РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ И ЕЁ ВРАГИ - Доминик Ливин

Пока что толерантность межэтнических отношений в этой республике поистине достойна удивления. Маловероятно, что коалиция региональных элит Центральной и Западной Украины в союзе с националистически настроенной интеллигенцией придет к власти в Киеве, получит всеобщую поддержку и попытается навязать стране националистическую политику в области языка, образования и внешней политики49. В этом случае политическая стабильность Украины окажется под угрозой* Примерно то же самое ждет страну, если произойдет другое маловероятное событие: если к власти придет коалиция восточных элит, которая начнет переговоры в белорусском стиле о какой-либо форме воссоединения с Россией. Но самая большая опасность для украинской безопасности и независимости заключается, пожалуй, в том, что украинская экономика может продолжать разваливаться, а российская в это время может пережить стремительное возрождение. Идентичность жителей Восточной Украины представляется довольно неопределенной, а лояльность любому государству находится на весьма низком уровне. Высокий процент голосов, отданных в декабре 1991 года за независимость, обуславливался надеждой на процветание, которое должно было наступить после того, как свершится избавление от ненасытного центрального правительства и его, по всеобщему мнению, чрезмерных аппетитов. Эти надежды не сбылись, и если Россия окажется в состоянии и захочет предложить восточным украинцам надежды на лучшую жизнь, союз Восточной Украины с Киевом растает как дым, а Европа окажется перед весьма реальной опасностью крупнейшего кризиса. Впрочем, учитывая сегодняшнее состояние российской экономики, такая перспектива не кажется близкой или даже вероятной.

Мир и политическая стабильность в Северной Евразии (то есть на всей территории бывшего Советского Союза) неизбежно зависят от того, что произойдет с региональными экономиками. Однако состояние региональной экономики теснейшим образом увязано с региональной политикой. Постсоветский экономический кризис носит все наиболее характерные черты традиционного постимперского кризиса. Так, потенциально очень серьезные проблемы ирригации и обеспечения доступа к водным ресурсам в новых независимых республиках Средней Азии весьма сходны с аналогичными проблемами постосманских Турции, Сирии и Ирака. Но в целом экономическая ситуация в постсоветской России имеет гораздо больше общего с положением, в котором оказалась Центральная Европа, когда ей пришлось приспосабливаться к краху единого экономического пространства габсбургской империи, С той лишь разницей, что постсоветская ситуация существенно хуже постгабсбургской, поскольку в СССР действовала, по сути дела, автаркическая, социалистическая экономическая система планирования, жестко централизованное руководство которой осуществлялось из Москвы и которая была задумана как единый экономический организм. Распад этого организма на пеструю сеть экономически иррациональных национальных экономик естественно выходит на первый план «нормальной» проблемы перехода от социалистической к капиталистической экономике и просто обязан вызвать хаос. Попытки наладить хотя бы частичную взаимосвязь некоторых самостоятельных экономических и промышленных узлов не только встречают сегодня националистическую оппозицию, но и затрудняются тем фактом, что процесс экономических реформ в одних республиках идет гораздо быстрее, чем в других. И независимо от темпов этих реформ в большинстве республик воспоминания об империи и страх перед возобновлением русской экспансии весьма затрудняют экономическую интеграцию.

Уже сегодня на Западе ведутся чрезвычайно жаркие споры об экономической политике постсоветской России и о той роли, которую в формировании этой политики играли западные советники. Вопрос «кто упустил Россию?» станет гораздо более «горячим», если стагнация российской экономики продолжится или, еще хуже, Россия распадется на части или станет представлять реальную угрозу безопасности Запада. Не следует забывать, что постсоветский экономический кризис России - это не просто обычный постимперский кризис, единственная проблема кото требовалось, чтобы он прошел максимально быстро и осуществлялся более решительно, поскольку история показала, что легитимность этого процесса в глазах россиян гораздо ниже, чем в глазах поляков, венгров или чехов.

