Смешенье - Нил Стивенсон

– И сталь, – подхватил Джек, – которую лучшие оружейники Японии столетиями получали оттуда в виде маленьких яйцевидных слитков с отчётливым сетчатым рисунком.

Впервые на памяти Джека Габриель Гото не смог скрыть изумления.

– Откуда ты знаешь?!

Узкий конец исполинской мачты въехал на берег. Вымокшие гребцы выпрыгнули из первой пары лодок. Команда второго катамарана лихорадочно орудовала вёслами, пытаясь развернуть мачту так, чтобы её можно было вкатить на берег. На первый взгляд казалось, будто она не двигается. И всё же она поворачивалась, медленно, как минутная стрелка, и неотвратимо, как загадочное колесо, о котором говорил Габриель Гото.

– Ты хочешь вернуться на родину, которой никогда не видел, – сказал Джек. – Это ясно как день.

Габриель Гото закрыл глаза и повернулся к Лаккадивскому морю. Ветер трепал его длинные волосы и раздувал кимоно, словно цветной парус.

– Когда я мальчиком смотрел, как отец рисует побережье у Ниигаты, он вновь и вновь повторял, что в Японию нам теперь путь заказан и места эти мне суждено увидеть лишь на бумаге. И большую часть жизни я верил, что так оно и есть. Однако позволь рассказать, как я стоял в соборе Святого Петра, дожидаясь очереди поцеловать перстень его святейшества. Я смотрел на потолок, великолепно расписанный художником по имени Микеланджело. Ни в латыни, ни в английском, ни в японском нет слов, чтобы описать величие этих фресок. Потому-то они и там, что порою живопись говорит больше слов. В одном месте Небесный Отец тянется пальцем к Адаму, чья рука простёрта вверх вот так. Между пальцами Отца и Сына есть промежуток. И что-то промелькнуло в нём, что-то неуловимое, что-то такое, чего не в силах изобразить даже Микеланджело. Оно передалось от Отца к Сыну, и Сын пробудился, исполнился сознания и цели. Когда я увидел это в соборе Святого Петра, озарение настигло меня, преодолев разделяющий нас с отцом промежуток в годы и мили. Впервые я понял, что хотя словами он запрещал мне возвращаться в Японию, рисунками он говорил, что я должен вернуться, – и теми же рисунками давал мне средство в неё попасть.

– Ты хочешь сказать, что «Сто семь видов побережья на пути к городу Ниигата» – своего рода лоции, чтобы ты смог вернуться.

– Это лучше, чем лоция, – произнес отец Габриель Гото, член Общества Иисуса. – Это – живая память.

Полгорода бросило потешное сражение, чтобы вкатить мачту на берег. Вскоре привели и трёх слонов. В подзорную трубу (которая до того, как попасть к королеве пиратов, наверняка принадлежала какому-нибудь португальскому капитану) Джек видел, как его сыновья – полуголые и покрытые синяками – вместе с молодыми найярами вытаскивают мачту на берег. Затем её, увитую гирляндами цветов и утыканную ароматическими свечами, торжественно пронесли по городу и уложили на центральной площади, где немедленно начался праздник. В прежние времена Джек был бы в центре веселья, а сейчас, предоставив сыновьям развлекаться за него, весь вечер проговорил о делах с Енохом и другими сообщниками.

На следующее утро весь город спал, за исключением сторожей и уборщиков-неприкасаемых. Джек думал, что сыновья завалились где-нибудь под пальмой, но, сколько ни ходил, не смог Их найти. Начался отлив, с кораблей окликали его по имени. Джек поднялся в крепость, намереваясь разбудить мсье Арланка и попросить, чтобы тот попозже отыскал Джимми с Дэнни. Однако по пути к комнате гугенота он уловил вулканические эманации из королевиной спальни и, движимый любопытством, свернул в ту сторону. У косяка стояли не один, а два комплекта оружия: европейские мушкеты и абордажные сабли. Глухие стоны и бормотания из-за двери убедили Джека, что ребята отыскали-таки пресловутые восточные излишества, хотя чем они отличаются от западных, сказать было трудно. Ну что ж, пусть живут своей жизнью, а Джека звала своя.

Два судна покинули с отливом гавань королевы Коттаккал и сразу повернули в разные стороны. То, на котором был Джек, держало путь на юг, к мысу Кумари, чтобы оттуда двинуться на север, через какой-нибудь из проходов в Адамовом мосту – цепочке рифов и островков между материком и островом Серендип. Дальше было уже рукой подать до того места, где на побережье у Даликота строился корабль сообщников. Вообще-то капитал собирался грабить торговые корабли у голландских поселений Тегнапатам и Негапатам, а также у английских Транкебара и Форт-Сент-Дэвид, но согласился высадить Джека чуть севернее, в его джагире. Енох Роот тем временем плыл на другом судне в Сурат, где ждал его торговец-датчанин, Доставивший пушки в качестве балласта и теперь торопившийся загрузить вместо них селитру и ткань.

