По воле судьбы - Колин Маккалоу

Луций Пизон прочистил горло.

— Ты хочешь что-то сказать? — спросил Цезарь.

— Да.

— Тогда говори.

Пизон встал.

— Прежде чем ввязываться в войну, Гай Цезарь, не лучше ли снестись с Гнеем Помпеем и как-нибудь договориться о замирении?

Ватия Исаврик отреагировал незамедлительно, губами издав звук, выходящий за рамки приличий.

— Фу, Луций Пизон! — крикнул он. — А ты не думаешь, что для этого поздновато? Помпей в Фессалонике, он купается в роскоши. У него была масса времени, чтобы уладить все мирным путем. Он не хочет мира. А если бы и хотел, Катон с Бибулом воспротивились бы. Сядь и заткнись!

— А мне понравилось! — хихикал потом за обедом Филипп. — Сядь и заткнись! Как это деликатно!

— Что ж, — усмехнулся Цезарь. — По крайней мере, он хоть что-то сказал. А ты, распутник, плывешь по течению неколебимо, как баржа Птолемея Филопатора.

— Я люблю метафоры. Что это за баржа?

— Самое большое и самое раззолоченное судно на свете.

— По шестьдесят человек на весло?

— Чушь! — фыркнул Цезарь. — С таким количеством гребцов оно летело бы быстрей, чем снаряд баллисты.

Молодой Гай Октавий, широко открыв серые глаза, восторженно слушал.

— А ты что скажешь, Октавий-младший? — спросил Цезарь.

— Что страна, которая может построить такой большой корабль и покрыть его золотом, должна быть очень и очень богатой.

— Несомненно, — согласился Цезарь, пристально глядя на мальчугана.

Ему уже четырнадцать. В нем произошли некоторые изменения, связанные с половым созреванием. Но красота осталась. Он стал немного походить на Александра. Роскошные вьющиеся золотые волосы прикрывают его оттопыренные уши. Но Цезаря, весьма чувствительного к подобным вещам, больше обеспокоила не женоподобность подростка, а скорее отсутствие признаков возмужания. К своему удивлению, он обнаружил, что его тревожит будущее этого паренька. Он не хотел бы, чтобы тот ступил на путь, болезненно затрудняющий любую карьеру. Сейчас нет времени поговорить с ним, но когда-нибудь он это сделает. Когда выберет подходящий момент.

Последний визит его был к Сервилий. Та сидела одна.

— Белые ленточки в волосах тебе очень идут, — сказал Цезарь, удобно располагаясь в кресле после дружеского поцелуя.

— Я надеялась видеть тебя немного раньше.

— Время, Сервилия, мой враг. Но явно не твой. Ты ни на день не постарела.

— За мной хорошо ухаживают.

— Я слышал. Луций Понтий Аквила.

Она напряглась.

— Как ты узнал?

— У меня океан информаторов.

— Похоже, очень хороших.

— Теперь, когда он у Помпея, ты, должно быть, скучаешь.

— Всему всегда есть замена.

— Возможно. Я слышал, что Брут тоже в Эпире.

Уголки маленького рта опустились.

— Фу! Этого я никогда не пойму. Он держит сторону убийцы своего отца.

— Это было давно. Вероятно, Катон значит для него больше, чем давнее прошлое.

— Это ты виноват! Если бы ты не разорвал его помолвку с Юлией, он был бы с тобой.

— Как двое из твоих трех зятьев. Лепид и Ватия Исаврик. Но Гай Кассий и Брут в другом лагере. Ты в любом случае не проиграешь, не так ли?

Сервилия пожала плечами. Ей не нравилась эта холодная пикировка. Цезарь явно не собирался возобновлять отношения. Его взгляд, его поза говорили о том. Но, увидев его после десятилетней разлуки, она вновь почувствовала его власть над собой. Да, власть. Это всегда ее возбуждало. После него все другие мужчины казались ей пресными. Даже Понтий Аквила — не более чем средство утолить зуд. Цезарь постарел, разумеется, но, с другой стороны, ни на один день не стал старше. Появились морщины, но они свидетельствуют лишь о лишениях и преодоленных препятствиях. В отличной форме, строен, работоспособен. Как, несомненно, и та часть его тела, которую ей не увидеть уже никогда.

— Что случилось с той галльской дурой, которая мне писала? — резко спросила она.

Лицо его окаменело.

— Она умерла.

— А ее сын?

— Он исчез.

— Не везет тебе с женщинами, да?

— Поскольку мне везет в других, более важных делах, Сервилия, меня это не удивляет. Фортуна очень ревнива.

— Однажды и она покинет тебя.

— О нет. Не надейся.

— У тебя есть враги. Тебя могут убить.

— Я умру, — сказал он, вставая, — только тогда, когда буду готов.

