Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева

Мне его оставят.

Отец старается говорить своим обычным тоном экспериментатора, но его этим не обмануть. Он видит смущение отца, понимает, начинает понимать… обычный режим. Три и одна.

– Три и одна? – спрашивает он вслух.

– Когда как. Я экспериментирую с режимом.

Экспериментируешь? Берёшь его в свою постель не каждую ночь? Или каждую? На языке вертится язвительное: «В твоём возрасте переутомление опасно», – но он только молча наливает себе кофе. Отец так же молча следит, как он пьёт. И вдруг вопрос:

– Почему ты не женишься, Рассел?

Он едва не захлёбывается мгновенно ставшей безвкусной жидкостью.

– С каких пор моя личная жизнь тебя интересует? – огрызается он, откашлявшись.

Он не хочет идти на конфликт, но его застали врасплох. Ответ, конечно, слишком резок, отец сейчас взорвётся, но нет… Вместо взрыва звучит неожиданное:

– Мейбел была хорошей женой. Я понимаю. Но нельзя оплакивать мёртвых бесконечно.

– Мне тридцать четыре года, отец. Твоя забота несколько запоздала.

– Я хотел подготовить тебя к жизни в этом мире. Я всё делал для твоего же блага, – отец говорит непривычно тихо и как-то неуверенно.

– Да, для моего же блага. Разумеется, – он кивает, глотая безвкусный кофе.

– Пойми меня, Рассел, – продолжает так же тихо отец, глядя в свою чашку. – Время… время, к сожалению, необратимо. Может, я и старею, но… но мне захотелось немного тепла. Участия и заботы. Хоть немного.

Тепло, забота, участие? От спальника?!

– Может, ты с ним обсуждаешь свои научные проблемы?

Отец смеётся.

– Нет, конечно. Я понимаю твой сарказм. Разумеется, я знаю цену его чувствам, но… немного иллюзии даже полезно.

– Тебе или ему?

– У него-то никаких иллюзий нет, Рассел. Это ласковое, привязчивое существо, но иллюзии… Иллюзии – привилегия человека, – голос отца вновь становится обычным.

Он резким вздохом переводит дыхание и встаёт.

– Мне пора. Я рад, что у тебя всё так удачно складывается.

Отец тоже встаёт.

– Хорошо. Надеюсь, ты приедешь на Рождество?

Вопрос чисто формален. Он берёт свою шляпу и плащ и уже в дверях всё-таки останавливается и оглядывается. Отец стоит посреди холла и смотрит на него.

– Разумеется, отец. Рождество – семейный праздник.

И дёрнувшаяся, как от удара, седая отцовская голова…

…Рассел оглядел окурок и щелчком отправил его в пепельницу на столе. Это была их последняя встреча. Он даже помнит дату. Пятое ноября. Полтора месяца и капитуляция. И страшная, в огне, в крови, в корчах гибель всего. И всех. Сам он уцелел случайно, особо к этому и не стремясь. И что же теперь? До Рождества ещё два месяца. Как и тогда. На Рождество узел развяжется сам собой. Спальника, разумеется, прикончат, но Джен… Джен надо как-то обезопасить. Глупышка может рвануться спасать этого чёртова индейца и погубит себя. Надо… надо сделать задуманное. Другого варианта нет.

Алабама

Графство Дурбан

Спрингфилд

Центральный военный госпиталь

К общежитию Крис подошёл в полной темноте. В одиннадцать вечера большую часть фонарей отключали, оставались прожекторы у ворот и лампочки под козырьками подъездов. В комнатах парней темно. Ну да, кто в ночную – давно на работе, а остальные спят. И у врачей почти у всех темно. Все спят. И самому надо бы лечь. Завтра ему с утра в процедурных. А сна… ни в одном глазу.

Нашаривая в кармане ключ, Крис взбежал по ступенькам на крыльцо, толкнул дверь и вздрогнул.