Некоторые исследователи сравнивали политическую ситуацию в современной Северной Евразии с реалиями средневековой Европы. Король слаб, его бароны сильны. Они контролируют регионы. Нет никакой государственной бюрократии, способной защитить интересы общества. Но власть при дворе и победа во фракционной политике жизненно необходимы для процветания баронов, поскольку обеспечивают выгодное покровительство, монополии и государственные посты, необходимые, помимо всего прочего, для охраны их владений от посягательств многочисленных региональных соперников, которые при первом удобном случае готовы разграбить их земли и угнать стада. Менее экзотические сравнения можно привести с некоторыми государствами современного третьего мира. Государство опять-таки слабо и менее всего заботится об общественном благе. Но оно может оказаться весьма полезным для тех, кто сумеет воспользоваться его покровительством, а его законы и лицензии дают контроль над ресурсами тем группам, которым удалось занять в этом государстве первые позиции, и чинят препятствия их соперникам. Когда экономика государства строится на экспорте энергоносителей и полезных ископаемых, оно может быть чрезвычайно доходным предприятием - своего рода таможней между иностранными компаниями и потоком нефти, газа, золота и минералов, вытекающим из страны. Естественно, что по отношению к такому государству подданные не будут испытывать слишком большую преданность, точно так же как подданный средневекового барона не будет испытывать преданности к далекому королю, поскольку ни первое, ни второй не могут предложить ему покровительство и безопасность в этом чрезвычайно враждебном и неопределенном мире. Тогда как местный барон или представитель местной знати в сегодняшнем третьем мире с его системой отношений патрон-клиент предлагают именно это. На такую ситуацию порой ссылаются как на важнейшую причину поразительного уровня политической стабильности и отсутствия социальных революций в третьем мире.

Аналогии с постсоветской ситуацией здесь вполне очевидны. Председатель колхоза или директор предприятия - это местная знать. Они обеспечивают некоторую безопасность и прежде всего рабочие места в тревожном и пугающем мире, где социализм уже умер, а капитализм еще не прижился или, точнее, прижился, но только в своих самых грубых и наименее продуктивных проявлениях. Тогда как государство не всегда в состоянии своевременно платить зарплату своим собственным служащим, не говоря уже об обеспечении безопасности простых граждан. Председатель и директор, эти местные владыки низшего уровня, в свою очередь могут видеть в региональном центре своего политического босса и рассматривать его в качестве патрона и защитника. По современным западным стандартам феодальный барон был форменным гангстером, занимавшимся протекционистским рэкетом. Точно таким же может оказаться и современный региональный босс., который скорее всего будет иметь связи в криминальном мире. Несправедливо, однако, считать, что все бывшие советские боссы связаны с криминалом. Напротив, в этой главе мне хотелось бы подчеркнуть, что эта бывшая коммунистическая знать в 1990-х годах обычно оказывала менее разрушительное воздействие на экономику, чем политические лидеры, вышедшие из националистической интеллигенции, и это в свете сравнительной истории мировых империй и их последствий представляется совершенно неудивительным, В частности Хью Сетон-Уотсон подчеркивал ужасное, разрушительное влияние националистической интеллигенции в Центральной Европе в период между двумя мировыми войнами, В постимперском третьем мире приход на смену колониальной знати националистических и популистских политических лидеров в союзе с националистически настроенной интеллигенцией нередко разжигал народные волнения и приводил к трагическим последствиям - как, например, в Шри-Ланке. В настоящее время в бывшей советской империи прежняя знать уверенно держится в седле, хотя практически все новые государства пытаются обрести свою легитимность в национализме. Националистическая интеллигенция, потерпевшая поражение на политической арене, окопалась в центрах образования и культуры. В конце концов это может оказаться опасным. Между тем власть знати очень часто является властью монополии, связанной с политическим влиянием и иногда опирающейся на силу оружия. В государствах с подобным правлением редко можно увидеть торжество закона, стабильности или предсказуемости, не говоря уже об условиях для развития современного так или иначе устранить последствия коллапса интегрированной советской экономики. Первостепенное значение для российской экономики имеют огромные пространства и огромная военная мощь России. Из социалистических государств только Китай отдаленно приближается к России по размерам. Сравнения с Польшей, не говоря уже о крохотных Чешской и Венгерской республиках, уютно обосновавшихся в Центральной Европе, могут только увести в сторону. Экономика самого большого государства в мире планировалась безотносительно к реальной стоимости энергоносителей и к реальным транспортным расходам. Попытки назначить на них реальную цену автоматически должны были вызвать хаос в экономике российского масштаба. При любых обстоятельствах и даже в капиталистической экономике перевод оборонных предприятий на производство товаров потребления - дело достаточно сложное. Советский Союз был военной сверхдержавой со слабо развитым гражданским сектором промышленности. Коллапс оборонной промышленности, практически неизбежный после распада Союза и окончания холодной войны означал коллапс всей советской промышленности или по крайней мере ее центрального высокотехнологичного сектора. Таким образом, даже в чисто экономическом смысле имперское наследие России значительно усугубило и без того громадные трудности возникающие при переходе любой социалистической экономики к капитализму.