Теософические архивы (сборник) - Елена Блаватская

Вот как наш старый друг, аббат Хук, лазарист, лишенный сана за то, что он вывел происхождение некоторых ритуалов римского католицизма из Тибета и Индии, описывает хуэн. «Что такое хуэн – это вопрос, на который сложно дать ясный ответ… Это, если угодно, нечто неопределенное, нечто промежуточное между духом, гением и витальностью» (см. «Путешествие в Китай» Хука, том 2, стр. 394). Он, по-видимому, рассматривает хуэн как нечто совершающее воскрешение посредством притяжения к нему атомической субстанции тела, которое таким образом будет воссоздано в момент воскрешения. Это вполне отвечает христианской идее о воскрешении одного тела и только одной индивидуальности. Но если хуэн должен объединить в этот день все тела монады, которые она пережила и в которых обитала, тогда даже это «очень хитрое создание» может почувствовать себя не совсем пригодным для такого случая. Однако – так как в то время как линг погружается в блаженство, его экс-хуэн остается за пределами счастья и страдания – очевидно, что хуэн и «элементарий» идентичны. Поскольку несомненно, что если бы бестелесный человек обладал способностью пребывать в одно и то же время в девакхане и в камалоке, откуда он мог бы являться нам, возникая иногда в комнате для сеансов или где-либо еще, то человек (как это было показано на примере линга или хуэна) обладал бы двойной способностью переживания одновременного и различного ощущения двух противоположностей – блаженства и мучения. Древние хорошо понимали абсурдность такой теории, зная, что никакое абсолютное блаженство невозможно там, где есть малейшая примесь страдания; допуская, что высшее эго Гомера пребывает в Элизиуме, они представляли плачущим в Ахерусии не более чем [подобие] поэта, его пустой и обманчивый образ, или то, что мы называем «оболочкой ложной индивидуальности».[272]

В каждом человеке существует лишь одно истинное эго, и оно необходимым образом должно пребывать в том или ином месте, в блаженстве или печали.[273]

Возвращаясь к хуэну, он, как говорят, терроризирует людей; в Китае «этот ужасный призрак» беспокоит живых людей, проникая в дома и закрытые помещения, и овладевает людьми, точно так же ведут себя и «духи» в Европе и Америке, – причем хуэны детей проявляют еще большую агрессию, чем хуэны взрослых. Эта вера в Китае столь сильна, что когда они хотят избавиться от хуэна ребенка, они заводят его подальше от дома, надеясь таким образом сбить с его толку и заставить потерять дорогу в их дом.

Так как хуэн – это флюидное или газообразное подобие своего умершего тела, судебные медицинские эксперты используют это подобие в случаях подозрения в убийстве для выяснения истины. Формула, используемая для вызывания хуэна человека, умершего при подозрительных обстоятельствах, была официально принята, и к этому средству прибегали довольно часто, согласно Хуку, который рассказывал де Мюссе (см. «Les Mediateurs de la Magie», стр. 310), что ведущий дело судья, после того, как он совершил вызывание духа около трупа, использовал уксус, смешанный с некоторыми таинственными ингредиентами, как поступил бы и любой другой некромант. Хуэн, при появлении, всегда был подобием жертвы, такой, какой она была в момент смерти. Если тело было сожжено прежде, чем оно было допрошено, то хуэн воспроизводит на своем теле раны и ожоги, полученные убитым человеком, – преступление доказано, и правосудие делает заявление об этом. Священные книги, хранящиеся в храмах, содержат полные формулы таких вызываний, и даже имя убийцы может быть вытянуто из услужливого хуэна. Однако в этом китайцы следуют за христианскими народами. В средневековье судьи помещали предполагаемых убийц перед жертвами, и если в этот момент кровь начинала струиться из открытых ран, это рассматривалось как знак того, что обвиняемый является преступником. Эта вера сохранилась до наших дней во Франции, Германии, России и во всех славянских странах.

«Раны убитого человека вновь откроются при приближении его убийцы», – говорится в книге по юриспруденции (Бинсфельд, «De Conf. Malef.», стр. 136).

«Хуэн не может быть ни похоронен, ни утоплен; он путешествует над поверхностью земли и предпочитает находиться дома».

