Наплывы времени. История жизни - Артур Миллер

Прошло четыре года, и один из этих людей появился у нас на съемках «Неприкаянных». Нам пришлось о многом переговорить, прежде чем он погрузился в воспоминания и, встав возле камеры, посмотрел съемку сцены, которая была взята из его жизни, — когда Кларк Гейбл рассказывает Мэрилин о прошлом своего героя. Сцену отсняли, и он, повернувшись ко мне, восторженно покачал головой, удовлетворенно заметив: «Черт, звучит, будто было на самом деле». По его виду было совершенно ясно: он не понял, что это его судьба, и не мог допустить, что такие метаморфозы возможны. Таким образом, Невада стала для меня зеркалом, но в нем, однако, реально не отражалось ничего, кроме огромного неба.

В глубинке, где уже не встретишь след грузовика, можно было наткнуться на признаки подземной жизни. Посреди шалфея и песка сушились на солнце надетые на палку шорты или футболка. Мои приятели предпочитали обходить такие места стороной, хотя говорили, что знают некоторых из обитателей подземных нор. Обычно там скрывались люди, разыскиваемые законом, чаще всего за убийство. Полиция знала, что они здесь, но никого не интересовало, почему их не разыскивают. Однако расплата была неизбежна.

Наезжая раз в неделю в Рино за покупками и в прачечную, мы воспринимали этот городок по-иному, чем его видят туристы, приезжающие развлекаться: через несколько дней круговерть игорного дела начинала действовать угнетающе. Стоя около стойки, женщины, держа на руках малышей, то и дело опускали в игральные автоматы мелочь, но по их лишенным выражения лицам было видно, что никаких надежд на выигрыш у них нет. Это было так же безрадостно и затрапезно, как привычным усталым жестом не глядя выбросить из окна машины бумажную салфетку. Уйма женщин в джинсах и рваных теннисках просто приезжали сюда потратить деньги.

* * *

Как-то в сумерки, к вечеру, мы с моими приятелями-ковбоями купили на выезде из маленького городка — восемь — десять домов — в крошечной бакалейной лавке на единственной застроенной улочке жилистые бифштексы. Бакалейщик подошел к мясной туше, которая висела за кассой, и отрезал нам мяса. Мы раскошелились на длинный ноздреватый батон белого хлеба и немного соли, чуть отошли и, разведя костер из веток сухого шалфея, поджарили на палочках мясо. Сдобренный шалфеем сок пропитал хлеб. Каждый из нас съел, наверное, по нескольку фунтов говядины — я ничего вкуснее в жизни не едал. Сытые, мы расположились около огня: встала луна, и оба приятеля приветствовали ее появление, как будто она была женщиной — с блуждающей улыбкой, которая свидетельствует, что человек пребывает в грезе.

Выпадали недели, когда они путешествовали в этих местах по кругу, обслуживая двух или трех женщин, которые их ждали в разных кроватях. Их отношение к ним почти всегда отличалось почтительностью. Эта земля была удобной лазейкой для тех, кто, слетаясь из разных штатов, собирался разводиться, и моих приятелей восхищало великое разнообразие людей. Будучи разведены, они сочувствовали тем, кто испытывал трудности в браке. Под этим небом, посреди вечных гор они научились понимать погоду, животных, друг друга. Но женщины всегда оставались загадкой. Уилл Бингем, ковбой, которому едва перевалило за сорок, оставил жену и шестилетнюю дочь, которую время от времени навещал, наезжая в небольшой городок на севере штата. Он вел замкнутый, независимый образ жизни, если не идеальный, то удовлетворявший его, но не переставал испытывать чувство вины за то, что бросил ребенка. В чувствительности некоторых из этих крепких мускулистых мужчин было что-то такое, что вселяло надежду. Я никогда о таком не читал, за исключением нескольких отрывков в забытом шедевре Фрэнка Норриса «Мактиг».

У меня кончились кое-какие продукты, и вместо того, чтобы ехать в такую даль, как Рино, я решил разыскать неподалеку в резервации индейский магазинчик. Он притаился в ущелье, в нескольких милях от озера. Это был универсальный магазин, перед которым возвышалась груда ржавеющего хлама, вплоть до перевернутых купальных будок, погнутых велосипедов, стиральных машин и остатков автомобилей от другой цивилизации. У пыльной дороги расположилась одинокая бензозаправка. Внутри пустого магазина у прилавка с едой индианка средних лет расставляла рядом с сыром, маслом и молоком самодельные мокасины. Я спросил, нельзя ли купить молока, хлеба, масла. Когда она задубелыми крестьянскими руками заворачивала мои покупки, из задней комнаты вышел индеец средних лет с брюшком, в мягкой широкополой шляпе, надетой задом наперед, и поинтересовался, все ли я купил, что хотел. Услышав ответ, он вскинул брови и спросил с радостной ухмылкой:

— Вы из какой части Бруклина будете?

Он двадцать лет прожил на Атлантик-авеню, работая маляром-высотником на мостах Джорджа Вашингтона, Нью-Йоркском и других; скопил денег и, вернувшись, открыл свою лавочку. Но почему-то чувствовал себя здесь не в своей тарелке и не находил места.

— Народ очень вялый. Ничего не хотят делать, чтобы им стало лучше, — озадаченно сокрушался он, выйдя проводить меня к машине, в которую я садился.

Прощаясь, я спросил, как его зовут.

— Мойша.

— Разве это индейское имя?

— Нет, но мое настоящее имя никто не мог выговорить, и в Бруклине меня все звали Мойшей. Поэтому магазин так и называется — Мойшин. Даже вывеску хочу сделать.

Неспешно отъезжая, я заметил в зеркале заднего вида, что из магазина вышла женщина и он, показывая на пыльную дорогу, стал что-то говорить обо мне — еще одном бруклинце. Он был возбужден, но, войдя в дом, наверное, опечалился, что покинул оживленную Атлантик-авеню. В Неваде чувствовалась всеобщая бездомность, в чем-то прекрасная, возможно, оттого, что накладывала на людей отпечаток пытливого любопытства, вместо самодовольства, характерного для таких тихих мест. Мне захотелось написать об этом.

* * *

Поскольку в Неваде я был обречен прожить безвыездно полтора месяца, то раз в неделю нелегально летал в Лос-Анджелес. Риск стоил того, ибо процедура была не более чем пустой формальностью, тщательно продуманной с целью заманить желающих побыстрее развестись и выкачать из них для местных юристов деньги.

Напряжение не покидало Мэрилин во время съемок «Автобусной остановки», но она стала помягче к Лоугану, проявляя чуть большую заинтересованность в том, чтобы сыграть удачно. Я весьма эгоистично полагал, что она справится с этим превосходно, и считал, что зря волнуется. Ее наставница Паула, жена Ли Страсберга, жила с ней в соседней комнате в «Шато Марон» и вела себя как доверенное лицо, ежедневно сообщая мужу в Нью-Йорк о тех трудностях, с которыми сталкивалась Мэрилин.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});