* * *

Пока Цезарь подбирал к рукам Запад, Помпей Великий прохлаждался в Эпире, влажной, неровной, гористой местности, поджимаемой западной Македонией с севера и западной Грецией с юга. И как вскоре обнаружилось, местности не очень пригодной для сбора войск и муштры. Впрочем, штаб его располагался на достаточно плоском участке земли близ Диррахия, процветающего портового городка. Там Помпей и осел, убежденный, что в ближайшее время он Цезаря не увидит. Цезарь сначала попытается нейтрализовать испанскую армию. Это будет титаническая борьба между одной армией ветеранов и другой — но борьба на земле Помпея, в стране Помпея. К тому же у Цезаря всего около девяти легионов. А ведь ему необходимо выделить из них войска для охраны Италии, Иллирии, Длинноволосой Галлии и наскрести достаточно подразделений, чтобы взять под контроль зерновые провинции. Даже с теми солдатами, которых он перевербовал под Корфинием, ему вряд ли удастся справиться с пятью легионами Афрания и Петрея.

Этот оптимизм не покидал Помпея несколько месяцев и подпитывался восторженными депешами со всего Востока. Никто, от галатийского царя Деиотара и каппадокийского царя Ариобарзана до греков, правящих в Азии, не мог даже вообразить, что великий Помпей может проиграть эту войну. Кто такой Цезарь? Как могут сравниться его несколько ничтожных побед над несчастными галлами со славными деяниями Помпея Магна, покорителя Митридата и Тиграна? Он свергал царей, он сажал на их троны других, он прирожденный властелин, повелитель. Все обещали помочь войсками и мало кто — деньгами.

Помпей прилагал геркулесовы усилия, чтобы корректно обращаться с Лентулом Крусом, оставившим Цезарю всю государственную казну. Что бы с ним было без двух тысяч талантов, добытых Гаем Кассием в Кампании, Апулии, Калабрии? Но все это быстро разошлось. Диррахий не оставался внакладе. Каждая охапка сена тут обходилась вдесятеро дороже, чем в Риме, не говоря уже о каждой мере ржи, бекона, гороха, бобов.

Карта 12. Македония, Эпир, Греция, Эгнациева дорога, провинция Азия.

Гай Кассий отправился посмотреть, что прячется в тайниках храмов, разбросанных по Эпиру, а Помпей созвал всех сенаторов подлинного правительства Римской Республики на совет.

— Кто-нибудь из вас сомневается, что мы победим? — вызывающе спросил он.

Послышался недовольный шепот: никому не понравился его тон. Наконец Лентул Крус издали крикнул:

— Конечно же, нет!

— Хорошо! Потому что, почтенные отцы, наша боевая колесница нуждается в смазке.

Гул удивления, неодобрительное ворчание по поводу неуместных метафор на серьезном собрании. Потом раздался голос Марка Марцелла:

— Что ты имеешь в виду, Помпей?

— Я имею в виду, почтенные отцы, что вам нужно послать своих представителей в Рим за всеми деньгами, какие смогут вам выделить ваши банкиры, а если этого окажется недостаточно, придется начать продавать свои земли.

Ужас на лицах. Потом гнев: что за наглость? Наконец слово взял тесть сына Помпея, Луций Скрибоний Либон.

— Я не могу продать мою землю! Тогда я потеряю сенаторский ценз!

— В настоящий момент, Либон, — процедил сквозь зубы Помпей, — твой сенаторский ценз не стоит и цыплячьего пука! Уважаемые, смиритесь! Пошуруйте пальцами в своих набитых финансами глотках и выблюйте для нашей кампании хоть что-нибудь!

Оскорбленное бормотание. Что это за вульгарность? И опять голос Лентула Круса:

— Чушь! Что мое — то мое!

Терпение Помпея лопнуло, и он в своих лучших традициях приступил к обличительной речи, состоявшей преимущественно из оскорблений.

— Это ты, — заорал он, — полностью отвечаешь за то, что у нас нет денег, Крус! Ты подлиза, ты пиявка, ты язва на челе Юпитера Наилучшего Величайшего! Ты обоссался от страха и вылетел из Рима, как стрела из катапульты, оставив казну, полную по самые завязки! А когда я велел тебе вернуться в Рим и исправить это грубейшее нарушение твоего консульского долга, ты имел наглость ответить, что сделаешь это, если я войду в Пицен и остановлю Цезаря, чтобы он не смог дотянуться до твоего жирного трусливого тела! Ты осмелился сказать мне, что я говорю ерунду? Ты отказываешься поступиться деньгами ради спасения Рима? Да я срал на твой член! Ссал на твою безобразную харю! Пердел в твои ноздри! И если ты не будешь очень стараться, Лентул, я разорву тебя от живота до глотки!

Ни шепота, ни бормотания. Все окаменели, в ушах стоял звон от брани, какой не услышишь и на плацу. Все как-то и где-то служили, но такого не слышали. Их защищали, оберегали. Сенаторы стояли с открытыми ртами, от страха чувствуя движение в кишечнике.