Воспоминания (1915–1917). Том 3 - Владимир Джунковский

Наибольшая часть была из Москвы, из других мест особенно трогательные подарки были из Вышнего Волочка от учеников реального училища, среди них между прочим перископы собственноручной работы.

12 января устроился со штабом в имении «Вольна» в помещичьей усадьбе.

Переход полки сделали отлично, несмотря на трудные условия и сильные морозы. Перед выступлением я объехал все четыре полка частью верхом, частью в автомобиле, напутствовал их благословив каждый полк иконой. Вслед за полком выступил походным порядком и я с некоторыми офицерами штаба, чтобы иметь возможность по два раза объехать и посетить все полки в походе.

Впечатление от бодрого вида полков было очень хорошее, отсталых были единицы. По прибытии на место стоянки я явился к командиру Гренадерского корпуса генералу Парскому[565], который чрезвычайно любезно меня принял, пригласил пообедать и сам познакомил меня со всем штабом. Парский произвел на меня впечатление очень хорошего человека, но не боевого, его любили за его снисходительность, но авторитетом он не пользовался, т. к. был далеко не самостоятелен и колебался в решениях. Ко мне относился он очень хорошо, но я бы предпочел иметь более строгого и обладающего большой энергией начальника. Он настолько был мало самостоятелен, что советовался иногда даже со своим денщиком, находя что у того много здравого смысла. Помню, как я был поражен, когда он при мне как-то при разрешении какого-то вопроса (это было после переворота), позвал своего вестового, чтобы спросить его мнение. Объезжая полки своего корпуса, он любил говорить очень длинные речи, по содержанию может быть и очень хорошие, в чисто христианском духе, но не производившие впечатления и наводившие скуку.

При этом приезжая в какую-нибудь часть и желая обратиться к нижним чинам с речью, будучи небольшого роста, он требовал табуретку, вставал на нее и таким образом произносил свою речь, что выходило комично и не соответствующе званию корпусного командира. Почему он в таких случаях не приезжал верхом, что было бы несравненно приличнее, я не знаю.

Начальником штаба был Генерального штаба генерал Довгирд[566], человек знающий, да и в смысле энергии не далеко ушедший от своего начальника. Весь штаб производил впечатления какого-то патриархального учреждения, не подходившего к переживаемому времени и боевой обстановке.

Корпусной интендант[567][568], фамилию его не помню, был человеком мало заботившимся о своем деле, чтобы добиться чего-либо от него, надо было испортить много крови, я всегда с ним препирался и не отставал от него, пока не получал требуемого. Мне помогало то, что со мной считались и я добивался своего, что выводило всегда дивизию из затруднительных положений, особенно по продовольственной части. Моя настойчивость и самостоятельность делали свое дело.

Я объяснил Парскому, в каком тяжелом положении находилась тогда молодая дивизия, не имея своей артиллерии, своего обоза и своих лазаретов, которые в то время еще не были окончательно сформированы. Эти недочеты возмещены были приданными мне временно батареями 81-й артиллерийской бригады, а взамен дивизионного обоза и доставки хлеба из корпусной хлебопекарни предоставлены были мне, помимо 60-го и 135-го транспортов, еще и повозки из корпусного транспорта, но это было все не то, т. к. распоряжаться чужими частями, не чувствуя себя хозяином, всегда было нелегко. Что касается лазаретов, которые формировались в Москве вдали от моего наблюдения, то хотя они и пришли, но я ужаснулся, увидев их.

Все, от состава врачей и кончая последним обозным, были самого низшего разбора. Прошло много времени, пока мне удалось привести их в христианский вид. Поэтому я не решился их развернуть и взамен их придали моей дивизии Курско-Знаменский лазарет, великолепно оборудованный и с отличным составом врачей и всего персонала. Богодуховский передовой отряд пришлось временно оставить в прежнем районе, и только через 10 дней мне удалось найти ему помещение и перевести его.

От командира корпуса я узнал, что дивизии моей придется, через несколько дней стать на позицию, сменив 81-ю пехотную и потому мне надлежало подготовиться к этому, тем более, что позиция предстояла очень трудная и серьезная. Ознакомившись в штабе корпуса с условиями ее, я вернулся в госп. дв. Вольна, где расположился штаб моей дивизии. Огромный помещичий дом вместил в себя весь штаб, только некоторые отделения пришлось расположить во флигелях. У меня оказалась хорошая просторная комната, но такая холодная, что нагреть ее никак нельзя было из-за неисправности труб, приходилось заниматься в полушубке. А морозы, как на грех, стояли жестокие, все время термометр не поднимался выше 20° мороза.

Устроившись возможно удобнее, наладив работу в штабе, я посетил своих соседей – начальников дивизий, переговорив с ними и узнав от них все подробности той позиции, которую мне предстояло занять.

Объехав затем все полки, посетив лазареты и ознакомившись с местами расположения всех батарей, приданной мне 81-й артиллерийской бригады, которой командовал генерал-майор Борисов[569], дельный, честнейший и благороднейший человек, я 15 числа отдал приказ о вступлении дивизии на позицию. <…>

В этот же день я окончил начатый мною неделю тому назад труд: «Наставление 15-й Сибирской стрелковой дивизии на случай газовой атаки противника» и отослал в Петроград в типографию для отпечатания.

По выходе из печати брошюра эта, приложенная здесь, была создана и отправлена в дивизию во все части до рот и команд включительно и всем офицерам и взводным. <…>[570]

16 января я объявил в приказе по дивизии следующий приказ по Гренадерскому корпусу, отданный генералом Парским о подвиге двух нижних чинов 2-го гренадерского Ростовского полка, достойный подражания.

«1-го января сего года взят пленный при следующих обстоятельствах: вечером, 31-го декабря, 2-го гренадерского Ростовского полка ефрейтор Зайкин[571] и гренадер Мовлян[572], вызвавшись охотниками, поставили в 30–35 шагах от проволочных заграждений противника плакат, на котором было написано по-русски и по-румынски: «С Новым Годом!» и повешено 2 фунта хлеба, колбаса, 2 пустых банки от консервов и бутылка.

Вырыв у плаката окопчик, оба разведчика залегли и там пролежали до вечера 1-го января. В течение дня немцы обстреливали наш плакат разрывными пулями, а с наступлением сумерек, около 17 часов, один немец вышел из окопа и подошел к плакату, увидев засаду, он бросился бежать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});