Через три месяца Джек из монарха вновь превратился в бродягу на харчах у королевы малабарских пиратов. Они с ван Крюйком. Яном Вроомом, Сурендранатом, Патриком Таллоу и несколькими голландскими мастерами прибыли в гавань королевы Коттаккал на чём-то, более или менее напоминающем корабль. Корпус был покрашен, палубы – на месте, в трюме лежал балласт, на носу стояла временная фок-мачта, позволявшая медленно ползти вдоль берега с попутным ветром. Орудийные порты были задраены наглухо. В пути вокруг мыса Кумари беззащитный корабль сопровождали, а порой и буксировали четыре пиратских судна из флота королевы. Он ещё не получил имени – церемонию отложили до того дня, когда мачты и пушки установят, а сообщники соберутся вместе.

Пушки уже прибыли и лежали на брёвнах недалеко от берега. Джек, по дурной привычке смотреть на всё глазами подневольного работяги, тотчас подумал, что перетаскивание их из корабельного трюма на теперешнее место, сразу за первым рядом пальм, потребовало неимоверных затрат человеческого труда – может быть, не таких, как строительство пирамид, но всё же достойных того, чтобы остановиться и уважительно присвистнуть.

Напротив, ван Крюйк прошёл мимо пушек, не удостоив их взглядом, и ни разу не сбавил шагу, чтобы раскурить трубочку, пока не добрался до мачт, сложенных бок о бок в центре города за храмом Кали. Он внимательно посмотрел, как они уложены и не соприкасаются ли с землёй, затем оглядел с узких концов, проверяя, нет ли изгиба, и простучал по всей длине рукоятью пистолета, слушая, как отдаются удары в древесине. Голландец сурово хмурил брови над трещинами, словно ожидая, что они сожмутся под его яростным взглядом, задумчиво трогал следы от трения канатов, столкновения с реями и вмятины от пуль. Сперва он был близок к панике, так как боялся, что мачты окажутся негодными, но постепенно страх отпустил, сменившись будничной озабоченностью и лёгкой досадой – постоянными спутницами каждого капитана.

Наконец ван Крюйк остановился у шпора грот-мачты и некоторое время его разглядывал. Ни с какого места мачта не представала с такой очевидностью тем, чем была на самом деле: исполинским стволом, скорее всего из девственных лесов Америки. С боков её природу отчасти скрывали труды плотников и железные обручи, выкованные в какой-то далекой кузнеце и ещё горячими насаженные на ствол, как кольца на палец, чтобы, остыв и сжавшись, они врезались в древесину, стали её частью. Здесь же, на исполинском спиле, высотою почти в рост ван Крюйка, годичные кольца были видны даже под слоями смолы и краски. Капитан дважды осмотрел его, пока обходил мачты, и не заметил ничего недолжного. Однако в третий раз он подошёл ближе и принялся стучать по комлю рукоятью пистолета. Послышались глухие «тук, тук», потом звонкое «дзинь!» и, мгновение спустя, яростный вскрик голландца.

– Что стряслось? Палец зашиб? – осведомился Джек. Тем временем Ян Вроом уже бежал из-за деревьев, по-голландски спрашивая ван Крюйка, уж не гниль ли тот нашёл в сердцевине мачты.

Ван Крюйк смотрел на проблеск жёлтого металла в основании могучего ствола и, казалось, не верил своим глазам.

У моряков есть давний обычай при установке мачты закладывать под неё монету-наверное, чтобы задобрить морских богов пли оплатить дорогу в будущую жизнь, когда корабль со всем экипажем погрузится в пучину волн. Обычно вес мачты вдавливает монету в дерево; у мачт, которые ставили по нескольку раз, в основании столько же монеток. У этой конкретной их было три. но все закрашены. Ван Крюйк рукоятью пистолета только что сбил с одной аккуратный кругляшок краски, и теперь на задворках храма Кали в Малабаре Джек Шафто, Отто ван Крюйк, Ян Вроом и быстро растущая толпа любопытных найярских мальчишек таращились на золотой профиль короля Людовика XIV Французского.

– Воистину монетный мастер был беспардонный льстец, – сказал Джек. – Живьём он и вполовину не так хорош.

Ван Крюйк бросил пистолет, выхватил из-за пояса кинжал и набросился на монету. Джек видел, что он хочет выковырять сё из дерева, но руки от ярости дрожали так, что остриё никак не попадало в нужное место. Подбежавший Ян Вроом, который был на две головы выше ван Крюйка, заломил ему руки за спину с криком: «Не трожь! Дурная примета». Настолько Джек голландский разбирал, а вот ответ ван Крюйка не понял: наверное, это была некая интегральная формула удачи, по которой святотатственное извлечение монетки сулило меньше бед, чем золотая образина Луя,-навеки вмурованная в самое сердце честного протестантского судна.