Кровь Заката - Вера Камша

Проклятый

Ему удалось убедить Геро, хоть и не сразу, к счастью, она умела и слушать, и думать. Сначала Эстель Оскора стала ему другом, а теперь они еще и союзники, такого в его жизни еще не было. Вернее, было, но давно, в той жизни, о которой он почти забыл. В ту пору он и представить не мог, что спустя тысячелетие люди станут ему молиться и его же проклинать, хотя он не заслужил ни того, ни другого. Хотя не разыщи его Герика, он бы так и не вспомнил о том, ради чего ему была дарована новая жизнь. Вот тогда его бы стоило проклясть. Эрасти не заблуждался ни на свой счет, ни в отношении происходящего. Скоро и его силы и умение, и то, на что способна Эстель Оскора, понадобятся в полной мере, и никому не известно, чья возьмет. «Четыре шага до Последнего Греха, и первый сделал ты», – сказал умирающий Анхелю. Ларэн говорил, что незадолго до их встречи он и Залиэль почувствовали какое-то смутное беспокойство, которое, собственно говоря, и погнало Ларэна в дорогу. Эльфа словно бы тянуло к себе Кольцо Анхеля, хоть Ларэн и понятия не имел, что же он ищет.

Лунный король стал невольным свидетелем сначала предательства, затем казни. Церну эльф спас, поддавшись чувству сострадания, не представляя, что в израненном резестанте обретает того, кого искал так долго. О Кольце Анхеля, которое он, как мог, оценил, наблюдая за палачами, Ларэн мог сказать лишь то, что сама вещь оказалась на удивление обыкновенной, хоть и несла на себе странный и неприятный отпечаток. Тогда Лунный не счел нужным добыть запятнанный перстень, да и Эрасти постарался забыть о «подарке» друга, и это ему почти удалось. Потом судьба несколько раз забрасывала Церну в Мунт, но у него не было ни малейшего желания рассматривать в иглециях собственное лицо, подправленное клириками, а главный храм, в котором верующие имели возможность созерцать его руки, и подавно вызывал отвращение. Если бы не очередная ссора с Циалой, он бы туда и не пошел.

Это был их первый разрыв. Циа обрушила на него множество упреков, половины которых он просто не понял. Тогда ему и в голову не приходило, что она может лгать, изворачиваться, просить прощения, снова оскорблять, требовать, уходить и возвращаться. Он решил, что это конец. Она его бросила, ему же остается лишь завершить начатое дело и, если он при этом уцелеет, подумать, как оборвать ставшую ненужной жизнь. Оставаться поблизости от Циалы, но не с ней, он не мог. Гордость не позволяла ползать перед ней на коленях, умоляя вернуться, тем более ее возвращение после всего, что она выплеснула ему в лицо, казалось невозможным. И он решил отправиться к Месту Силы, о котором говорил Ларэн.

Путь шел мимо Кантиски, и Эрасти Церна решил зайти в храм Великомученика Эрасти. Подобное мрачноватое развлечение вполне совпадало с его настроением. Никем не узнанный, он смотрел на предавшее его Кольцо, до сих пор украшавшее отсеченную руку, сохраненную магами Анхеля от тления. Именно тогда он заметил странное сходство перстня Анхеля и талисмана Ларэна. Казалось, неведомый таянский ювелир взял за образец Кольцо Ангеса и в меру человеческих сил повторил замысел бога. Мысль поменять кольца и оставить завещание будущему преемнику пришла неожиданно. Несчастливые влюбленные часто думают о смерти, воображая собственную гибель и запоздало раскаивающихся возлюбленных.

