Гиперион. Падение Гипериона - Дэн Симмонс

– Зачем тебе это? – спросил я, когда мы прятали под каменной глыбой рюкзаки и ковер.

– Зачем? – переспросил Майк, покачивая ожерельем с Возрождения. – Послужит валютой, когда будем договариваться об услугах.

– Об услугах? – удивился я.

– Ну да, – сказал Майк, – об услугах не скупых на ласку леди. Усталым корабельщикам так нужно отдохнуть в каком-нибудь укромном уголке, малыш.

– Ого, – только и мог вымолвить я, натягивая колпак и маску. Бубенчики позвякивали в темноте.

– Ну, пошли, – бросил Майк. – А то пропустим все на свете.

Я кивнул и пошел за ним следом. Бренча бубенчиками, мы пробирались между камнями и кустами к ожидавшим нас огням города.

Я сижу на солнышке и жду. Я не вполне понимаю, чего именно дожидаюсь, только чувствую, как согревают спину лучи утреннего солнца, отраженные камнями гробницы Сири.

Гробницы Сири?

В небе ни облачка. Я запрокидываю голову, словно надеюсь увидеть «Лос-Анджелес» и только что достроенную приемную решетку нуль-канала. Но их там нет. Я знаю, что они еще не взошли. Я знаю с точностью до секунды, сколько времени еще осталось, прежде чем они окажутся в зените. Знаю, но не хочу даже думать об этом.

«Сири, скажи мне, правильно ли я поступаю?»

Внезапно налетает сильный порыв ветра, и я слышу, как хлопают флажки на флагштоках. Я скорее чувствую, чем вижу беспокойство людей, ожидающих там, внизу. Впервые после посадки на планету для этого, нашего шестого Единения, я полон раскаяния. Нет, это не раскаяние, пока еще нет. Это приступ печали, острой, как зубная боль, – печали, которую скоро сменит ощущение глубокой безысходности. Годами я вел молчаливые беседы с Сири, обдумывая вопросы, которые задам ей при встрече, и вот внезапно с безжалостной, холодной очевидностью я осознаю, что никогда больше не суждено нам сидеть вместе и говорить. Какая пустота в душе!

«Неужели я должен допустить все это, Сири?»

Никакого ответа, кроме усиливающегося гомона толпы. Через несколько минут они пришлют сюда Донела, моего младшего, оставшегося в живых сына, или его дочь Лиру с братом поторопить меня. Я отбрасываю изжеванный травяной стебель. Смутная тень возникает на горизонте. Возможно, это облако. Или первый из плавучих островов, гонимый инстинктом и весенними северными ветрами к огромному поясу экваториальных отмелей, откуда он когда-то ушел в плавание. Теперь это не важно.

«Сири, скажи мне, я прав?»

Ответа нет, а времени остается все меньше.

Невежество Сири порой буквально потрясало меня.

Она ничего не знала о моей жизни вне пределов Мауи-Обетованной. Конечно, она расспрашивала меня, но я нередко сомневался: нужны ли ей мои ответы? Долгими часами я рассказывал ей о виртуозной игре законов физики, позволившей нашим спин-звездолетам обгонять свет, но, кажется, она так ничего и не поняла. Однажды, после того как я подробнейшим образом объяснил ей различие между их древними «ковчегами» и «Лос-Анджелесом», Сири ошеломила меня вопросом: «Но почему же тогда нашим предкам понадобилось восемьдесят лет, чтобы достигнуть Мауи, а ты совершаешь это же путешествие за сто тридцать дней?» Из всего, что я ей говорил, она не поняла ни слова.

Ее исторический кругозор, если его можно так назвать, был ничтожен. Гегемония и Великая Сеть так и остались для нее чем-то вроде волшебной страны из занятной, но чуточку глуповатой детской сказки. Это безразличие временами приводило меня в ярость.

Сири знала абсолютно все о первых днях Хиджры – по крайней мере все, касающееся Мауи-Обетованной и ее колонистов, – и иногда развлекала меня каким-нибудь анекдотом или прелестным архаизмом, но о реалиях нашего времени и слыхом не слыхивала. Такие слова, как Сад и Бродяги, Возрождение и Лузус, ничего для нее не значили. Я упоминал Салмада Брюи или генерала Горация Гленнон-Хайта, и это не вызывало у нее никакой реакции. Абсолютно никакой.

В последний раз я видел Сири, когда ей было семьдесят стандартных лет. Ей было семьдесят, но она никогда не путешествовала на другие планеты, не пользовалась мультилинией, не пробовала никаких алкогольных напитков, за исключением вина, не обращалась к психохирургу, не переступала порога портала, не подвергалась генокоррекции, не подключалась к фантопликатору, не посещала колледж, не проходила РНК-терапию, не слышала о дзенгностиках и церкви Шрайка и не летала ни на чем, кроме старенького «Виккена», которым пользовалась ее семья. Сири не знала других любовников, кроме меня. Во всяком случае она так говорила. И я верил этому.

То было наше первое Единение. Там, на Архипелаге, я впервые говорил с дельфинами.

Мы любовались рассветом. Верхние ветви дома-дерева – самое подходящее место, чтобы смотреть, как бледнеет небо на востоке, предвещая утро. Сначала порозовели завитки высоких перистых облаков, а затем, когда над горизонтом всплыло солнце, море превратилось в расплавленное золото.

– Пойдем поплаваем, – предложила Сири. Первые утренние лучи, омывавшие ее тело, бросили на доски платформы длинную тень.

– Я устал, – ответил я. – Попозже.

Ночью мы почти не сомкнули глаз – разговаривали, любили друг друга, вновь разговаривали, – и сейчас, когда вокруг все сверкало, я чувствовал себя разбитым и опустошенным. Стоило островку покачнуться на волне, как у меня все плыло перед глазами: пьяница с похмелья, да и только.

– Нет, сейчас. – Сири схватила меня за руку и потянула к воде. Я немного рассердился, но не стал спорить. Незадолго до этого Единения Сири исполнилось двадцать шесть – я был на семь лет моложе, но своей импульсивностью она напоминала мне ту, прежнюю Сири, которую всего лишь десять месяцев назад я увел с Фестиваля. Ее звучный, беззаботный смех остался тем же. Когда ей что-то не нравилось, ее зеленые глаза смотрели так же гневно. Не изменилась и грива золотисто-каштановых волос. Но тело ее налилось спелостью и манило обещаниями, которые прежде были лишь туманным намеком. Ее грудь по-прежнему оставалась высокой и округлой – почти девичья грудь, обрамленная сверху веснушками, оттенявшими прозрачную белизну кожи, сквозь которую проступали голубые ниточки вен. Но выглядела она по-другому. Сама Сири стала другой.

– Ты что, так и будешь сидеть и глазеть? – Рассмеявшись, Сири сбросила длинный восточный халат и побежала на нижнюю палубу. Наш кораблик покачивался у причала. Деревья-мачты над нашими головами раскидывали ветви навстречу утреннему бризу. Все эти дни Сири никак не желала расстаться со своим купальником. Сейчас на ней ничего не было. В утренней прохладе соски поднялись и затвердели.

– А мы не отстанем? – спросил я, искоса поглядывая на колышущиеся листья-паруса. Все предыдущие дни мы дожидались полуденного штиля, когда островок застывал среди моря, блестящего и гладкого, как зеркало. Сейчас же плотные листья развернулись во всю ширину, и снасти-лианы уже начали кое-где подрагивать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});