В провинции Хонань учение отличается. Делаплейс, епископ Китая,[274] рассказывает о «языческом Китае» наиболее удивительные истории относительно этого вопроса. «Они говорят, что каждый человек имеет внутри себя три хуэна. Во время смерти один из хуэнов воплощается в тело, которое он для себя выбирает; другой остается в семье и с семьей, и становится ларом; а третий сторожит могилу своего тела. В честь последнего жгутся бумаги и воскуряются благовония как жертвоприношения манам; домашний хуэн обитает в семейных памятных табличках, среди выгравированных иероглифов, и ему также предлагаются жертвоприношения, хьянги (палочки благовоний) зажигаются в его честь, и для него приготавливается заупокойная трапеза; в этом случае эти два хуэна остаются спокойными», – если они принадлежат взрослому человеку, nota bene [следует заметить, лат.].

Далее следует серия ужасающих историй. Если мы прочитаем всю литературу о магии, от Гомера до Дюпотэ, мы везде обнаружим утверждения подобного рода: Человек является троичным, а эзотерически семеричным, и состоит из души, разума и эйдолона, и эти три (в течение жизни) есть одно. «Я называю душевным идолом ту силу, которая оживляет и управляет телом, от которой происходят чувства и через которую душа проявляет силу чувств и ПИТАЕТ ТЕЛО ВНУТРИ ДРУГОГО ТЕЛА» («Magie Dévoilée» Дюпотэ, стр. 250).

«Triplex unicuique homini dæmon, bonus est proprius custos», – говорит Корнелий Агриппа, от которого Дюпотэ взял идею «одухотворенного идола». Ибо Корнелий пишет: «Anima humana constat mente, ratione et idolo. Mens illuminat rationem; ratio fluit in idolum; idolum autem animæ est supra naturam quæ corporis et animæ quodam modo nodus est. Dico autem animæ idolum, potentiam illam VIVICATIVAM et rectricem corporis sensuum origenem, per quam … alit in corpore corpus» («Оккультная философия», стр. 357–358).

Таков китайский хуэн, если мы лишим его нароста обывательских предрассудков и фантазий. Тем не менее, замечание брахмана, сделанное в обзоре «Павший идол» («Теософист», сентябрь 1886 г., стр. 793), – как бы ни относился к нему сам автор, – что «если точно и во всех деталях не следовать правилам [или математическим пропорциям и измерениям], идолом может овладеть какой-либо могучий злой дух», – вполне справедливо. И так как моральный закон природы – двойник закона математического, то, если законы гармонии в мире причин и следствий не соблюдаются в течение жизни, то наш внутренний идол способен превратиться в злого демона (бхута) и попадет во власть других «злых» духов, которых мы называем «элементариями», хотя сентиментальные невежды рассматривают их почти как богов.

Между ними и теми, кто подобно де Мюссе и де Мирвилю написали тома – целую библиотеку! – чтобы доказать, что, за исключением немногочисленных видений в Библии и у некоторых почитаемых христианских святых и благочестивых католиков, никогда не было призрака, привидения, духа или «бога», который, появившись, не был бы выдан ими за самозванца и узурпатора – за Сатану, короче, одного из их маскарадов, – таков долгий путь и таковы широкие границы для изучающего оккультные законы и эзотерическую философию. «Бог, который ест и пьет, и принимает жертвоприношения и поклонение, может быть лишь злым духом», – доказывает де Мирвиль. «Тела злых духов, бывших ангелов, выродились из-за их падения и приобрели свойства уплотненного воздуха» [эфира?], – учит де Мюссе («Le Monde magique», стр. 287). «И в этом причина их аппетита, когда они пожирают еду заупокойной трапезы, которую китайцы ставят перед ними чтобы умилостивить их; они – демоны».

Хорошо, если мы вернемся назад к предполагаемым истокам иудаизма и еврейского народа, мы обнаружим ангелов света, делающих все то же самое, – если «хороший аппетит» считать признаком сатанинской природы. И тот же самый де Мюссе неосознанно ставит ловушку, как для себя, так и для своей религии. «Смотрите», – восклицает он, – «ангелы Божии спустились под зеленые кроны деревьев рядом с шатром Авраама. Они с аппетитом ели хлеб и мясо, масло и молоко, приготовленные для них патриархом» (Бытие, 18:2, и далее). Авраам зажарил целого «теленка, нежного и хорошего» (стих 7 и 8); испек лепешки, и, кроме того, подал молоко и масло. Был ли их «аппетит» более божественным, чем у «Джона Кинга», который пил чай с ромом и поедал тосты в комнате некоего английского медиума, или же чем аппетит китайского хуэна?