Невидимый человек - Ральф Уолдо Эллисон

спросила она красными без помады губами.

Так почему бы не развлечь ее, не показать себя джентльменом, или дикарем, или еще кем — кого она в тебе видит?.. Одомашненного насильника, специалиста по женскому вопросу. Быть может, в этом и заключается твоя суть: самец, приученный не гадить в доме и получивший доступ к удобному словесно-кнопочному устройству для услады милых дам. Ну что ж, я сам загнал себя в этот капкан.

— Прошу. — Я сунул ей в руку наполненный бокал. — Если выпить, у нас получится еще лучше, правдоподобнее.

— Да, верно, это будет чудесно. — Сделав глоток, она задумчиво остановила на мне взгляд. — Я так устала от своей жизни, голубчик. Скоро придет старость — и нечего будет вспомнить. Ты понимаешь, каково это? Джордж распинается о правах женщин, но знает ли он о женских потребностях? Ох уж этот Джордж: сорок минут бахвальства и десять минут позора. Красавчик, ты даже не представляешь, как много для меня значишь.

— Ты тоже много значишь для меня, Сибилла, солнце мое, — ответил я и наполнил очередной бокал.

Мои коктейли наконец-то подействовали. Она тряхнула длинными волосами, струившимися по плечам, и, не сводя с меня глаз, закинула ногу на ногу.

У нее подергивалась голова.

— Не переусердствуй с алкоголем, голубчик, — предупредила она. — После него мой Джордж ни на что не способен.

— Не волнуйся, — вырвалось у меня. — Когда я напьюсь, изнасилую по высшему разряду.

Вроде бы это ее встревожило.

— О-о-ох, тогда и мне плесни еще, — попросила она с красноречивым жестом.

Нетерпеливо и восторженно протягивая бокал, она будто впала в детство.

— Ну-ка, что тут у нас творится? — спросил я. — Новое рождение нации?

— Как ты сказал, голубчик?

— Чепуха, плоская шутка. Забудь.

— Вот что мне в тебе нравится, голубчик. Ты никогда не позволяешь себе никаких сальностей. Ну же, — потребовала она, — наливай.

Я наливал еще и еще; признаться, сдерживающих факторов больше не было. Теперь я и сам будто бы смотрел на разворачивающиеся сцены со стороны, как в кино: все происходило не с нами, я преисполнился какой-то непонятной жалости, и мне это не нравилось. Вдруг Сибилла прищурилась, сверкнула глазами, привстала и больно ударила меня ниже пояса.

— Ну-ка, отшлепай меня, папочка, ты… ты… черный громила. Долго еще будешь там возиться? Ну, что жмешься? — подгоняла она. — Давай, уложи меня! Или ты расхотел?

Я так обозлился, что отвесил ей пощечину. Она повалилась навзничь и лежала побагровев, агрессивно-покорная; пупок ее, тугой и широкий, был уже не кубком, а ямой в содрогающемся от землетрясения краю. Она прокричала: «Иди ко мне, иди же», и я ответил: «Сейчас, сейчас», неистово оглядываясь по сторонам и выплескивая на нее остатки спиртного; вдруг я остановился, мои чувства притупились, я увидел на столике помаду, схватил ее, приговаривая: «Сейчас, сейчас», и в пьяном вдохновении стал яростно малевать у нее на животе:

СИБИЛЛА, ТЕБЯ

ИЗНАСИЛОВАЛ

САНТА-КЛАУС

СЮРПРИЗ

И на этом с дрожью в коленях остановился, а она уставилась на меня c робким желанием. У помады был пурпурно-металлический оттенок, и, пока Сибилла задыхалась в предвкушении, буквы тянулись и дрожали, ходили вверх-вниз, и живот переливался, как люминесцентная вывеска.

— Поспеши, голубчик, поспеши, — требовала она.

Я смотрел на нее и думал: боже, а вдруг это увидит Джордж… если сподобится. Он прочтет лекцию о таком аспекте женского вопроса, какой прежде даже не приходил ему в голову. Передо мной распласталась безымянная женщина, и я вспомнил ее имя только при виде лица, искаженного страстью, которой не смог соответствовать; бедняжка Сибилла, подумал я: для выполнения мужской работы призвала юнца — и все пошло насмарку. Тот, даром что черный громила, подкачал. Работа оказалась неподъемной даже для черного громилы. От выпитого Сибилла вконец распоясалась, но я неожиданно для себя наклонился и поцеловал ее в губы.

— Тише, тише, — прошептал я, — не надо так делать, когда тебя…

Тогда она сама подставила мне губы, и я вновь ее поцеловал, чтобы успокоить, а когда она задремала, решил, что пора заканчивать этот фарс. Такие игры годились для Райнхарта, но не для меня. Спотыкаясь, я вышел из комнаты, взял влажное полотенце и начал уничтожать свои письмена. Они оказались липкими, словно грех, так что провозился я долго. Кое-где вода не справлялась, виски оставлял после себя неистребимый запах, и мне в конце концов пришлось искать бензин. К счастью, почти все время Сибилла спала.

— Ты сделал, как договаривались, голубчик? — протянула она.

— Разумеется, — ответил я. — Ведь ты этого хотела, правда?

— Хотеть-то хотела, но почему-то ничего не помню…

Присмотревшись к ней, я едва удержался от смеха. Она пыталась меня разглядеть, но глаза ее блуждали, голова то и дело свешивалась набок, однако Сибилла совершала над собой недюжинные усилия, и внезапно у меня отлегло от сердца.

— Кстати, — сказал я, стараясь убрать облепившие женское лицо волосы, — напомните ваше имя, мадам.

— Сибилла, — возмущенно сказала она, чуть не плача. — Голубчик, ты же знаешь мое имя.

— Ну, когда я на тебя напал, оно еще было мне незнакомо.

У нее расширились глаза, на лице затрепетала улыбка.

— И то верно: откуда тебе было знать? Ты ведь до той минуты меня не видел.

Она пришла в восторг, и я без труда представил, как эта сцена разворачивается у нее в голове.

— Все так. — Меня уже понесло. — Я, можно сказать, выскочил из стены. И овладел тобой в пустом вестибюле. Припоминаешь? Еще заткнул тебе рот, чтобы не кричала.

— А я сопротивлялась как следует?

— Словно львица, защищая свое потомство…

— Но ты, огромный, могучий дикарь, заставил меня покориться. Я не хотела, правда, голубчик? Ты взял меня силой.

— Все так, — ответил я, подбирая с пола какую-то шелковую вещицу. — Ты пробудила во мне зверя. Я тебя одолел. А что мне оставалось?

Некоторое время Сибилла размышляла; на миг ее опять перекосило, будто на грани слез. Но ничуть не бывало: вскоре лицо ее расцвело улыбкой.

— Ну и как: получилась из меня настоящая нимфоманка? — спросила она, задержав на мне взгляд. — Кроме шуток?

— Ты даже не представляешь, — заверил я. — Джорджу надо быть начеку.

При звуке его имени она досадливо выгнулась.

— Чепуха! Этот Джорджик-Моржик не признал бы нимфоманку, даже прыгни она к нему в постель.

— Ты просто чудо, — сказал я. — Расскажи мне про Джорджа. Про великого реформатора общества.

Она в конце концов сумела зафиксировать на мне взгляд и нахмурилась.

— Кто реформатор, Джорджи? — Сибилла впилась в меня одним замутненным глазом. — Джорджи слеп как крот — дальше своего носа ничего не видит. Вот уже пятнадцать лет, представляешь? Эй, над