Рубеж. Пентакль - Марина и Сергей Дяченко

Обычная – да не очень!

Я даже встал – осторожно, дабы стражей своих не потревожить. Сосны с елями толпятся, к склону отвесному лепятся.

Вэй, не сосны! Не елки! Не можжевельник, не боярышник.

Неужто никто не заметил?

Я поглядел по сторонам. Костер дымится, смолой сосновой пахнет, панове-молодцы котел над огнем пристраивают…

Их бы всех – в этот котел! Вэй, славный кулеш бы вышел!

А вот и пан сотник – с есаулом лясы точит, не иначе план военный составляет.

Архистратиги!

Так-так! Выходит, никто, кроме меня, и не заметил? Ай, славно!

Я вновь прилег, расстегнул ворот рубахи. Что-то странное поплыло перед глазами. Слепил Великий Горшечник Сосуды…

– Эй, хлопцы! Как там жид? Не убег?

– Да куда ж ему? Они, жиды, жизнь свою поганую любят! Пуще серебра!

…А вот это верно! Люблю я свою жизнь больше серебра. Но не больше крови! Их – этих убийц народа моего – проклятой крови!

– Спишь, что ли, Юдка?

– Сплю, панове, сплю!

…Слепил Великий Горшечник Сосуды да уложил их горлом к Эйн-Соф – Мировому Пламени. А что будет, ежели Сосуды… Ежели кувшины горлышком к костру уложить? Сверху взглянуть – вроде круга.

…И бесконечный путь вдоль подступившей к ним Бездны!

Бр-р-р-р!

Что за ересь пришла к тебе на ум, глупый Юдка? Или не ходил ты в хедер? Или не читал Тору? Или не открывал великую Книгу «Зогар»? Где же там такое написано? Чтобы горшки горлом к огню, а вокруг – дорога, вроде ленты, что гойские девки в косы заплетают?

И проходы! Окна в каждый Сосуд!

Прости меня Святой, благословен Ты, ибо пришла в башку мою глупая ересь. И такая глупая ересь! Такая глупая!..

Не хотел погубить нас великий Рахаб! И на путь верный направил! Верный – но не прямой! Не иначе, прошли мы мимо нужного Сосуда, Самаэлевым воинством едва не убитые, а посему послали нас по дороге дальней, вокруг всех Сосудов идущей!

Не вокруг ли Света Божьего?

– Эй, жид! Юдка! А ну проснись!

Проснулся жид Юдка.

Так-так, опять гости. Да не один – толпа целая. Скалятся, перемигиваются. Видать, решили с жида Юдки поглумиться.

Я не против. Глумитесь, панове-молодцы!

– Так что мы твоей мосци, пане Юдка, ужин принесли. Не изволишь?

Кто шапку снял, а кто и в пояс поклонился.

Ага! Уже в пояс кланяться стали!

– Кулеш его мосци!

А вот и кулеш – котелок полный, дымится еще.

– Звиняй, пан зацный, что ложка не серебряная! Как думаете, хлопцы, простит нас пан Юдка?

– Гы! Гы-гы!

– Простит! Как есть, простит! А ну, жри, сучий потрох!

От котелка несло горелым салом. Ах, вот чего они удумали! Вэй, как смешно – жида салом кормят!

– Жри, сволочь! Зря, что ли, кланялись?

…Гибли мои предки перед алтарями, не желая идоложертвенное вкушать. Эх, встать бы мне, как тезке моему Иегуде Маккаби, да воззвать перед смертью к Б-гу Израиля!

А зачем?

Первая ложка глоталась с трудом, вторая уже легче.

– То спасибо, панове черкасы! А в следующий раз сало тмином заправьте. И чесночку бы, чесночку!

Хохотнули – да как-то невесело. Переглянулись, кто-то плечами пожал…

Весело было мне.

Стоят дурни, не видя, не чувствуя, что за их спинами – Спасение. Задницами повернулись. А жид Юдка знай себе кулеш трефной наворачивает.

– Ну будет, тебе! Весь котелок съешь!

А почему бы и нет? Не в сале смак – в закуске. А вот она закуска – дюжина дураков, которых ждут не дождутся в их гойском пекле.

Цимес!

Иегуда Маккаби разрешил войску своему сражаться в шаббат. Иегуда бен-Иосиф дозволил себе вкушать трефное.

Умри, душа моя, с филистимлянами!

* * *

Хорошо спится над Бездной!

Крепко!

Так крепко, что панам черкасам пришлось жида клятого под ребра толкать.

– Гей, Юдка! Вставай, вставай! В синагогу опоздаешь!

Серое небо, серые скалы, темная шевелюра рощицы. Зеленая, наверное. А вот и тараканы! Уже и котел вымыли, и коней оседлали. Сейчас дальше поскачем – вокруг Мира Б-жьего. Гой-да, гой-да, как говаривал пан Станислав.

– Пане сотнику! Пане сотнику! Там! Там!..

Эге, а это кто? Черноусый, в левом ухе – серьга серебряная – и шабля в руке. Тоже в левой.

– Чего сталось, Свербигуз?

Ой, точно! Свербигуз! Знавал я одного СвербигуЗа – еще за Днепром. Паном был зацным да все с прозвищем непотребным маялся. Не выдержал, поклонился попу битыми талярами, тот и дозволил сменять – СвербигуЗа на СвербигуСа.

– Батька! В леске том! Баба! В смысле девка! И без всего!

Грохнуло – словно из сотни гаковниц грянули.

– Ой, хлопцы! Ой, гляньте на него! Ну, Свербигуз, ну, силен! И в пекле девку отыщет!

Только трое не смеялись: черноусый, сотник Логин – и я. Этот хлопец был там! Не понял, не догадался, но – увидел!

– А ну цыть, бесово племя!

Огромная ладонь взметнулась вверх. Пан Загаржецкий дернул бровью.

– Цыть, говорю! А ну, рассказывай, какая такая девка? И чего шабля в крови?

Спросил – но не на хлопца поглядел. На меня. А я смотрел на шаблю. И вправду – в крови!

– Ты чего, Свербигуз, никак девке башку снес?

Вновь бы засмеялись, да взглянули на пана сотника – и осеклись.

– Рассказывай!

Свербигуз и сам на шаблю взглянул, правой рукой чуб густой поправил.

– Так от, панове. Пошел я, стало быть, в лес по нужде. По великой…

На этот раз уже никто не смеялся.

…Итак, шел черкас по рощице, шаг, другой, ан – глядь – тропка. Он по тропке – да вниз. Тут пан Свербигуз уже и о нужде своей великой забыл. Виданное ли дело? Роща к склону горы прилеплена, а тропка внизидет!

– Иду, я хлопцы, а тропка вроде как шире становится. А за нею – полянка. А на той полянке…

– Баба? – не выдержал кто-то.

– Тьфу! – черкас не выдержал: сплюнул. – Да не баба! Дерево! Такое…

Свербигуз долго пытался изобразить, какое именно. Я пригляделся. Как по мне, получалось не дерево, а именно баба.

– А на дереве – сливы. То есть не сливы, а чорт его знает что, но похоже. Вот!

На его ладони появилось что-то большое и круглое. Я пригляделся. Эге, видел! В Таврии, на бахчисарайском базаре. Не слива, конечно, – гранат. Терпкий, челюсти вяжет!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});