Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг. - Александр Иванович Спиридович

моего вызова не сообщил. То был отличный столичный чиновник, умный и притом большой философ.

В министерстве шла обычная спокойная работа, и я условился, когда и как начнем рассматривать некоторые касающиеся края вопросы.

В Департаменте полиции, где внушительно сидели когда-то такие господа, как умный Зволянский, ловкий Трусевич и всезнающий Белецкий, к которым губернаторы входили с некоторым трепетом, хотя и не были, в сущности, им подчинены, меня встретил беспомощный, жалкий Васильев, встретил сухо-подозрительно. Он находил, что все идет хорошо, в столице полный порядок, министр очаровательный человек и работать с ним — одно удовольствие. О причине моего вызова он ничего не знал.

Повидав кое-кого из Охранного отделения, я понял, что они смотрели на положение дел безнадежно. Надвигается катастрофа, а министр, видимо, не понимает обстановки, и должные меры не принимаются. Будет беда. Убийство Распутина положило начало какому-то хаосу, какой-то анархии. Все ждут какого-то переворота. Кто его сделает, где, как, когда — никто ничего не знает. А все говорят, и все ждут.

Попав же на квартиру одного приятеля, серьезного информатора, знающего все и вся, соприкасающегося и с политическими общественными кругами, и с прессой, и с миром охраны, получил как бы синтез [сведений] об общем натиске на правительство, на верховную власть. Царицу ненавидят, государя больше не хотят.

За пять месяцев моего отсутствия как бы все переродилось. Об уходе государя говорили как о смене неугодного министра. О том, что скоро убьют царицу и Вырубову, говорили так же просто, как о какой-то госпитальной операции. Называли офицеров, которые якобы готовы на выступление, называли некоторые полки, говорили о заговоре великих князей, чуть не все называли великого князя Михаила Александровича будущим регентом.

Я был поражен несоответствием спокойного настроения нашего Министерства внутренних дел и настроения общественных кругов.

21-е число принесло мне ряд самых разнообразных впечатлений, дополнивших мою ориентировку о настроениях в столице. Утром мне протелефонировал дворцовый комендант, прося приехать к нему в 7 часов вечера на его петроградскую квартиру. «Пожалуйста, запросто, — предупредил он. — Мы завтра уезжаем». Я понял.

Сговорившись по телефону, я сейчас же после того поехал к генералу Д. Н. Дубенскому. Выше я говорил о нем. Он был как бы историографом при поездках его величества во время войны. Встретились по-дружески, обнялись, расцеловались. Вспомнили наши совместные путешествия в царском поезде. Дмитрий Николаевич был растроган. Настроен он был крайне пессимистически. На 22-е назначен отъезд государя в Ставку, а в городе неспокойно. Что-то подготовливается. В гвардейских полках недовольство на государя. Почему — трудно сказать. Царицу все бранят… и генерал махнул с горечью рукой. Я знал, что у него два сына в гвардии. Один дружил с великим князем Дмитрием Павловичем. Его слова меня очень заинтересовали. Мы разговорились.

Вот как записал нашу беседу Дмитрий Николаевич, напечатав ее позже в «Русской летописи» (книга III. Париж, 1922):

«21 февраля часов в 10 утра ко мне на квартиру приехал генерал А. И. Спиридович, в то время ялтинский градоначальник. До сентября 1916 года он был начальником секретной охраны государя, состоя в этой должности десять лет. Спиридович всегда неотлучно охранял государя в Царском Селе, Петрограде и во всех поездках, а во время войны находился в царской Ставке.

Охрана царя поставлена была у генерала Спиридовича серьезно… он все знал, все видел… А. И. Спиридович изучил дело сыска и охраны во всех подробностях и, мало того, изучил революционное движение в России за последние 30–40 лет, начиная с семидесятых годов.

Об этом им написана очень содержательная книга… Имена Л. Бронштейна, Ленина, Луначарского и других, программа большевиков — известны были Спиридовичу давно, когда еще все плохо разбирались в значении этих лиц и осуществимости их идеалов… Несомненно, было большой ошибкой со стороны дворцового коменданта генерала Воейкова, что он не удержал у себя такого выдающегося знатока революционного движения в России, и Спиридович, находившийся у него в прямом подчинении, в дни уже назревающей у нас смуты, ушел на тихий пост ялтинского градоначальника, во время войны, когда царская семья даже не жила в Крыму.

А. И. Спиридович только что приехал из Ялты. Он был возбужден и горячо начал передавать свои впечатления о современных событиях. Он то вставал и ходил по комнате, то садился.

— Вы все здесь мало знаете, что готовится в Петербурге, Москве, России. Вы здесь живете как за стеной. Возбуждение повсюду в обществе огромное. Все это направлено против Царского Села. Ненависть к Александре Федоровне, Вырубовой, Протопопову огромная. Вы знаете, что говорят об убийстве Вырубовой и даже императрицы. В провинции ничего не делается, чтобы успокоить общество, поднять престиж государя и его семьи. А это можно сделать, если приняться за дело горячо и умно. Я у себя уже начал кое-что делать в этом отношении. Я нарочно приехал сюда, чтобы все это передать кому следует, и прежде всего дворцовому коменданту, но я боюсь, что к моим словам отнесутся равнодушно и не примут необходимых мер.

В таком роде шла его речь о надвигавшихся событиях. Видимо, Александр Иванович тревожился за будущее и стремился помочь, поправить создавшееся положение. Спиридович понимал опасность надвигающейся революции. Он знал революционных деятелей.

Беседа с А. И. Спиридовичем произвела на меня сильное впечатление. Я знал, что лучше Александра Ивановича никто не может оценить действительную опасность надвигающегося революционного движения, и ужаснулся той картине, которую он мне нарисовал…»

Так записал в своем дневнике нашу беседу генерал Дубенский, прибавив еще много лестного про мою бывшую охранную агентуру.

Мы оба с ним волновались. Дмитрий Николаевич жаловался, что из близких к государю лиц свиты никто не понимает всего ужаса создавшегося положения. Что один адмирал Нилов смотрит на дело верно, но его не любит царица, да и смотрят на него прежде всего как на любителя виски с содовой, и только.

— Министра двора нет. Граф дряхл. Это руина, — чеканил Дмитрий Николаевич. — На его честные слова просто не обращают внимания… Дворком… но вы сами знаете лучше меня, чего он стоит. И вот в такой момент около государя нет никого, кто бы АВТОРИТЕТНО сказал государю всю горькую правду… Нет, нет и нет… Протопопов все и вся, а он сумасшедший… И это в такое-то время, в такое-то время…

Дмитрий Николаевич грустно покачал головой и заходил по комнате вразвалку, засунув руки за кожаный пояс своей защитной рубахи.

И жизненный опыт Дубенского, и его почтенные года, и долголетняя его журнальная и издательская работа, и знание военных кругов и Петрограда вообще — все это увеличивало ценность его суждений.

Дубенский был большой патриот, и, если