Жизнь - сапожок непарный : Воспоминания - Тамара Петкевич

Первые недели театр делал приличные сборы. Затем они упали. Денег хватало только на выплату суточных. И то не всегда.

На один из спектаклей было продано всего двадцать билетов. Дирекция посовещалась и решила отменить спектакль. Было восемь часов вечера. Временем можно было распоряжаться по своему усмотрению. ТЭК двигался параллельно нашему маршруту. Мы — в Ухте. Они — в Ижме. Расстояние между нами — двенадцать верст. Годилась же, в конце концов, на что-то свобода?

Я бросилась на вокзал. Все поезда ушли. Последний автобус также отошел пятнадцать минут назад. Но отказаться от мысли увидеть Колю я уже не могла.

— Где дорога на Ижму? — спрашивала я у местных.

— Глядя на ночь? В этих лесах всякое случается. И волки водятся.

Мороз крепчал. Вокруг ни души. Я то шла, то бежала, почти неслась к тому человеку, который писал:

«Ты — целый мир, единственная, любимая! Хочу к тебе! Перетерплю всех терпевших когда-то и нынче. Готов отдать десять лет жизни, только бы уже быть рядом с тобой, помогать во всем. Залечу самые глубокие твои раны. Брежу тобой. Иногда задаю себе вопрос: есть ли еще на свете такие, как ты? Светлая, добрая, настоящая! Нет моей любви ни границ, ни времени. Прими боль любящего, радость любимого. Ты там одна, без друзей. Опять открытые грузовики и поездки. Том! Том! Том! Как мне помочь тебе? Как сделать невозможное? Выслушай признание: когда-нибудь ты получишь от меня больше, чем может человек вообще дать… Живу, дышу для моего Тома. Помогаю тебе моей ясностью, чистотой моей, жизнью… Приду таким, каким хочет твое истерзанное, измученное, родное сердце. Молю Судьбу скорее соединить Тебя с Юриком. Я не просто любящий. Еще и демон, зверь. Мною любит тебя вся вселенная. Ты — мой ребенок. Это так. Моя родительница. Это так…»

Железнодорожный узел Ижма. Пути, пути, пути, запруженные, заставленные товарными составами. Их несколько сотен. Не найду? Вагоны ТЭК отличаются одним: у крыши освещенные зарешеченные щели. Была уже глубокая ночь. Нашла. Постучала. Сонный голос спросил: «Ну, кто там? Чего надо?»

Назвалась. Там закричали: «Коля! Коля!» Закопошились. Отодвинули дверь. С охами, ахами втащили замерзшую, «похожую на снежный ком», как кто-то свирепо ворчал. Вскипятили воду…

На несколько часов я была среди своих, рядом с родным и любимым человеком. И я перевела дыхание.

Наш вольный театр продвигался дальше к северу. Абезь. Тундра. От разреженного воздуха непрерывно клонило ко сну, одолевало бессилие. Играли всюду, куда «продавали». Все, чему полагалось существовать за понятием «свобода», здесь, на северных широтах, перечеркивалось лагерями.

В Инту мы приехали в день выборов в Верховный Совет. Из черных тарелок репродукторов, развешенных на столбах, неслись звуки бравурных маршей. Вьюга злобно расправлялась с флагами. Из снежной мглы то и дело возникали подъезжавшие к избирательным пунктам оленьи и собачьи упряжки.

Приехавшие из дальних чумов и селений коми в шубах, меховых унтах выпрыгивали из-под оленьих шкур, степенно поднимались по ступеням Дворца культуры, чтобы там проголосовать за неизвестного им, «продиктованного сверху» кандидата, за нечеловеческий общественный строй. Мне, получившей к своим семи годам заключения три года лишения избирательных прав, участие в этой общегражданской обрядовой процедуре было заказано.

А утром следующего дня предстала более достоверная интинская картина: мимо театра на работу вели заключенных. На телогрейках у каждого из них был нашит грязно-белый лоскут с четырехзначной цифрой. Здешние лагеря числились в ранге «особого режима». И меня, отсидевшую срок, эти номера на человеческих спинах каторжан сразили. Я вспомнила человека, привезшего в тридцать восьмом году из Магадана весть об отце: «В лицо вашего отца не знал. Мы все там ходили под номерами».

Значит, вот так, с номером на спине, водили и моего отца. Как заговоренная, я зачем-то ждала часа, когда снова увижу пронумерованные «единицы» людей.

И еще одно интинское впечатление увезла я с собой.

До недавнего времени здесь находился знаменитый тенор, солист ленинградского Мариинского театра — Николай Константинович Печковский. Он создал тут нечто вроде студии. Многие называли себя его учениками. Посмотрев у них два интересных спектакля — «На бойком месте» и «Марицу», — мы попросили режиссера Карпова о творческой встрече с актерами.

Поскольку труппа была смешанной (из зеков и вольнонаемных), встречу разрешили только в присутствии конвоя и «никаких личных контактов с заключенными артистами».

Мы расселись на стулья вдоль стены. Интинские солисты исполняли романсы, арии. Аккомпанировал заключенный-пианист М-ль. По настойчивым взглядам, которые он стал переводить с меня на крышку рояля, я поняла, что должна оттуда что-то взять. Но как подойти, когда за всем следит режимное око? Подговорив Наташу «сорваться в бурном восторге» и подбежать к инструменту, я, будто невзначай, взяла клавир. Так и есть! Письмо!

Как и всюду в лагерях «особого режима», заключенные и здесь были лишены права переписки. Пианист писал, что от режиссера узнал, что я ленинградка, поэтому просит, когда буду там, отдать письмо его сестре в руки. В почтовый ящик просил не опускать.

Но когда я буду в Ленинграде? И буду ли вообще?

Нерентабельность театральной затеи с филиалом Сыктывкарского театра быстро вынудила дирекцию тут же в поездке прибегнуть к сокращению штата. Дошла очередь и до меня. Мне предложили перейти на должность реквизитора со значительно меньшим окладом плюс «разовые» за исполнение эпизодических ролей.

Казалось бы, что может быть обидного в должности реквизитора для человека, практиковавшего на лесоповале и кайлившего каменные карьеры? Однако все во мне возмутилось. Мотаться по дорогам с театром, который не приносит никакой творческой радости, за жалкую зарплату и обставлять сцену? Нет, нет и нет! Мне как воздух нужен был дом и приличный оклад, чтобы забрать сына.

Сочувствия, однако, я ни в ком не встретила, даже в Сене Ерухимовиче.

— А для меня другого назначения ты не предполагаешь? — с укором спросил он. — Мое место, считаешь, здесь? Потерпи полтора месяца. Приедем в Княж-Погост, поищешь другую работу, коль веришь, что найдешь ее.

Верила не очень. Но все же казалось, что какие-то возможности должны быть еще, а я их не использовала.

От Коли тоже пришел испугавший упреком ответ:

«Пусть реквизитор. Разве это так страшно? Вспомни гору, которую ты перешла после болезни, слабая, изможденная, перешла через силу. У тебя был девиз: это путь ко мне! Почему же сегодня это не действительно? А Юрочка? Ты — прекрасная мать.