Ночью он сделал все, что задумал. Никогда в спокойном состоянии ему бы не удалось создать и сотворить подряд несколько заклятий такой силы и сложности. Он оставил послание неведомому наследнику, защитил талисман от посягательств кого бы то ни было и в порыве вдохновения добавил туда исцеляющее заклинание, завязанное на магию перстня Ангеса. У него еще оставалось Кольцо Адены и собственная сила. Дар Анхеля он хотел было выбросить или уничтожить, но состояние великой жалости к себе, захватившее Эрасти после ссоры с Циа, не позволило ему этого сделать. Страдать так страдать! И он надел на руку Кольцо, напоминающее ему о подлости друга и страшных днях в отрогах Варты. Он не догадывался, что простенький морион не только несет на себе отпечаток предательства Анхеля, ставшего первым шагом к Последнему Греху, но и почувствует, когда свершатся остальные.

2871 год от В.И.

Вечер 3-го дня месяца Собаки.

Эр-Атэв. Эр-Гидал

Закатные лучи окрасили белые стены обители нежно-розовым, как цветы эстрийского шиповника. Владыка Иоанн вспоминал родные края редко, но порой тоска до него все-таки добиралась, со страшной силой сжимая горло. Потом все проходило, он с головой окунался в неотложные дела, каких в обители всегда хватало. Лучший способ о чем-то забыть – это чем-то заняться, а все-таки жаль, что он никогда больше не увидит стремительных ледяных ручьев, над которыми склоняются цветущие ветви, не услышит звона стрекоз и щебета иволги…

– Владыко! – Высокий инок с родимым пятном на щеке явно стыдился отрывать настоятеля от размышлений, кои, без сомнения, почитал благочестивыми. – Владыко, прибыл посланец царя языческого.

– Примите его как должно. Я сейчас спущусь, – спокойно промолвил Иоанн. Вот и конец тоске. Но что же случилось такого, что потребовалось присылать гонца? Смерть калифа? Вряд ли. Он видел Усмана совсем недавно, он здоров и слишком силен, а сыновья его слишком малы, чтоб кто-то посмел приблизить его смерть.

Иоанн не спеша переоделся в темно-зеленую рясу и, опираясь на усыпанный белыми цветами Посох, немыслимый в царстве жары и песка, спустился в монастырскую приемную, где настоятели обители имели обыкновение беседовать с гостями-иноверцами.

Иоанн никогда не видел этого высокого воина лет тридцати, со сросшимися бровями и смуглым узким лицом, но догадался, кто перед ним. Гость был выше калифа, а его черты грубее, но родовое сходство сомнений не вызывало.

– Мы рады приветствовать в нашей смиренной обители брата великого Усмана. Что привело Меч Атэва в мирную пустыню и сколь неотложно это дело? Быть может, доблестный Али сначала отдохнет с дороги?

– Я с радостью приму гостеприимство пастыря хансиров, – наклонил голову атэв, – но прежде передам тебе послание великого Усмана, да продлит Баадук его сверкающие дни. – Али вынул из-за пазухи зашитый в кожу свиток, и по спине Иоанна побежали мурашки. Дело, ради которого калиф погнал в путь единственного человека, которому доверял безоглядно, несомненно, было тайным, важным и скорее всего весьма неприятным.

Препоручив гостя заботам брата-эконома, Иоанн вскрыл послание.

«Приветствия пастырю хансиров и Стражу Потаенного от Льва Атэва, – писал Усман. – Известно мне, что ваш бог не велит читать истину по звездам, костям и знакам, но, если заткнуть уши, не услышишь рычание зверя, а не услышав рычание зверя, не успеешь взять в руки копье. Знай же, пастырь хансиров, что звезды сулят беду крови Арраджа. Пройдет два раза по двенадцать лет, и две звезды встанут против пяти, напомнив о небесах, под которыми нареченный Арраджем поразил презренного Маджеда, возомнившего себя деем Севера. И еще говорят знающие люди, что взойдет хвостатая звезда, предвещая исполнение предсказанного, днем померкнет Солнце, а ночью Луна и звезды начнут падать не только в месяце Лебедя. Так было, когда явился тот, кого хансиры зовут Проклятым. Так было, когда кровь Арраджа впервые восстала на кровь Арраджа. Так было, когда море поглотило Иджакону. Но еще не было, чтобы все стрелы взлетели в одно лето.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});