас на речку- туда, куда мы с дедушкой Ильей в свое время ходили купаться. Там я не была уже лет 15, не меньше. Но мне очень хотелось убедиться, что хотя бы там-то все на месте и все в порядке…Кому из реформаторов могли помешать мостки для купальщиков на речке?!

… Мы с дедушкой обычно выходили из дома часов в десять и на трамвае ехали в центр. Там мы садились на пригородный автобус, про себя молясь, чтобы он не был забит до отказу – ведь купаться в жаркую погоду хотелось не нам одним! Вся дорога занимала не больше часа. Мы выходили за пару остановок от речки и шли пешком вдоль дороги – по узкой заасфальтированной тропинке, то вверх, то вниз по склону. Под гогот гусей и куриное кудахтанье. Дома здесь стояли вперемежку с дачами, и я белой завистью завидовала тем, кто здесь жил. Да я на их месте бы из речки так и не вылезала все лето!

Перед самым мостом через речку была булочная, где дедушка покупал мне засахаренную плюшку. А перед булочной стояла бочка с пивом, где он покупал себе кружечку. Потом мы сворачивали перед мостом направо и шли вдоль извилистого, почти баранкой берега реки пока не доходили до «нашего» мостка. У меня было на речке свое, строго определенное любимое место, и я ни за что не стала бы купаться в другом. Мостки представляли собой длинный выступающий в реку деревянный настил на понтоне, заканчивающийся спускающимися в воду тремя лесенками. Я обожала зайти в воду по шею и так и остаться висеть на их перилах, прыгая на ступеньках. А дедушка больше сидел на берегу в своих черных «семейных» трусах – и только под конец дня делал 1-2 заплыва – не как я, вдоль берега, а на самую середину реки…

В школе нас учили плавать в бассейне, но это было совсем не то. Вода в бассейне пахла хлоркой, а потом у меня и вообще пропала всякая охота туда ходить -после того, как тренер, сняв с нас плавательные пояса, запустил нас в воду, и мы, такие гордые, в первый раз в жизни поплыли, а он начал бить каким-то багром по воде, чуть ли не по нашим головам – потому что мы поплыли не сразу стилем, а по-собачьи…

А река.. вода в реке была сладкая, мягкая. Купаться там можно было целых два месяца – июнь и июль. В августе тоже еще можно, но тогда вода начинала «зацветать» и становилась неприятно зеленой от водорослей. Вдоль берега плавали по воде, словно по льду на коньках водомерки. Рыбы я в этой реке никогда не видела. Зато над ней летали стрекозы, а по реке катались на взятых напрокат лодках многочисленные отдыхающие. Если по реке проходил катер или моторка, то мы, дети, все галопом бежали в воду – успеть попрыгать вместе с волнами.

– Не хочешь искупнуться? – толкнула я локтем Сонни. Он уставился на меня так, словно я сказала что-то непириличное: он совершенно не представлял себе, как это можно купаться в реке? На Кюрасао нет рек, а в Европе они в таком состоянии, что подобная мысль действительно отдавала бы склонностью к самоубийству…

Из-за поворота открылись наконец мостки, и… Я не удержалась и вслух ахнула. Перестройка докатилась и сюда. А точнее, до мостков добрались не в меру предприимчивые сборщики металла… Перила и лестницы были выдраны с мясом, да и сами мостки уже кто-то начал разбирать на дрова.