– Ты?

Тёмная масса в углу тамбура зашевелилась, становясь человеком.

– Ты чего здесь?

– Ничего. Я это… так.

Крис узнал привезённого летом после Дня Империи мулата и спросил, уже зная ответ:

– Не спится?

Мулат кивнул и вздохнул, как всхлипнул. Крис покровительственно усмехнулся.

– Ладно, пошли ко мне, чаю попьём.

И, не оглядываясь, пошёл к лестнице на второй этаж, где были их комнаты. Не оглядывался, зная, что парень пойдёт за ним. Привык слушаться того, кто старше.

Они прошли по коридору, полутёмному от редких лампочек вполнакала. Крис привычным уже движением открыл свою дверь и включил свет. Снял куртку и повесил её в шкаф.

– Проходи. Сейчас я чай поставлю.

Мулат осторожно, как по чему-то скользкому, прошёл к столу и сел. Огляделся.

– Как белый живёшь.

Крис пожал плечами, доставая из шкафа стаканы и пачку печенья.

– Как зарабатываю, так и живу. Ты имя себе выбрал?

Мулат молча покачал головой.

– Чего ж так? – Крис посмотрел, сколько в чайнике воды, включил его и сел к столу. – Сейчас нагреется, попьём горячего.

Парень быстро вскинул на него глаза и осторожно спросил:

– Не слышал, что со мной сделают?

– А чего делать? – Крис улыбнулся. – Тебя ж спрашивали, ну, когда из «чёрного тумана» вылез, ты что ответил?

– Я сказал, – мулат вздохнул, – сказал, что не знаю. И этот, очкастый, сказал, чтоб я пока здесь пожил.

Крис кивнул.

– Ничего, парень, поживёшь, осмотришься. И решишь. Хуже, чем было, уже не будет.

Мулат снова вздохнул.

– Ты… давно здесь?

– Давно. Меня под Рождество привезли. Я горел уже.

– Потому и Крис, что под Рождество? Кристмас, так? – мулат усмехнулся. – Ты ж, значит, тоже без имени. По кличке.

Помедлив, Крис кивнул.

– Получается так. Но… документов я ещё не получал. Есть у меня… мысль одна. Не хочу пока об этом. Но тебя-то как-то ж надо звать.

Мулат пожал плечами.

– Пока я Новенький.

– Те трое встанут, придётся что-то новое придумывать.

Чайник тоненько засвистел, и Крис встал выключить его. Всыпал в стаканы по щепотке сухого чая и налил кипятка. Снова сел, аккуратно вскрыл пачку печенья. Взял одно и толчком двинул пачку по столу к мулату. Тот кивнул и тоже взял одно печенье.

– Я одного боюсь, – тихо сказал мулат. – Выгонят, куда я денусь? Силы не осталось, ползаю как муха бескрылая. А к хозяйке идти… так на хрена я, перегоревший, ей нужен?

– Да какая там хозяйка, – негромко засмеялся Крис. – Мы свободные.

– Я ей клятву дал, – тоскливо вздохнул мулат.

– Ты эту клятву засунь, сам знаешь куда, – хмыкнул Крис, пробуя губой чай. – Фу, чёрт, горячий какой. Рабскую клятву рабу и беречь. А раз не раб, так и клятву на хрен.

– Легко у тебя всё выходит, – возразил мулат.

– Легко, говоришь, – Крис осторожно отпил чаю, отломил угол печенья и сунул в рот. – Ну, чужая боль всегда меньше своей. Ты чего чай не пьёшь? Сахару у меня, правда, нет, кончился.

– Без сахара он совсем невкусный, – мулат тоже глотнул и, обжёгшись, выругался, сосредоточенно подул, осторожно глотнул и спросил: – Ты долго горел?

– Долго. В декабре начал, в марте встал. Я ещё и ранен был. Не сильно, правда, так, оцарапало. А ты чего в тамбур сбежал?