Принц приливов - Пэт Конрой

От отчаяния я перешел на шепот.

— Доктор, я всего-навсего спросил вас о взаимоотношениях между моей сестрой и этой Ренатой. Вполне естественный интерес. Брат вашей пациентки вправе его выражать. Но вы своей изворотливой риторикой вывели меня из равновесия и дали понять, что я — дерьмо дерьмом.

— А вы помните, каким тоном вы задали свой вопрос? Ведь вы не вошли, а ворвались в мой кабинет, швырнув на стол злополучную книжку. Вы кричали на меня. А кричать на себя я не позволяю ни за какой гонорар.

Я прикрыл лицо ладонями, но даже сквозь пальцы ощущал спокойный оценивающий взгляд Сьюзен. Я отнял руки. Некоторое время мы смотрели друг на друга. Ее мрачноватая чувственная красота пугала и притягивала одновременно.

— Лоуэнстайн, я хочу навестить Саванну. Вы не имеете права препятствовать этому. Никто в мире не имеет такого права.

— Я ее психиатр. Если бы ваше отсутствие помогло Саванне выздороветь, я бы не пускала вас к сестре до конца дней. И такой шаг кажется мне вполне нормальным.

— Доктор, о чем вы?

— Я начинаю понимать доводы Саванны. Она считает, что должна полностью разорвать связи с семьей. Только так она выживет и поправится.

— Самое ужасное, что она может сделать, — это навсегда нас вычеркнуть, — возразил я.

— Сомневаюсь, что это самое ужасное.

— Если вы запамятовали, доктор, я — брат-близнец Саванны. А вы всего лишь ее самоуверенный психиатр, — язвительно заметил я. — И потому я хочу знать: кто такая Рената? Или, в более вежливом варианте, я хотел бы знать. Свое право я заработал.

— Рената была для Саванны не просто близкой подругой, — начала доктор Лоуэнстайн. — Она занимала совершенно особое место. Хрупкая женщина, очень восприимчивая и очень вспыльчивая. Лесбиянка, радикальная феминистка и вдобавок еврейка. Боюсь, мужчин она не жаловала.

— Боже правый, — застонал я. — Да почти все подруги Саванны — такие же задницы.

— Заткнитесь, Том, или замолчу я.

— Извините. Вырвалось.

— Чуть более двух лет назад у Саванны случился нервный срыв. Рената тогда спасла ее. Они встретились на поэтическом семинаре, который Саванна вела в Новой школе. Когда все началось, Рената была против отправки вашей сестры в клинику и поклялась Саванне, что сама выведет ее из тупика. Саванна тогда находилась почти в таком же состоянии, в каком вы видели ее в больнице. Однако Рената действительно подняла ее из бездны к свету. По словам вашей сестры, у Ренаты был… назовем его ангелом-хранителем. И потому ей одной удалось то, чем теперь занимаются несколько врачей. Через три недели после возвращения Саванны домой Рената бросилась под поезд.

— Но почему? — удивился я.

— Неизвестно. По той же причине, по какой люди кончают с собой. Жизнь становится невыносимой, и самоубийство кажется единственным выходом. У Ренаты, как и у вашей сестры, было несколько суицидальных попыток. После гибели Ренаты у Саванны вновь началась затяжная депрессия. Она бродила по улицам без всякой цели, не владея собой. Ночевала в парадных трущобных домов, а то и под открытым небом. Но эти странствия сразу стирались из ее головы. Иногда наступало короткое просветление. Саванна возвращалась домой. Пыталась писать. Ничего не получалось. Тогда, Том, она стала вспоминать свое детство и выяснила, что многое забыла. Остались только кошмары. Как-то ей приснилось, что на ваш остров явились трое незнакомцев. Саванна понимала, что это не просто страшный сон. Он что-то содержит, что-то очень важное. Подобное событие однажды случилось в действительности, но какое и когда именно — она сказать не могла. Из ужасного сна родилась детская повесть.

— Зачем Саванна подписала ее чужим именем?

— Это была дань памяти подруги. Саванна отправила рукопись в несколько издательств. Но на том история не закончилась. Саванну вдруг посетила величайшая идея всей жизни. Она нашла реальную возможность себя спасти.

— Продолжайте, доктор. Мне не терпится услышать, что это за идея.

— Ваша сестра, Том, решила стать Ренатой Халперн, — сообщила Сьюзен, слегка наклонившись ко мне.

— То есть как?

— Она решила стать Ренатой.

— Давайте вернемся назад. Видимо, я что-то пропустил.

— Ничего вы не пропустили, Том. Когда Саванна впервые пришла в мой кабинет, она представилась Ренатой Халперн.

— Но вы-то знали, что она Саванна Винго?

— Нет. Откуда?

— В вашей приемной я видел стихи Саванны.

— Думаете, я помню лица всех писателей и поэтов, чьи книги собраны в моей приемной? Там есть и Сол Беллоу[152]. Но если он вдруг явится сюда под именем Джорджа Бейтса[153], я его не узнаю.

— Боже милостивый, — только и смог произнести я. — Всю душу выворачивает. А когда вы поняли, что Саванна — это Рената, или Рената — это Саванна, или Саванна — это Сол Беллоу?… Я совсем запутался.

— По части еврейства меня трудно одурачить. Фамилия Халперн — еврейского происхождения. Саванна рассказала о родителях, уцелевших во время холокоста. Она даже помнила номера, вытатуированные у них на руках. Потом добавила, что ее отец был скорняком, и назвала место, где он работал.

— Лоуэнстайн, все это очень странно. Ведь люди обращаются к вам за помощью. Зачем Саванне понадобилось выдавать себя за другого человека? К чему скрывать свое настоящее имя? Зачем брать на себя чужие проблемы, когда у нее предостаточно своих?

— Видимо, Саванне хотелось проверить свою новую личность, если можно так выразиться. Убедиться, принимают ли другие ее историю. Но кем бы она ни назвалась, я сразу поняла: этой женщине очень плохо. Она буквально трещала по швам. То, что она взяла себе чужое имя, было лишь частью ее расстройства. В любом случае она глубоко страдала.

— А когда она призналась вам, что не является Ренатой?

— Я стала задавать ей вопросы о прошлом, а Саванна мялась и изворачивалась. Я спросила, в какой шуль[154] она ходила, а она и слова такого не слышала. Потом я поинтересовалась, как звали раввина времен ее детства. Снова сбивчивые ответы, хотя еврейские дети хорошо помнят имена раввинов. Далее ваша сестра стала описывать кошерную кухню, которую якобы держала ее мать. Я уточнила, ела ли она когда-нибудь трефную[155] пищу. И опять ваша сестра не поняла. На идише Саванна знала лишь несколько слов, хотя утверждала, что ее родители — из галицийского штетля[156]. В конце концов я сообщила, что не верю ей и что если она ждет от меня помощи, пусть говорит правду. И еще я сказала, что ее внешность не кажется мне еврейской.

— А вы, доктор, расистка, — заметил я. — Определил это в первый же день, едва взглянул на вас.