Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

Александровского централа или до Нерчинской каторжной едва ли из десятерых одного довезут…

— Уже увозили? — спросил Василий и взглянул на Наталью.

Она стояла, низко опустив голову, и торопливым движением пальцев теребила бахрому платка.

— Два дня назад партию угнали — сто пятьдесят человек. Завтра других черед, может, и Паша с ними угадает… — Наталья помолчала и проговорила совсем тихо: — Пойду я к тюрьме, подежурю, может, удастся хоть харчей ему на дорогу передать…

— Надо идти, — сказал Василий. — И я с тобой пойду.

— К чему же тебе-то идти…

— Пойду, — сказал Василий.

Некоторое время они молчали, потом Наталья, словно думая вслух, проговорила:

— Ума не приложу, что и делать, а тут еще Тимофей со своей бедой явился…

Василий вспомнил следы на тропинке.

— Какой Тимофей?

— Да ведь я и позабыла сказать-то, а для того и к тебе два раза бегала. Совсем из головы вон… Наш брат сродный, — сказала Наталья. — Ночью приехал, и до света его за Уктуз в лесную сторожку отправила, дядя у нас там объездчиком служит… Тимофею-то здесь жить нельзя, скрывается он…

— Откуда приехал? Почему скрывается? — спросил Василий.

— Со станции Куломзино…

Наталья рассказала Нагих о неудачном куломзинском восстании, о том, как после разгрома рабочих дружин Тимофей ушел в степь и как едва живой от голода и стужи добрался с порожняками до Екатеринбурга.

Василий слушал Наталью и не слышал ее. Все, чему он отдал себя, на что возлагал все надежды, все рушилось. Сдача Перми, разгромленное восстание рабочих в Омске, отправка Павла с этапом на каторгу — все это вызывало в Василии то стремление к немедленному действию, которое неизбежно охватывает человека, видящего надвигающуюся опасность и понявшего, что медлить нельзя. Он с болью сердца почувствовал, что стоит в стороне от борьбы и впустую теряет время. Прежде он думал над тем, как найти в поселке своих людей, чтобы организовать Павлу побег, и это оправдывало его тихую жизнь в домике старой Василисы; теперь же Павла перевели в тюрьму, отправляли на каторгу и пребывание здесь в поселке становилось ненужным, а жизнь в отрыве от общего дела — постыдной.

«Больше ждать нечего… — думал Нагих. — Чего дождешься, сидя со сложенными руками? Нужно ехать. Если здесь нельзя ничего сделать, нужно попытаться перейти через фронт, если не с кем, нужно попытаться одному…»

Он готов был сегодня же, сейчас же отправиться в Пермь, ближе к линии сражений, готов был на любые лишения, на любой риск, лишь бы добраться до фронта и перейти на ту сторону — к своим.

Его не смущало даже то, что красные войска отходят на запад, что при начавшемся наступлении белых нелегко, почти невозможно будет перейти через линию фронта. Он не хотел задумываться над этим.

— Если Павла завтра и в самом деле с этапом отправят, мне ехать надо, — сказал Василий.

Наталья подняла голову и пристально посмотрела на него.

— Куда поедешь?

— Куда доберусь — ближе к фронту… Павла увезут, никого здесь у меня не останется, а один в поле не воин. Нужно ехать…

— Коли и впрямь здесь у тебя никого не остается, поезжай, — сказала Наталья и опять опустила голову.

Она стояла, сгорбившись, отвернув от Нагих лицо, и глядела в пол.

Василий вспомнил, что сегодня, разыскивая его, она два раза прибегала в домик к Василисе, вспомнил слова Василисы: «Может, приворожил…» — и понял, что, сам того не желая, обидел Наталью. Он подошел к ней, взял ее за руку и, стараясь заглянуть в лицо, сказал:

— Ты чего, или осерчала? Я ведь к тому, что здесь у меня никого товарищей не осталось… Я ведь не о тебе говорил… Наташа, слышь…

Наталья отстранилась от него.

— Ступай, щи-то, поди, уж простыли, и старая Василиса пуще меня осерчает. Иди…

Она попыталась отнять у Нагих свою руку, но он не выпустил руки и еще крепче сжал ее.

— Зачем так говоришь, зачем…

Он почувствовал, как вздрогнули пальцы Натальи, и охваченный жалостью и нежностью заговорил:

— Ты изо всех у меня одна… Не на разлуку с тобой ухожу, а на то, чтобы встретиться нам снова и чтобы больше нас никто не разлучил, коли сама не прогонишь. Неправда, вернусь я, приду. Приду и скажу: вот явился к тебе, примешь ли?

Наталья подняла голову, выпрямилась, и Василий увидел ее лицо, но не узнал его. Казалось, она внезапно похудела так, словно за один этот вечер перенесла какую-то тяжелую изнуряющую болезнь. Скулы обострились, и темные глубокие впадины глаз стали еще темнее, еще глубже.

Она с силой притянула Василия к себе и смотрела на него так, будто не верила в его слова и испытывала его своим взглядом.

3

Домой Нагих вернулся поздно, однако в окне все еще теплился свет. Входная дверь оказалась незапертой.

Нагих вошел в избу и увидел Василису Петровну сидящей у рабочего столика. Низко склонившись над шитьем, она что-то сметывала иглой.

— Явился? — не поднимая головы, спросила она, как только Нагих шагнул через порог. — Где до эдакой поры пропадал?

— У Натальи был, — ответил Нагих.

— У Натальи? — Василиса быстрее заработала иглой. Но вдруг она отложила шитье, повернулась к Нагих и, сурово глядя на него, сказала: — Ты, парень, слышь, девку оставь. К чему ты ее смущаешь? Тебе баловство, а ей слезы. Оставь, добром говорю… Совести в тебе нет. Мало ли у нее и без тебя горя — на двоих вдосталь.